и обольстительную улыбку, которая у него обещала больше, чем он думал
дать, а у нее, такой чистой, обещала гораздо больше, чем она хотела; от
матери - внешнее спокойствие, уравновешенность, строгую нравственность,
несмотря на вольнодумие. Особую прелесть придавали ей обаяние отца и
сдержанность матери. Нельзя было понять, какой же характер в ней преоб-
ладает. Ее истинная натура еще была загадкой и для других и для нее са-
мой. Никто не догадывался о ее сокровенном внутреннем мире. То была Ева,
дремлющая в саду. В ее душе теснились какие-то желания, неясные ей са-
мой. Ничто их не пробуждало, потому что не было толчка. Казалось, стоит
ей протянуть руку, и она сорвет их. Но она и не пыталась, усыпленная их
ласковым рокотом. Пожалуй, и не хотела пытаться... Кто знает, до каких
пределов доходит самообман? Стараешься не обнаруживать в себе то, что
тревожит... Она предпочитала не ведать о море своей души. У Аннеты, ко-
торую все знали, Аннеты, которая знала себя, премилой девушки, очень
уравновешенной, рассудительной, аккуратной, сдержанной, с сильной волей,
со своим собственным суждением обо всем, не было случая проявить свой
характер, пойти наперекор правилам, установленным светом или семьей.
рых она была большая охотница, ей не надоедали, но она ощущала потреб-
ность в занятиях более серьезных. Она прилежно училась, посещала лекции,
изучала естественные науки, сдавала экзамены, добиваясь ученой степени.
Ее живой ум жаждал знаний, она любила точные исследования, особенно в
естествознании, к которому имела большие способности, - может быть, по-
тому, что ее здоровая натура, инстинктивно стремясь к равновесию, испы-
тывала потребность противопоставить строгую, научную методичность и ло-
гическое мышление беспокойной прелести той внутренней жизни, которую она
боялась всколыхнуть и которая, помимо ее воли, стучалась у дверей, когда
бездействовал ум. В ее жизни все было ясно, точно, систематично, и пока
это ее вполне удовлетворяло. Не хотелось размышлять о том, что ждет впе-
реди. Замужество совсем не привлекало ее. И она не желала о нем думать.
Отец посмеивался над ее предубеждениями, но оспаривать их не собирался:
так ему было удобнее.
ние, в котором он был главной опорой, хотя Аннета этого и не понимала.
Она знала смерть в лицо. Узнала пять лет тому назад, когда ее покинула
мать. Но черты лица смерти не всегда одинаковы. Г-жа Ривьер, несколько
месяцев пролежавшая в больнице, ушла молча, как и жила, сохранив тайну
предсмертного страха, как хранила она тайну своих горестей, и в юной ду-
ше Аннеты, правдивой и эгоистичной, вместе с тихой печалью, похожей на
первый весенний дождик, осталось чувство облегчения, в котором не приз-
наешься себе, и мимолетные угрызения совести, которые очень скоро были
по молодости лет беспечно забыты.
счастьем, когда воображал, что наслаждаться им будет еще долго, и отнюдь
не философски ушел из жизни. Он принял смерть и муки с криками возмуще-
ния. В ужасе боролся он до последнего вздоха, задыхаясь, как измыленная
лошадь, во весь опор берущая подъем. Страшные эти картины отпечатались,
словно на воске, в разгоряченном воображении Аннеты. По ночам ее пресле-
довали видения. Она лежала в темноте у себя в комнате и, задремав или
вдруг проснувшись, с такой яркостью снова видела предсмертные муки и ли-
цо умирающего, что сама воплощалась в него: ее глаза становились его
глазами; ее дыхание - его дыханием; она уже не могла различить их; глаза
ее отвечали призыву тускнеющего взгляда. Она сама чуть было не погибла.
Но молодость так сильна и гибка! Пусть до предела натянута тетива - тем
дальше отлетит стрела жизни. Ослепительно яркие, безумные образы померк-
ли оттого, что слишком были ярки, и мрак заволок память. Черты лица, го-
лос, светлый облик того, кто исчез, - все исчезло; Аннета до изнеможения
пыталась удержать в душе его тень, но уже не видела ее. Ничего не виде-
ла, кроме себя самой. Одной себя... Одинокой. Ева в раю пробуждалась без
спутника, без того, к кому так привыкла, чей образ не старалась опреде-
лить, но о ком думала, сама того не ведая, с какой-то влюбленностью. И
вдруг рай утратил безопасность. В него прокрались беспокойные дуновения
извне: и дыхание смерти, и дыхание жизни. Аннета открыла глаза и, как
первобытные люди в ночи, с тревогой почувствовала, что ее со всех сторон
подстерегают неведомые опасности, что с ними предстоит борьба. Все дре-
мавшие в ней силы вдруг собрались воедино, построились, насторожились.
Одинокая ее душа полнилась какими-то страстными порывами.
залось нелепым, что прежде она отводила им такое большое место. Другая
же область жизни - та, которую опустошило горе, - представала перед ней
во всей своей неизмеримой шири. Удар всколыхнул все чувства: вокруг ра-
ны, нанесенной смертью любимого спутника жизни, - тайные, неведомые силы
любви; их притягивала образовавшаяся пустота, и они устремлялись туда из
глубин ее существа. Она же, удивленная этим вторжением, пыталась дать
ему иное объяснение; упрямо старалась она сосредоточить все эти силы
вокруг того, кого оплакивала, - все эти силы, все эти жгучие, ненасытные
вожделения Природы, вешние влажные дуновения которой омывали ее, и смут-
ное, властное сожаление о счастии - утраченном, а не желанном ли? - и
руки, простертые в небытие, и замирающее сердце, которое тянулось к про-
шедшему - а не к будущему ли? Кончилось тем, что скорбь ее стала таять в
непостижимом смятении чувств: в печали, в желаниях, в безотчетном томле-
нии - все это и снедало ее и возмущало...
