с разбитого корабля, выброшенный бурею на берег (и нет уже сил доползти до
ближних кустов). Он не ведает, не догадывает даже, что совершил подвиг,
ибо делал лишь то, что должен делать человек, борясь со смертью и спасая
того, без кого им обоим нельзя было даже и думать ворочаться на Москву.
веточку осины. - Вс° истеряли! Иван Иваныч в земле, Лопасню рязане
забрали, в Брянске Ольгерд, на владимирском столе суздальский князь,
Митрий Кстиныч! А что он может? Землю объединит? Ни в жисть! Литвин-от
прет и прет! И умен, и жесток, и доселева ни единой неудачи не поимел!
Только што мы вот маленьку ему зазнобу сотворили, владыку увезли, дак и то
еле жив!.. Што теперь? Опять русичу на русича воевать придет! В боярах
нестроение, Акинфичи, слышь, с Вельяминовыми не в ладах, на Рязани, бают,
соткнулись. В народе - разброд. Посадским да смердам, сам знашь, дай волю,
того только и захотят - жрать, спать да не платить даней! А вокруг -
мордва, меря, чудь да мурома, им и вера православная не нужна! Какой тут
<свет высшей правды>! Зрел сам, как киевляна те на владыку молились,
плакали даже, а не будь нас, горсти московлян, никто бы ему и не помог!..
Сижу вот и думаю: едем к разбитым черепкам!
слышу, мол! Глянул на хозяина, тяжело выбросив передние спутанные ноги,
передвинулся на новую сухую проплешинку, начал опять теребить серо-желтыми
зубами перестоявшую зиму сухую траву.
почти согласный с приятелем. Но он книгочий, а знания помогают вере,
помогают устоять в упадке духовных сил. Он подымает взор (и тут зримо
отличие между ними - это взор не воина, а <смыслена мужа>, взор
сдержанный, но и просветленный книжною мудростью).
он. - Скопище людское, лишенное высокой мысли и руковоженья духовного, что
возможет постичь, понять? Спасти себя - и то не возможет! По то и надобны
пастыри народу! Но и то посуди. Ты вот данщик. А поставь себя на место
боярина хотя и даже князя! Что они без смердов, без земли? Пущай мы с
тобою избранны, дак можем ли бросать братью свою во Христе, сородичей
наших, нашу плоть и кровь? Коли в них - смысл всей нашей жизни? Сам знаю!
Жить иногда рядом и то невмочь! И пьяный тя охулит, и смерд иной осудит;
недаром мнихи в пустыню уходят, подале куда от суеты людской! Но имеем ли
мы право пред Господом бросать их на гибель, которую они пусть и заслужили
иными деяньями своими, но бросить-то как?! Как оставить без помощи,
которую мы можем и, значит, должны им оказать? Почто ты, почто мы все
спасали владыку Алексия? Да и было ли такое когда, чтобы народ сам, без
пророков и учителей, находил дорогу спасения? А сами мы кто? Тот же народ!
Из его вышли!.. А так-то что ж баять! И галилеяне не спасли Христа!
Ученики и те спали в саду Гефсиманском, когда он молил их о бдении
совокупном в последнюю ночь! Но прошло двести лет. Христиан и жгли, и
зверями травили на позорищах, и распинали, и мучили всяко, а уже вся
империя кесарей римских стала, почитай, из одних христиан. Я вот ч°л про
единого из кесарей, Максимина. У его галлы восстали, народ такой, франки
нонешние. Они тогда уже были крещены. Ну и он послал на их легион войска,
тоже из христиан, токмо земли египетской. Так все эти воины дали себя
перебить, ни единый не поднял оружия на братью свою во Христе. Вота как! И
Константин победил, когда поднял крест над полками!
Станята решительно потряс головой:
всякую неподобь деял. А тут вот и опомнился. И христиан опосле уравнял в
правах с невегласами! Ну а там кесарь Феодосий и вовсе языческие требы
воспретил. Так вот и победила вера Христова!
прощупалась обтянутая кожею кость).
дышит. И вся Киевская Русь, почитай, захвачена Литвой! Оттоле - турки
прут. Латины токмо и мыслят покончить с правою верой. Русь в раздрасии:
князь на князя, город на город. Единая надежда на кир Алексия, вс° так! Но
здесь, на Москве, горит нынче светоч православия, и Бог не позволит его
угасить! Ну и что с того, что Дмитрий Суздальский получил ярлык! Кто его
вручал? Хан Наврус! А спроси - долго ли жить тому Наврусу? Ты мнишь, мы
слабы? А силен кто? Латиняне все передрались! В Орде замятня. После
Чанибека-царя как начали резать друг друга, так и не перестанут! Да
русский улус, ежели хочешь, уже сейчас крепче всей Орды! Мы как-никак
спаяны верою православной, и владыка с нами!
