ли совсем разрушены, и я видел сам, как кухарка выдергивала из него пал-
ки для затопки печи, тогда как ей нужно было сделать только два шага
лишних, чтобы достать тут же наваленного хвороста. Я с грустью подъехал
к крыльцу; те же самые барбосы и бровки, уже слепые или с перебитыми но-
гами, залаяли, поднявши вверх свои волнистые, обвешанные репейниками
хвосты. Навстречу вышел старик. Так это он! я тотчас же узнал его; но он
согнулся уже вдвое против прежнего. Он узнал меня и приветствовал с тою
же знакомою мне улыбкою. Я вошел за ним в комнаты; казалось, все было в
них по-прежнему; но я заметил во всем какой-то странный беспорядок, ка-
кое-то ощутительное отсутствие чего-то; словом, я ощутил в себе те
странные чувства, которые овладевают нами, когда мы вступаем в первый
раз в жилище вдовца, которого прежде знали нераздельным с подругою, соп-
ровождавшею его всю жизнь. Чувства эти бывают похожи на то, когда видим
перед собою без ноги человека, которого всегда знали здоровым. Во всем
видно было отсутствие заботливой Пульхерии Ивановны: за столом подали
один нож без черенка; блюда уже не были приготовлены с таким искусством.
О хозяйстве я не хотел и спросить, боялся даже и взглянуть на хо-
зяйственные заведения.
и очень хорошо сделала, потому что без того он бы весь халат свой запач-
кал соусом. Я старался его чем-нибудь занять и рассказывал ему разные
новости; он слушал с тою же улыбкою, но по временам взгляд его был со-
вершенно бесчувствен, и мысли в нем не бродили, но исчезали. Часто под-
нимал он ложку с кашею и, вместо того чтобы подносить ко рту, подносил к
носу; вилку свою, вместо того чтобы воткнуть в кусок цыпленка, он тыкал
в графин, и тогда девка, взявши его за руку, наводила на цыпленка. Мы
иногда ожидали по несколько минут следующего блюда. Афанасий Иванович
уже сам замечал это и говорил: "Что это так долго не несут кушанья?" Но
я видел сквозь щель в дверях, что мальчик, разносивший нам блюда, вовсе
не думал о том и спал, свесивши голову на скамью.
мнишки со сметаною, - это то кушанье, - продолжал он, и я заметил, что
голос его начал дрожать и слеза готовилась выглянуть из его свинцовых
глаз, но он собирал все усилия, желая удержать ее. - Это то кушанье, ко-
торое по... по... покой... покойни..." - и вдруг брызнул слезами. Рука
его упала на тарелку, тарелка опрокинулась, полетела и разбилась, соус
залил его всего; он сидел бесчувственно, бесчувственно держал ложку, и
слезы, как ручей, как немолчно текущий фонтан, лились, лились ливмя на
застилавшую его салфетку.
старик уже бесчувственный, старик, которого жизнь, казалось, ни разу не
возмущало ни одно сильное ощущение души, которого вся жизнь, казалось,
состояла только из сидения на высоком стуле, из ядения сушеных рыбок и
груш, из добродушных рассказов, - и такая долгая, такая жаркая печаль!
Что же сильнее над нами: страсть или привычка? Или все сильные порывы,
весь вихорь наших желаний и кипящих страстей - есть только следствие на-
шего яркого возраста и только по тому одному кажутся глубоки и сокруши-
тельны?" Что бы ни было, но в это время мне казались детскими все наши
страсти против этой долгой, медленной, почти бесчувственной привычки.
Несколько раз силился он выговорить имя покойницы, но на половине слова
спокойное и обыкновенное лицо его судорожно исковеркивалось, и плач ди-
тяти поражал меня в самое сердце. Нет, это не те слезы, на которые обык-
новенно так щедры старички, представляющие вам жалкое свое положение и
несчастия; это были также не те слезы, которые они роняют за стаканом
пуншу; нет! это были слезы, которые текли не спрашиваясь, сами собою,
накопляясь от едкости боли уже овладевшего сердца.