лый ум восстал против неясных грез, которые он оставлял без контроля
несколько слишком долгих месяцев и опасность которых предвидел. Он хотел
отогнать их, но это было не так-то просто: его не слушались, он отвык
управлять... Аннета бежала от взгляда огня, пылавшего в камине, от ко-
варного нападения ночи, уже спустившейся на землю; она встала, зябко по-
вела плечами и, накинув отцовский халат, зажгла свет.
денькую листву деревьев, во мраке виднелась Сена, а в ее темных и будто
неподвижных водах отражались дома, окна которых светились на том берегу,
да блики зари, угасавшей над холмами Сен-Клу. Рауль Ривьер, который об-
ладал изысканным вкусом, хотя и остерегался растрачивать его ради пошло-
го шаблона или смехотворных причуд своих богатых заказчиков, купил в
предместье Парижа на Булонской набережной приглянувшийся ему старинный
особняк в стиле Людовика XVI - и не перестроил. Ограничился тем, что
сделал его комфортабельным. Деловой кабинет должен был служить и для дел
любовных. И, судя по всему, это свое назначение он выполнял. Не одну ми-
лую просительницу принимал здесь Ривьер, но об этом никто и не подозре-
вал, ибо в комнате был отдельный выход - прямо в сад. Однако уже два го-
да он им не пользовался; единственной его посетительницей была Аннета.
Здесь И вели они самые задушевные разговоры. Аннета прохаживалась по
комнате, наводила порядок, наполняла водой вазы с цветами, двигалась не-
угомонно, а потом вдруг застывала с книгой в руках, примостившись в лю-
бимом уголке, на диване, и молча смотрела на муаровую ленту реки или, не
прерывая рассеянного чтения, рассеянно болтала с отцом. А он, ее беспеч-
ный и утомленный отец, сидел тут же и, не поворачивая головы, украдкой
следил насмешливыми своими глазами за каждым движением Аннеты; этот ста-
рый балованный ребенок привык к общему поклонению, а потому поддразнивал
дочь, острил, засыпал ласковыми, шутливыми, требовательными, тревожными
вопросами, только ради того, чтобы сосредоточить помыслы Аннеты на себе
и увериться, что она действительно слушает его. И в конце концов она,
покоренная и обрадованная тем, что отец не может обойтись без нее, бро-
сала все и занималась только им. Тогда он успокаивался и, завоевав вни-
мание дочери, делился с ней своими тайнами, перебирал воспоминания, при-
носил ей в дар все богатства своего блестящего ума во всем его разнооб-
разии. Понятно, он старался выбирать самые лестные для себя случаи и
преподносил их ad usum Delphini [34] своей дофине, до тонкости понимая и
ее затаенное любопытство и непреодолимую брезгливость: он ей рассказывал
лишь то, о чем она хотела бы послушать. Аннета не пропускала ни слова и
гордилась его доверием. Ей приятно было думать, что отец рассказывает ей
гораздо больше, чем рассказывал матери. Воображала, что она единственная
хранительница тайн его личной жизни.
его бумаги. Аннета и не пыталась разобраться в них. Они не принадлежали
ей - так внушала ей почтительная любовь. Другое чувство подсказывало:
надо поступить иначе. Во всяком случае, надо было решить их участь: Ан-
нета, единственная наследница, тоже могла исчезнуть - нельзя, чтобы се-
мейные бумаги попали в чужие руки. Значит, надо поскорее их просмотреть,
тогда и будет ясно, уничтожать их или хранить. Так решила Аннета уже
несколько дней тому назад. Но, когда по вечерам она входила в комнату,
где все говорило о присутствии дорогого отца, у нее доставало мужества
лишь на одно: часами сидеть, там, не шелохнувшись. Она боялась, что, чи-
тая письма из прошлого, вплотную соприкоснется с действительностью...
гой чувствовала, как нынешней, такою теплой ночью, в неге, разлитой вок-
руг, тает ее печаль, и ей захотелось утвердить свое право на умершего.
Она подошла к шкафчику из розового дерева, скорее предназначенному для
кокетки, чем для дельца, - в этом щкафчике времен Людовика XV, в ящиках,
которые возвышались этажами в семь-восемь рядов и превращали его в оча-
ровательный миниатюрный домик, предвосхитивший форму американских не-
боскребов, и хранил Ривьер груды писем и свои бумаги. Аннета опустилась
на колени, выдвинула нижний ящик; она совсем вынула его из шкафа, чтобы
получше разглядеть все, что в нем было, и, снова усевшись у камина, пос-
тавила ящик на колени и наклонилась над ним. В доме ни звука. Она жила
вместе со старой теткой, которая вела хозяйство и в счет не шла: тетя
Викторина, личность неприметная, сестра отца, всю жизнь прожила в забо-
тах о нем и находила это вполне естественным, теперь же она заботилась
об Аннете, по-прежнему играла роль домоправительницы и, как старые кош-
Шилова Юлия
Гуревич Георгий
Херберт Фрэнк
Пехов Алексей
Зыков Виталий
Флинт Эрик