прежде, верили природе. И непонятное, неясное уму называли чудом. Страшусь
сказать, но выскажу все же и такое предположение: а что, ежели наш
механический век не все понял, не все постиг, а вдруг да не все тайны
бесконечной и бесконечно изменчивой вселенной ясны нам, нашему сегодняшнему
сознанию? Сколько в самом деле высокого духовного мужества и высокого
стояния ума потребовалось англичанину Вильяму Шекспиру (человеку самого
начала современной технической цивилизации!) для того, чтобы разорвать этот
порочный круг мысли: "Если неизвестно нам и нами не объяснено, значит, не
существует", - разорвать и бросить в лицо гордым современникам, и в лица
грядущим, еще более гордым, и в ограниченности гордыни своей еще более
спесивым потомкам бросить вещие слова истинного прозрения: "И в небе и в
земле сокрыто больше, чем снится нашей мудрости".
свете, друг Гораций, что и не снилось нашим мудрецам".) Так вот, не будем
все же добиваться, чтобы современная медицина объясняла все чудеса средних
веков. Она будет стараться объяснить их, как объясняем мы ход истории в
каждый век по-своему, и в каждый век по-разному! Но как история все-таки
была... Не важно, из гордости, мужской ли обиды или по "экономическим
соображениям", но, скажем, древние греки отправились-таки под Трою, и
сложили там свои головы, и пели потом героические песни-сказания о великой
войне с Приамом, и песни эти были записаны, и дошли до нас, и вся
запутанность Гомеровского вопроса не отменяет наличия "Илиады" и
"Одиссеи"... Так вот, то, что было, - было, и был троекратный младенческий
крик в церкви, во время литургии, в Ростовском соборе, в первой четверти
великого четырнадцатого столетия...
***
святых даров в алтаре), после пения "трисвятого" ("Святый Боже, святый
крепкий, святый бессмертный помилуй нас!") хотели начать честь Евангелие,
ребенок внезапно завопил в утробе. Она охватила живот руками, стояла ни жива
ни мертва. Вторично, уже когда начали петь херувимскую песнь: "Иже
херувимы..." - младенец вновь внезапно заверещал на всю церковь. И в третий
раз возопил, когда иерей возгласил: "Вонмем святая святым".
храмах, не смешиваясь, на левой и правой сторонах собора, и потому толпа
вокруг Марии была сплошь своя, бабья, настырная и любопытная, и
любопытно-бесцеремонная.
главное, основное, ежедневное богослужение православной церкви.
Иуды, схватила стража, чтобы увести на казнь, Иисус, уже прозревавший свой
скорый конец, сидя с учениками за позднею трапезой, в задумчивости разломил
хлеб, покрошив его в чашу с вином, и, обратясь к ученикам, промолвил:
наставником, они ели в задней комнате бедного пригородного дома. Ели не
потому, что исполняли обряд, а потому, что были голодны и усталы.
Иерусалим, - как-то воскликнул Христос. - Ты, побивающий камнями пророков
своих!" Испеченный на полу грубый хлеб, да дешевое кислое красное вино,
разбавленное водою, да горсть оливок, - о мясе козленка им не приходилось и
мечтать! - вот и вся трапеза. И их было мало, так мало в этом чужом и
враждебном, гордящемся храмом своим, торговом и шумном городе! Их было
только двенадцать человек. Дух отчаяния, дух скорого отречения от учителя
своего витал над ними. В этот миг Иуда встал, окутав лицо плащом.
отпустил от себя Иуду? Но сделать уже ничего больше было нельзя. Вскоре,
когда сад наполнился стражей, шумом и лязгом оружия, он сам остановил
ученика своего, взявшегося было за меч. Отрубленное ухо раба
первосвященникова - вот и вся кровь, пролитая за него в Гефсиманском саду.
теперь. Важно было - важнейшее. И в этом, важнейшем, они были еще не тверды.
"До того, как пропоет петух, ты трижды отречешься от меня", сказал он Петру,
и - не ошибся. В свалке, в толпе, когда ему при желании можно было бы и
скрыться, он не пожелал бежать. Иуда подошел и облобызал Христа. Это был
условный знак убийцам: "поцелуй Иуды". Учителя схватили.
смысл Иисусовых слов, сказанных над преломленным хлебом, и поняли, что то
был завет на грядущее. Хлеб и вино - тело и кровь. И крест, и мука крестная.
Жертва, которую смертный постоянно приносит на алтарь человечества, высшая
жертва Создателя Созданию своему. И, собираясь тайно на общие трапезы, стали
они с тех пор преломлять хлеб и крошить в багряное вино, смешанное с водою.