однако же, то, что обстоятельства кончины его имели какое-то сходство с
кончиною Пульхерии Ивановны. В один день Афанасий Иванович решился нем-
ного пройтись по саду. Когда он медленно шел по дорожке с обыкновенною
своею беспечностию, вовсе не имея никакой мысли, с ним случилось стран-
ное происшествие. Он вдруг услышал, что позади его произнес кто-то до-
вольно явственным голосом: "Афанасий Иванович!" Он оборотился, но никого
совершенно не было, посмотрел во все стороны, заглянул в кусты - нигде
никого. День был тих, и солнце сияло. Он на минуту задумался: лицо его
как-то оживилось, и он наконец произнес: "Это Пульхерия Ивановна зовет
меня!"
вас по имени, который простолюдины объясняют тем, что душа стосковалась
за человеком и призывает его, и после которого следует неминуемо смерть.
Признаюсь, мне всегда был страшен этот таинственный зов. Я помню, что в
детстве часто его слышал: иногда вдруг позади меня кто-то явственно про-
износил мое имя. День обыкновенно в это время был самый ясный и солнеч-
ный; ни один лист в саду на дереве не шевелился, тишина была мертвая,
даже кузнечик в это время переставал кричать; ни души в саду; но, приз-
наюсь, если бы ночь самая бешеная и бурная, со всем адом стихий, настиг-
ла меня одного среди непроходимого леса, я бы не так испугался ее, как
этой ужасной тишины среди безоблачного дня. Я обыкновенно тогда бежал с
величайшим страхом и занимавшимся дыханием из сада, и тогда только успо-
коивался, когда попадался мне навстречу какой-нибудь человек, вид кото-
рого изгонял эту страшную сердечную пустыню.
зовет его; он покорился с волею послушного ребенка, сохнул, кашлял, таял
как свечка и наконец угас так, как она, когда уже ничего не осталось,
что бы могло поддержать бедное ее пламя. "Положите меня возле Пульхерии
Ивановны", - вот все, что произнес он перед своею кончиною.
рии Ивановны. Гостей было меньше на похоронах, но простого народа и ни-
щих было такое же множество. Домик барский уже сделался вовсе пуст.
Предприимчивый приказчик вместе с войтом перетащили в свои избы все ос-
тавшиеся старинные вещи и рухлядь, которую не могла утащить ключница.
Скоро приехал, неизвестно откуда, какой-то дальний родственник, наслед-
ник имения, служивший прежде поручиком, не помню в каком полку, страшный
реформатор. Он увидел тотчас величайшее расстройство и упущение в хо-
зяйственных делах; все это решился он непременно искоренить, исправить и
ввести во всем порядок. Накупил шесть прекрасных английских серпов, при-
колотил к каждой избе особенный номер и, наконец, так хорошо распорядил-
ся, что имение через шесть месяцев взято было в опеку. Мудрая опека (из
одного бывшего заседателя и какого-то штабс-капитана в полинялом мунди-
ре) перевела в непродолжительное время всех кур и все яйца. Избы, почти
совсем лежавшие на земле, развалились вовсе; мужики распьянствовались и
стали большею частию числиться в бегах. Сам же настоящий владетель, ко-
торый, впрочем, жил довольно мирно с своею опекою и пил вместе с нею
пунш, приезжал очень редко в свою деревню и проживал недолго. Он до сих
пор ездит по всем ярмаркам в Малороссии; тщательно осведомляется о ценах
на разные большие произведения, продающиеся оптом, как-то: муку, пеньку,
мед и прочее, но покупает только небольшие безделушки, как-то: кремешки,
гвоздь прочищать трубку и вообще все то, что не превышает всем оптом
своим цены одного рубля.
Впервые напечатано в сборнике "Миргород", 1835.
Примечания:
из добровольцев.
Лукин Евгений
Каргалов Вадим
Перумов Ник
Круз Андрей
Афанасьев Роман
Шилова Юлия