Суздаль войной, проливать русскую кровь, стойно князю Юрию?
силою веры все иное отступит! Суздальцы - православные! - доканчивает он
твердо. - Они пошли бы против московского князя, но против митрополита
русского не пойдут! Такожде и Тверь, такожде и рязане, хоть и ненавидят
они нас издавна. Татары, кто живет по Оке, и те принимают святое крещение.
Мариам и Иса известны уже всем бесерменам! Владыка баял, что до тех пор,
пока хоть крупица веры не угасла в наших храмах, она будет привлекать
всех, в ком жива тяга к истине, правде и праведности!
изгниваем, в язвах оба, чуть живы, а он мне говорит: <Верь, Леонтий, через
века вся страна от Дышущего моря до устья татарской реки Итиль восславит
Христа и православную церковь!> Так вот!
веселого птичьего щебета тишина. Синичка, подлетев близ, повисла на скате
бревна, трепеща крылышками, взглянула любопытно и хлопотливо. Косматые,
слипшиеся от пота и грязи, открытые солнцу головы друзей привлекли было ее
внимание, но люди показались страшны, и пичуга порхнула к коню, выдрала
клок старой шерсти из его бока и, унырнув в сияние дня, скрылась со своею
ношей.
то положил бы не воздохня! Но как быть с теми из нашей братьи, кто против
нас?
совести, и Станята знал про это и, знаючи, не судил.
сего - отец лжи! Самого Христа предали, и великая Византия погибает от той
же беды! Иуда предал Христа, а Василий Апокавк - Иоанна Кантакузина!
Дьявол ходит меж людьми, дурманит наши души и ожесточает сердца. Он под
личиною и святости сокроет себя, и власти - в любом обличье! Мнишь, нам
одним трудно? Правнукам будет труднее во сто крат! Но путь-то один и
предуказан пращурами. Первыми из христиан, которые шли на казнь, не убоясь
смерти. Христос что сказал? <Кто отречется от меня перед людьми, от того и
я отрекусь перед Отцом моим>. Я одно понял, когда сидел в яме вместе с
Алексием: коли хочешь загробной жизни себе и чтобы твой народ не погиб в
веках земных, прежде всего отрекись от страха смерти. Ибо ежели воцарит
страх, то и погибнет Русь!
вставать, идти и совершать подвиги.
зипуне и стал, утвердился на ногах, щурясь на молодой снег, сбив круглую
шапку на затылок, руки фертом, с удовольствием вдыхая всею грудью морозный
свежий дух соснового бора из заречья. Доброе ячменное пиво дурью бродило в
голове, подбивая на какое ни есть озорство. Все было бело и сине. Он
оглядел редкую череду раскиданных по-над лесом по дальнему берегу
крестьянских хором, утонувших в сугробах, мужичонку на мохнатой коняге,
что торопливо объезжал новогородский ушкуйный стан. Взявши ладони трубой,
набрав воздуху в грудь, прокричал, пугая низовского смерда: <Ого-го-го!> И
тот, перекрестивши конягу ременным кнутом, опрометью, едва не выпадая из
саней, помчал по дороге, пугливо озираясь на Креня, словно бы ушкуйникам,
досыти ополонившимся в татарах, надобны были его кляча и худой дорожный
тулуп...
лоханью вылить ополоски на снег. Шагнул было, вздумав вывалять бабу в
сугробе, но татарка змеей выскользнула из-под руки и, избежав снежного
купанья, ушмыгнула назад в избу, где сейчас - дым коромыслом, пили, пели,
резались в тавлеи и в зернь зазимовавшие под Костромою новогородские
<охочие молодцы>.
бессчетно, и теперь, медленно распродавая челядь низовским купцам,
ушкуйники дурили, объедались и опивались, не думая уже до Масленой, до
твердых зимних путей, ворочать в Новгород.
караковый конь его стоял у коновязи, закинутый попоною, и, засовывая морду
в подвязанную торбу, позвякивая отпущенными удилами, хрупал овсом, изредка
переминаясь, подергивая легкие купеческие санки, в которые уже был кинут
постав драгоценной персидской парчи. Гость в полуседой, чернь с серебром,
бороде, в расстегнутой долгой бобровой шубе, развалясь на лавке,
ласкал-ощупывал взглядом смуглую, с рысьим поглядом раскосых глаз татарку,
щурясь, качал головой, предлагая за девку две гривны новогородского
серебра. Хозяин полонянки, Мизгирь, горячился, требовал три; по правде, и
Шилова Юлия
Орлов Алекс
Верещагин Олег
Каменистый Артем
Сапковский Анджей
Шилова Юлия