Дабы не забыть. И укрепиться духом. И не пострашить пред смертною мукою,
когда придет роковой час. И во время трапезы знали: не хлеб и вино, а тело и
кровь Господа своего вкушают они, чудесно пресуществленные из вина и хлеба,
приносимые каждый раз заново и заново на алтарь человечества. И не
прекратится жертва, и не оскудеет любовь того, кто смертною мукою указал
путь заблудшим чадам своим. И каждый раз, чудесно преображаясь в таинстве
евхаристии "Евхаристия - таинство пресуществления хлеба и вина в истинное
тело и кровь Христа. Это основная цель церковной литургии.", хлеб
превращается в тело, а вино - в кровь Господнюю.
свойственные многочисленным языческим культам, а именно поедание частицы
бога (тотема, тотемного животного) с целью получения (перенесения) его
свойств на самого себя. Нелишне будет напомнить о принципиальном для
древнего человека различении двух магических действий, а именно: обрядового
поедания врага, трансформировавшегося в черные дьявольские культы с
людоедством, ритуальными убийствами и проч., - и поедания своего бога
(хозяина, покровителя), который добровольно отдает себя, свое тело, дабы
укрепить своих подопечных, или даже перейти в них, обретя в них новую жизнь.
Таким образом, эти два действия, для современного человека вроде бы и
схожие, имеют принципиально два противоположных смысла: борьбы-уничтожения,
с насильственным подчинением чужой силы, и союза-присоединения, с передачей
силы последователям своим.
когда первоначальный кровавый культ (часто с человеческими
жертвоприношениями) с течением веков смягчался; подлинная кровавая жертва
заменялась предметом или веществом, только символизирующим ее в обряде...
кровь Господнюю. Все это и многое другое можно бы, повторяю, высказать
здесь, как и про связь (в значительной мере, по противоположности)
христианского культа с древнееврейским. Почему Христос в проскомидии и
получает название агнца (по аналогии с еврейским пасхальным
жертвоприношением: закланием и поеданием ягненка), и многое еще можно бы
вспомнить тут, хотя можно и не вспоминать вовсе. Дело в том, что ритуал,
культ, никогда и нигде не является рациональным изобретением ученых или
жрецов, а всегда и всюду возникает в результате горячей веры-переживания и
уверенности в исключительности, для себя, и истинности, в высшем смысле,
всякого данного ритуала.
чтобы сложилось, возникло таинство евхаристии, нужна была горячая вера,
во-первых, в исключительность, важность самого акта добровольной жертвы
Иисуса Христа для духовного спасения своих последователей-христиан; нужна
была экстатическая вера в то, что пресуществление в самом деле происходит, и
недаром история отмечала множество случаев, когда верующие видели
действительно на престоле, в причастной чаше, вместо хлеба - агнца, или даже
младенца Христа. То есть для них даже и зрительно, и по ощущению,
происходило превращение хлеба и вина в тело и кровь Христову. Легко понять
поэтому, какое экстатическое состояние могло охватывать верующих во время
таинства пресуществления, в те, уже далекие от нас века, когда вера была
живой и грозной, когда религия обнимала и пронизывала всю жизнь, когда за
принципы, имеющие для нас не больше значения, чем древняя мифология, люди
бестрепетно отдавали жизнь, шли на костер и муку, доводя себя в воображении
своем до такого состояния, что на ногах и руках у иных сами собою появлялись
вполне реальные кровавые язвы - стигматы, - следы гвоздей, коими был некогда
прибит Спаситель ко кресту.
исторических научных исследований, а в другой. Не является ли, во все века
истории, для человека высшею ступенью подвига, высшим состоянием, до коего
он может подняться в героизме своем, подвиг и состояние жертвенности? И в
этом смысле не будут ли вечны и на все века справедливы слова о том, что
"никто же большей жертвы не имет, аще отдавый душу за други своя"? Что,
скажем уж до конца, - без этого высокого чувства, без этой готовности отдать
себя за других человеческое общество попросту не может существовать, что
когда тот или иной человеческий коллектив пронизают идеи своекорыстия,
эгоизма, жестокости и насилия, человеческое общество, побежденное ими, скоро
гибнет, как бы устроено и могущественно оно ни было. И, - в этом смысле, по
крайней мере, - мы можем говорить даже и теперь, и с точки зрения нашего
атеистического и материалистического воспитания, что жертвенный подвиг
Христа, в пору крушения античного мира, спас человечество от гибели, указав
новые идеалы новой жертвенности, новой самоотдачи "за други своя", взамен
утраченных античных, и тем самым позволил утерявшему цель и смысл
существования обществу вновь обрести для себя и цель, и смысл, и веру,
вырастив в недрах умирающего античного мира новые живые побеги юной
культуры, охватившей вскоре все Средиземноморье и половину Европы и
Лукьяненко Сергей
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Андреев Николай
Посняков Андрей
Акунин Борис