думал Малх, наблюдая за состязанием воинов. Издали и чужой, он не мог
различить, где россич и где хазарин.
траве тела людей или коней, не рассмотришь. У хазар загудели бубны,
протяжно захрипели рога. Изгибаясь, трепеща усами копий, играя бликами
оружия и плеском значков, хазарская масса двинулась к полю.
встать им более, стоптанным, изломанным, раздробленным, вбитым в землю.
их кони, и мчались хазары, нарастая и все возвышаясь. Сейчас они явятся
над росскими стрелками валом конских морд, валом рук, щетинистых копий и
сабель.
кроме безмерно растущего, как воля судьбы, наступленья буйной,
неудержимой, никем еще не обузданной Степи.
расставя мертвые ноги, сидя пустил первую стрелу. От вздутых мышц его
спина казалась горбатой. Опять изогнулся необычайно тяжелый лук из турьего
рога. Пора? Старшины закричали:
скорее метались руки стрелков к колчану и к тетиве.
Ему казалось, что он бьет в грозный вал, каким Черный Понт нападает на
берег.
считалась ныне их жизнь, но стрелами, которые они еще успеют выпустить,
прежде чем хазары наступят на голову.
орешника и боярышника, среди лип, лапчатых кленов, остролистых ясеней.
Всеслав двинул конных, когда хазары в боевом порыве открыли ему свой бок.
пустили в дело луки. Правое крыло хазар замялось, загнулось и слитно
полилось навстречу.
кулак перед ударом. Колено с коленом, выставив копья, россичи врезались в
хазар.
слова не успевают выразить действие. Земля колеблется, дрожит под ногами
коней, будто ее твердость колдовски, превращена в ходячую зыбь. Носятся
призраки, реют лица, руки, гривы, раззявленные рты. Человек отдан не
сознанию, а вихрю навыков воинской науки, в нем все приобрело чудесную
силу, он молния, он не думает, но знает, освобожденный от рассужденья, он
сразу везде и во всем.
в руке, разве не само рубит и колет железо! Перья-шипы боевой палицы
ломают хазарский шлем, а левая рука рубит и рубит. Правая сокрушает
палицей либо чеканом уже не шлем хазарина, а конскую голову, захваченную
убийственным полукружьем размаха.
необычайно высокие, и, обоерукие, косят, косят и косят.
наслаждении боем сердце пылает.
стонов и воплей, все звуки отстали, мгновенья отскакивают в небытие, как
прах от копыт.
невесомая душа, тополевый пух подбивается в затишные от ветра места.
Поднесите огонь - пух, дав пламя, исчезнет мгновенно. А ведь в каждой
пушинке скрывается семя, из которого может вырасти многосаженое дерево.
Так в тихом для сражающихся бою пылает единственный в своей силе пламень.
В нем сгорают, не узнав о собственном исчезновенье, жизни людей.
множеством степняков. Всеслав годами размышлений сам додумался, как вести
бой со степными людьми.
хорошо мечут стрелы с седла и копьем умеют играть, как журавль клювом.
Степняк родится и умирает на коне. Но степные своевольны, бьются без
строя, табуном. Двадцать лет Всеслав готовился к большому бою со Степью,
веря в силу единства росской конницы, веря в стойкость и высокое искусство
росских стрелков.
подчиняясь преданьям и обычаю всех народов своего времени, принял
единоборство как необходимость для звания вождя воинов. Сменив простой
доспех на железный, покрывшись кованым шлемом, Всеслав стал
каменно-спокоен. Как пастух, он правил стадом железных быков - слобожан,
направлял, вел, посылал, имея наградой слепое послушание воинов.
полю, куда они выскочили, пробив хазарский полк, как опять были брошены в
сечу. И только немногие из бойцов понимали, почему сейчас перед ними были
спины, затылки хазар, конские хвосты, а не хазарские лица и лошадиные
морды. Ведь это они, по воле Всеслава, описали в поле полукруг и вторично
ударили на смешавшихся, потерявших размах хазар. С торжеством подумал
Всеслав о своей правоте, о правильности с трудом надуманного, с сомнениями
принятого решенья, как биться. И со злобой вспомнил и о своих, и о
соседях. Будь бы у него сейчас хоть семь, пусть даже шесть, сотен конных,
он разбил бы всех хазар на этом поле, как орел бьет стаю гусей, как один
камень побивает целую кучу глиняных корчаг.
ромей Малх. Удар конных россичей, разбросав правое крыло хазар, вынудил
остальных замяться и повернуть на помощь своим. Малху было ясно, что
хазарские полководцы преувеличивали силу росской конницы. Да и что могли
они видеть из глубины своего строя! Пешее войско еще било стрелами хазар,
почти достигших кольев, а передовые хазары уже напоролись на невидимую
преграду. Но порыв их был остановлен не кольями, а хаосом, возникшим, как
по воле богов, среди собственного войска. Малх видел все и думал: "Какие
могучие силы зреют вдали от границ империи, в местах, о которых известно
одно - здесь живут варвары..."
хазарских полководцев. Подхватывая тела товарищей, хазары без порядка
отходили к своему лагерю. Ночью конница не бьется. Росские пешие стрелки
пошли на ничейное поле шарить в траве в поисках стрел, оружия и забытых
тел. Чужих и своих.
были разожжены в ямах. Князь-старшины Колот, Чамота с избранными
слобожанами ходили по лагерю, опрашивая каждого, сколько стрел он пустил,
и число отмечали буковками-цифрами на липовых дощечках.
тех, кто подобрал мало. Напрасно стрелок оправдывался тем, что его стрелы
унесли в себе хазары, хазарские кони, что трава на поле слишком густа. -
Не то говоришь ты, ленивый, - строжили старшины от скупости.
полагалось иметь при себе сорок стрел. На три с половиной сотни пешего
войска требовалось сто сорок сотен стрел. Почти столько и осталось в
запасе после ночной раздачи.
привалился к костру десятка, с которым он стоял в бою. Суровые россичи, он
чувствовал, не чуждались его. Малха поражало спокойствие этих людей. Будто
бы не было страшных минут, будто завтра ничего не может случиться. Хазары
нависли над росским войском. Кому, как не Малху, помнить их близость:
хазарская стрела нашла место в его доспехе, ткнулась между роговыми
пластинами и вонзилась над левым соском. В горячке Малх не чувствовал
боли. Сейчас ранка ныла. Россичи говорили между собой, что хазарские руки
слабее славянских, их стрелы легко застревали в коже доспехов. Малх
слышал, что пешее войско потеряло не более десятка - битых в лицо, в шею.
Ромей сидел у костра, сняв тунику. Не обращаясь ни к кому, он сказал,
гордясь своей раной:
окровавленной груди. Кто-то сунул Малху пачечку сухих листьев,
перевязанную мочалом, сказав:
кащицу, Малх прилег. Его удивляла тишина. Военный стан славян дышал
тайной, как сборище поклонников запрещенной религии или заговорщиков
против базилевса. Из ям тянуло удушливым дымком, как от печи, где
пережигают дерево на уголь. Приглушенно и невнятно тек чей-то голос, и,
когда он прерывался, ночь наваливалась мрачным молчаньем. Не таковы бывали
военные станы имперских войск, пьяные, буйные, с высоким пламенем костров,
среди которых начальники проходили с охраной, не рискуя в одиночку