супротив первой. Философ остановился на минуту в сенях высморкаться и с
каким-то безотчетным страхом переступил через порог. Весь пол был устлан
красной китайкой. В углу, под образами, на высоком столе лежало тело
умершей, на одеяле из синего бархата, убранном золотою бахромою и кистя-
ми. Высокие восковые свечи, увитые калиною, стояли в ногах и в головах,
изливая свой мутный, терявшийся в дневном сиянии свет. Лицо умершей было
заслонено от него неутешным отцом, который сидел перед нею, обращенный
спиною к дверям. Философа поразили слова, которые он услышал:
своих, не дожив положенного века, на печаль и горесть мне, оставила зем-
лю. Я о том жалею, моя голубонька, что не знаю того, кто был, лютый враг
мой, причиною твоей смерти. И если бы я знал, кто мог подумать только
оскорбить тебя или хоть бы сказал что-нибудь неприятное о тебе, то, кля-
нусь богом, не увидел бы он больше своих детей, если только он так же
стар, как и я; ни своего отца и матери, если только он еще на поре лет,
и тело его было бы выброшено на съедение птицам и зверям степным. Но го-
ре мне, моя полевая нагидочка, моя перепеличка, моя ясочка, что проживу
я остальной век свой без потехи, утирая полою дробные слезы, текущие из
старых очей моих, тогда как враг мой будет веселиться и втайне посмеи-
ваться над хилым старцем...
шаяся целым потопом слез.
хое крехтание, желая очистить им немного свой голос.
большим налоем, на котором лежали книги.
мне оба кармана чистыми червонцами".
никакого внимания на сторону и не решаясь взглянуть в лицо умершей. Глу-
бокая тишина воцарилась. Он заметил, что сотник вышел. Медленно поворо-
тил он голову, чтобы взглянуть на умершую и...
да-либо бывала на земле. Казалось, никогда еще черты лица не были обра-
зованы в такой резкой и вместе гармонической красоте. Она лежала как жи-
вая. Чело, прекрасное, нежное, как снег, как серебро, казалось, мыслило;
брови - ночь среди солнечного дня, тонкие, ровные, горделиво приподня-
лись над закрытыми глазами, а ресницы, упавшие стрелами на щеки, пылав-
шие жаром тайных желаний; уста - рубины, готовые усмехнуться... Но в них
же, в тех же самых чертах, он видел что-то страшно пронзительное. Он
чувствовал, что душа его начинала как-то болезненно ныть, как будто бы
вдруг среди вихря веселья и закружившейся толпы запел кто-нибудь песню
об угнетенном народе. Рубины уст ее, казалось, прикипали кровию к самому
сердцу. Вдруг что-то страшно знакомое показалось в лице ее.
побледнел весь и стал читать свои молитвы.
плечом своим поддерживал черный траурный гроб и чувствовал на плече сво-
ем что-то холодное, как лед. Сотник сам шел впереди, неся рукою правую
сторону тесного дома умершей. Церковь деревянная, почерневшая, убранная
зеленым мохом, с тремя конусообразными куполами, уныло стояла почти на
краю села. Заметно было, что в ней давно уже не отправлялось никакого
служения. Свечи были зажжены почти перед каждым образом. Гроб поставили
посередине, против самого алтаря. Старый сотник поцеловал еще раз умер-
шую, повергнулся ниц и вышел вместе с носильщиками вон, дав повеление
хорошенько накормить философа и после ужина проводить его в церковь.
Пришедши в кухню, все несшие гроб начали прикладывать руки к печке, что
обыкновенно делают малороссияне, увидевши мертвеца.
несколько минут позабыть вовсе об умершей. Скоро вся дворня мало-помалу
начала сходиться в кухню. Кухня в сотниковом доме была что-то похожее на
клуб, куда стекалось все, что ни обитало во дворе, считая в это число и
собак, приходивших с машущими хвостами к самым дверям за костями и помо-
ями. Куда бы кто ни был посылаем и по какой бы то ни было надобности, он
всегда прежде заходил на кухню, чтобы отдохнуть хоть минуту на лавке и
выкурить люльку. Все холостяки, жившие в доме, щеголявшие в козацких
свитках, лежали здесь почти целый день на лавке, под лавкою, на печке -
одним словом, где только можно было сыскать удобное место для лежанья.
Притом всякий вечно позабывал в кухне или шапку, или кнут для чужих со-
бак, или что-нибудь подобное. Но самое многочисленное собрание бывало во
время ужина, когда приходил и табунщик, успевший загнать своих лошадей в
загон, и погонщик, приводивший коров для дойки, и все те, которых в те-
чение дня нельзя было увидеть. За ужином болтовня овладевала самыми не-
говорливыми языками. Тут обыкновенно говорилось обо всем: и о том, кто
пошил себе новые шаровары, и что находится внутри земли, и кто видел
волка. Тут было множество бонмотистов, в которых между малороссиянами
нет недостатка.
перед порогом кухни. Скоро баба в красном очипке высунулась из дверей,
держа в обеих руках горячий горшок с галушками, и поставила его посреди
готовившихся ужинать. Каждый вынул из кармана своего деревянную ложку,
иные, за неимением, деревянную спичку. Как только уста стали двигаться
немного медленнее и волчий голод всего этого собрания немного утишился,
многие начали разговаривать. Разговор, натурально, должен был обратиться
к умершей.
жаную перевязь для люльки столько пуговиц и медных блях, что был похож
на лавку мелкой торговки, - правда ли, что панночка, не тем будь помяну-
та, зналась с нечистым?
- Да она была целая ведьма! Я присягну, что ведьма!
изъявлял большую готовность утешать. - Это не наше дело; бог с ним. Не-
чего об этом толковать.
сходил в погреб вместе с ключником по какому-то нужному делу и, накло-
нившись раза два к двум или трем бочкам, вышел оттуда чрезвычайно весе-
лый и говорил без умолку.
ездила! Ей-богу, ездила!
нать по каким-нибудь приметам ведьму?
речитай, то не узнаешь.
- Уже бог недаром дал всякому особый обычай. Люди, знающие науку, гово-
рят, что у ведьмы есть маленький хвостик.
свежих галушек в очистившийся горшок, - настоящие толстые кабаны.
губах своих улыбку удовольствия, заметив, что слова его задели за живое
старуху; а погонщик скотины пустил такой густой смех, как будто бы два
быка, ставши один против другого, замычали разом.
лософа узнать обстоятельнее про умершую сотникову дочь. И потому, желая
опять навести его на прежнюю материю, обратился к соседу своему с такими
словами:
считает панночку ведьмою? Что ж, разве она кому-нибудь причинила зло или
извела кого-нибудь?
чайно похожим на лопату.
кум.
Собаку каждую он, бывало, так знает, как родного отца. Теперешний псарь
Микола, что сидит третьим за мною, и в подметки ему не годится. Хотя он
тоже разумеет свое дело, но он против него - дрянь, помои.
нув головою.
ну, Разбой! а ну, Быстрая!" - а сам на коне во всю прыть, - и уже расс-
казать нельзя, кто кого скорее обгонит: он ли собаку или собака его. Си-
вухи кварту свиснет вдруг, как бы не бывало. Славный был псарь! Только с
недавнего времени начал он заглядываться беспрестанно на панночку. Вкле-
пался ли он точно в нее или уже она так его околдовала, только пропал
человек, обабился совсем; сделался черт знает что; пфу! непристойно и
сказать.
пускает, Разбоя зовет Бровком, спотыкается и невесть что делает. Один