долгого сна:
новые таинственные узы связали их отныне, и каждое произнесенное слово
приобретало теперь иное значение.
есть все основания опасаться, что ваш восприемник от купели Великий магистр
Ордена Жак де Молэ будет предан смерти. Ваш дядя Валуа просит вас написать
королю и молить о помиловании.
подбородок.
произнесла Изабелла. - Я могу вмешиваться в дела, затрагивающие честь нашей
семьи, но я не намерена вмешиваться в государственные дела Франции.
совершал ошибки, он уже искупил их сторицей. Вспомните, что он ваш крестный
отец. Поверьте мне, готовится большое злодеяние, и снова его затевают Ногарэ
и Мариньи! Нанося удар по тамплиерам, хотят нанести в их лице удар по всему
рыцарству, по всему высокому сословию. И кто же? Безродные, ничтожные люди.
осмелилась вмешаться в него.
признателен, если я получу от вас письмо. К тому же сострадание к лицу
королеве; жалость - прирожденная добродетель женщины, и добродетель,
достойная всяческих похвал. Кое-кто упрекает вас в жестокосердии -
вступившись за безвинных, вы дадите клеветникам блистательный отпор.
Сделайте это ради себя, Изабелла, а также и ради меня.
стояли у окна.
настоящий дикарь. Хорошо, я напишу письмо, которое вам так хочется получить,
и вы сможете доставить его вместе со всем прочим. Я даже попытаюсь добиться
письма от английского короля к королю французскому. Когда вы уезжаете?
прозвучало огорчение. Робер взглянул ей в глаза, и она снова смутилась.
во Францию. Прощайте, мессир. Увидимся за ужином.
долина после промчавшегося над ней урагана. Изабелла прикрыла глаза и с
минуту сидела не шевелясь.
любовь он способен ответить любовью".
не знают, каких событий станут они орудием. И эти двое, беседовавшие на
закате мартовского дня 1314 года в Вестминстерском дворце, не могли себе
даже представить, что в силу стечения обстоятельств, в силу собственных
действий они дадут толчок войне между королевствами Франции и Англии, -
войне, которая будет длиться более ста лет.
Глава 2
УЗНИКИ ТАМПЛЯ
робко пробивался в сводчатое подземелье.
телом, вскочил с бешено бьющимся сердцем и растерянно оглянулся вокруг. С
минуту он стоял неподвижно, не спуская глаз с оконца, к которому прильнула
утренняя дымка. Он прислушался. Непомерно толстые стены поглощали все звуки,
однако ж он отчетливо различал перезвон парижских колоколов, возвещавших
заутреню: вот зазвонили на колокольне Сен-Мартэн, потом Сен-Мэрри,
Сен-Жермен л'0ксеруа, Сент-Эсташ и на колокольне собора Парижской
Богоматери; им вторили колоколенки предместных деревень - Куртиля,
Клиньянкура и Монмартра.
узника. Он вскочил с ложа, гонимый смертельной тоской, которая сопровождала
каждое его пробуждение, подобно тому как сон неизменно приносил кошмары.
чтобы утишить ту лихорадку, что терзала его дни и ночи. Напившись, он
подождал, пока взбаламученная поверхность воды уляжется, и нагнулся над
лоханью, как над зеркалом или над зевом колодца. Темная гладь воды отразила
лицо столетнего старца. Узник не отрывал от нее взора, надеясь обнаружить в
этом нечетком, расплывчатом изображении свой прежний облик, но вода отражала
лишь длинную патриаршую бороду, вваливший рот, бледные губы, облепившие
беззубые челюсти, тонкий, иссохший нос, желтые провалы глазниц.
приковывавшая его к стене, не потянула его обратно. Тогда он вдруг завопил:
ответит даже эхо.
собственное имя, бросать его этим каменным столбам, сводам, дубовой двери,
дабы удержать свой разум на пороге безумия, дабы напомнить себе самому, что
ему семьдесят два года, что он командовал армиями, правил провинциями,
достиг власти, равной королевской, и что до тех пор, пока в нем еще тлеет
огонек жизни, он даже здесь, в этом узилище, есть и будет Великим магистром
Ордена рыцарей-тамплиеров.
главных сподвижников заключили в низких залах башни отеля Тампль,
превращенной ныне в темницу, заточили в собственном их жилище, в их главной
штаб-квартире.
гневно пробормотал Великий магистр, ударив кулаком по стене.
боль в правой кисти - раздробленный большой палец представлял собой
бесформенный кусок незаживающего мяса. Да есть ли в его теле хоть одно
место, не превратившееся в рану, не ставшее вместилищем боли? Кровь
застаивалась в старческих, набрякших венах, и после пытки "испанским
сапогом" он страдал от жесточайших судорог в икрах. Его ноги пропустили
тогда между двух досок, и всякий раз, когда "пытошники" постукивали по
доскам деревянным молотком, в мясо врезались дубовые шипы, а Гийом де
Ногарэ, хранитель печати, задавал ему вопросы и требовал признания. Какого
признания? Молэ лишился чувств.
пыток - его пытали на дыбе. К правой ноге привязали груз в сто восемьдесят
фунтов и с помощью веревки, перекинутой через блок, вздернули его, старика,
к потолку. Снова и снова звучал зловещий голос Гийома де Ногарэ:
"Признайтесь же, мессир..." И так как Молэ упорно отрицал всякую вину, его
бессчетное число раз подтягивали к потолку, и с каждым разом все быстрее,
все резче. Ему показалось, что кости его выходят из суставов, мышцы рвутся,
тело, не выдержав напряжения, распадается на части, и он завопил, что
признается, да, признается в любых преступлениях, во всех преступлениях
мира. Да, тамплиеры предавались содомскому греху; да, для вступления в Орден
требовалось плюнуть на Святое распятие; да, они поклонялись идолу с кошачьей
головой; да, они занимались магией, колдовством, чтили дьявола; да, они
растратили доверенные им сокровища; да, они замышляли заговор против папы и
короля... В чем он бишь признался еще?
Несомненно, лишь потому, что истязатели действовали с расчетом, и пытки
никогда не доходили до того предела, за которым должна была последовать
смерть, и еще потому, что организм престарелого рыцаря, закаленного в боях и
походах, оказался куда более живучим, чем сам он мог предположить.
оконце.
большею силой плоть мою, нежели дух мой? Был ли я достоин управлять Орденом?
Ты допустил меня до малодушества; не дай же мне, Господи, впасть в безумие.
Дольше терпеть нет у меня силы.
узилища, а сколько натерпелся он от судей и теологов, от их угроз и
принуждений. Неудивительно, что он боялся утратить рассудок. Нередко Великий
магистр терял счет дням. Желая хоть как-то скрасить свое существование, он
пытался приручить двух крыс, являвшихся каждую ночь, чтобы попировать
черствой коркой хлеба. От слез он переходил к гневу, от приступов пламенной
веры к необузданным богохульствам, от оцепенения к бешенству.
Гийом, Филипп... Папа, хранитель печати и король. Они умрут. Молэ не знал,
какая им уготована кончина, но твердо верил, что их ждут неслыханно страшные
страдания во искупление свершенных ими злодейств. И он без устали твердил
эти три ненавистных имени.
Магистр бормотал:
Верещагин Олег
Шилова Юлия
Емилина Ника
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Орловский Гай Юлий