мастерица была готовить квасы всякие: из листа, дробины, хлеба, медовый,
морошковый, брусничный, клюквенный, весной из березового соку - не
перечислить все-то враз!), отправился Олекса в церковь. Свою, Ильинскую.
уютная внутри, с алтарем, как бы вдвинутым в тело храма. Крепко сложено!
Неровные широкие швы обмазки путаным узором обегали серовато-розовые глыбы
плитняка и тонкие ряды плоского кирпича - плинфы. Узкие, расширенные
кнаружи, чтобы забрать больше света, окна приветствовали Олексу блеском
слюдяных оконниц. <Кровлю перекрыть надо, - хозяйственно подумал он,
оглядывая храм, - купол-то хорошо позолотили, колькой год, а все как
словно новый!>
со знакомыми уличанами, перебрасываясь вполголоса то с тем, то с другим.
некрашеные тябла иконостаса, строгие лики икон, знакомые с детства и
потому дорогие, не утерпев, глянул вкось, в толпу молящихся жонок, поймал
нечаянный взгляд Таньи, Домашиной сестры, чуть заметно кивнул и тотчас
отвел глаза: заметят старухи, наговорят с три короба...
уставного <Во имя отца и сына и святого духа> с удовольствием услышал:
Псы заливались во дворе. Наконец послышалось:
прислуги, вышел на крыльцо, охая, качая головой; сделал движение
подхватить Олексу под руку. Олекса только бровью повел.
приторговывать - через Нездила. За многое брался. А Завид стар, жаден, да
уже и под уклон пошел, не уследит за всеми изменениями цен, дело начинает
плыть у него мимо рук...
пожаловался на болезнь. Посидели. Будто и не рад брат, а все ж таки всего
двое их осталось от всей семьи, сестра не в счет, у той воля не своя,
мужева. Всего двое. И хоронил Творимира не Олекса, а Тимофей, вечно
хворый, вечно недовольный, хоть и большую долю получил в наследстве, хоть
и не ездит, не рискует, как Олекса, а дома сидит - все-таки брат!
Сердится, что мать у него живет, у Олексы...
рассердился невесть с чего Тимофей. Дергая себя за узкую бороду, глядя
вбок, сказал резко: - Серебро свесить я тебе могу, а только вперед говорю,
Олекса: ты брось сам свейские куны обрезать!* Мне за тебя сором принимать
невместно! Отца не позорь, мать - с нею живешь! Приноси мне, я обрежу. Не
хочешь - к Дроциле, Кирьяку, Позвизду. Тому верить можно.
тебе завсегда верю! - растерялся Олекса, уличенный Тимофеем. Покраснел
густо: <Нечистый попутал меня в тот раз, и ведь помнит же!>
свешу. Скоро ли нать?
кивнул согласно. Поднялись.
позвал к столу. Завтра с именитыми гостями уж не посадишь, а обижать,
величаться тоже не хотел Олекса. Был он и сам прост, да и расчет имел
свой, торговый: пускай там бояре по-своему, мы - люди посадские, мы и на
вече и в сече - со всеми!
столом. Мужики по одну сторону, бабы - по другую. Во главе стола мать,
Ульяния. Домаша напротив Олексы, разрумянившаяся, с потемневшими глазами.
Хороша! Сейчас лицом похожа на ту, шестнадцатилетнюю, что впервые увидал
холостой Олекса в Никольском соборе, на всенощной, десять годов назад.
двоима с Максимкой, поталкивая друг друга плечами, да искали красавиц,
вполуха слушая службу. Щурился Олекса, поводя очами по ряду склоненных
голов, подмигивал вспыхивающим молодкам и девкам, что отворачивались
стыдливо и нехотя, и вдруг как огнем полыхнуло из-под темного плата:
огромные глаза в длинных ресницах на бело-румяном лице, и брови блестящие,
соболиные, и нос, чуть вздернутый. Закусила губу, чтоб не улыбнуться, зубы
- саженый жемчуг. А глаза-то, глаза! Море синее! Наверно, тоже жарким
румянцем залило лицо, постоял, боясь вздохнуть, распрямляя плечи,
охорашиваясь, и тряхнул кудрями, и, крестясь, чуть тронул кудреватую
бородку свою, и глянул опять. И увидел: в тот же миг оглянулась и она, и
вновь как полыхнуло синим огнем, и опять, закусив губу, едва сдержала
улыбку.
все такой же!
отступи, не досягнешь!
сенокосную пору в толпе хохочущих девок, не стерег на купанье - подглядеть
нагую, не шутил у колодца, не кланялся в торгу. Осенними темными вечерами
не ожидал у тесовых ворот: не стукнет ли пятою избная дверь, не простучат
ли дробно легкие шажки по лавинкам от крыльца до калитки.
обороты, - удачлив был не умом, сердцем знал, когда надо рискнуть (до того
три дня, подавляя вспыхивающий восторг, ходил по дому, постукивая
каблуками, и как летал), - решился вдруг и разом ударил челом самому
тысяцкому:
Творимира. Обязан был покойному по плесковскому делу, тут и расплатился с
сыном. А уж сам тысяцкий сватом - не посмел отказать Завид. Мать
всплакнула, благословляя... Удачлив, во всем удачлив Олекса!
на него удивленно-испуганно. Ждала ли, чем кончится девичья шалость за
всенощной? Принимала дары, вздрагивая ресницами, губы приоткрыты
по-детски, а девушки пели:
когда допевали:
хлебы... Чара идет по кругу: отпивая каждый кладет в чару серебро.
высокому чистому звуку, еще выше забирают стройные голоса жонок-песельниц:
Шилова Юлия
Свержин Владимир
Посняков Андрей
Юрьев Сергей
Ильин Андрей
Афанасьев Роман