любопытством. Но дело в том, что она, позволяя мне делать вопросы, на них
не отвечает. Иной раз и вовсе их не замечает. Вот как у нас!
четыре дня назад в Петербург и на которую не было ответа. Генерал видимо
волнуется и задумчив. Дело идет, конечно, о бабушке. Волнуется и француз.
Вчера, например, после обеда они долго и серьезно разговаривали. Тон
француза со всеми нами необыкновенно высокомерный и небрежный. Тут именно
по пословице: посади за стол, и ноги на стол. Он даже с Полиной небрежен до
грубости; впрочем, с удовольствием участвует в общих прогулках в воксале
или в кавалькадах и поездках за город. Мне известны давно кой-какие из
обстоятельств, связавших француза с генералом: в России они затевали вместе
завод; я не знаю, лопнул ли их проект, или все еще об нем у них говорится.
Кроме того, мне случайно известна часть семейной тайны: француз
действительно выручил прошлого года генерала и дал ему тридцать тысяч для
пополнения недостающего в казенной сумме при сдаче должности. И уж
разумеется, генерал у него в тисках; но теперь, собственно теперь, главную
роль во всем этом играет все-таки m-lle Blanche, и я уверен, что и тут не
ошибаюсь.
француженка, имеющая с собой свою мать и колоссальное состояние. Известно
тоже, что она какая-то родственница нашему маркизу, только очень дальняя,
какая-то кузина или троюродная сестра. Говорят, что до моей поездки в Париж
француз и m-lle Blanche сносились между собой как-то гораздо церемоннее,
были как будто на более тонкой и деликатной ноге; теперь же знакомство их,
дружба и родственность выглядывают как-то грубее, как-то короче. Может
быть, наши дела кажутся им до того уж плохими, что они и не считают нужным
слишком с нами церемониться и скрываться. Я еще третьего дня заметил, как
мистер Астлей разглядывал m-lle Blanche и ее матушку. Мне показалось, что
он их знает. Мне показалось даже, что и наш француз встречался прежде с
мистером Астлеем. Впрочем, мистер Астлей до того застенчив, стыдлив и
молчалив, что на него почти можно понадеяться, - из избы сора не вынесет.
По крайней мере француз едва ему кланяется и почти не глядит на него; а -
стало быть, не боится. Это еще понятно; но почему m-lle Blanche тоже почти
не глядит на него? Тем более что маркиз вчера проговорился: он вдруг сказал
в общем разговоре, не помню по какому поводу, что мистер Астлей колоссально
богат и что он про это знает; тут-то бы и глядеть m-lle Blanche на мистера
Астлея! Вообще генерал находится в беспокойстве. Понятно, что может значить
для него теперь телеграмма о смерти тетки!
как бы с целью, но я и сам принял на себя вид холодный и равнодушный: все
думал, что она нет-нет, да и подойдет ко мне. Зато вчера и сегодня я
обратил все мое внимание преимущественно на m-lle Blanche. Бедный генерал,
он погиб окончательно! Влюбиться в пятьдесят пять лет, с такою силою
страсти, - конечно, несчастие. Прибавьте к тому его вдовство, его детей,
совершенно разоренное имение, долги и, наконец, женщину, в которую ему
пришлось влюбиться. M-lle Blanche красива собою. Но я не знаю, поймут ли
меня, если я выражусь, что у ней одно из тех лиц, которых можно испугаться.
По крайней мере я всегда боялся таких женщин. Ей, наверно, лет двадцать
пять. Она рослая и широкоплечая, с крутыми плечами; шея и грудь у нее
роскошны; цвет кожи смугло-желтый, цвет волос черный, как тушь, и волос
ужасно много, достало бы на две куафюры. Глаза черные, белки глаз
желтоватые, взгляд нахальный, зубы белейшие, губы всегда напомажены; от нее
пахнет мускусом. Одевается она эффектно, богато, с шиком, но с большим
вкусом. Ноги и руки удивительные. Голос ее - сиплый контральто. Она иногда
расхохочется и при этом покажет все свои зубы, но обыкновенно смотрит
молчаливо и нахально - по крайней мере при Полине и при Марье Филипповне.
(Странный слух: Марья Филипповна уезжает в Россию.) Мне кажется, m-lle
Blanche безо всякого образования, может быть даже и не умна, но зато
подозрительна и хитра. Мне кажется, ее жизнь была-таки не без приключений.
Если уж говорить все, то может быть, что маркиз вовсе ей не родственник, а
мать совсем не мать. Но есть сведения, что в Берлине, где мы с ними
съехались, она и мать ее имели несколько порядочных знакомств. Что касается
до самого маркиза, то хоть я и до сих пор сомневаюсь, что он маркиз, но
принадлежность его к порядочному обществу, как у нас, например, в Москве и
кое-где и в Германии, кажется, не подвержена сомнению. Не знаю, что он
такое во Франции? говорят, у него есть шато. Я думал, что в эти две недели
много воды уйдет, и, однако ж, я все еще не знаю наверно, сказано ли у
m-lle Blanche с генералом что-нибудь решительное? Вообще все зависит теперь
от нашего состояния, то есть от того, много ли может генерал показать им
денег. Если бы, например, пришло известие, что бабушка не умерла, то я
уверен, m-lle Blanche тотчас бы исчезла. Удивительно и смешно мне самому,
какой я, однако ж, стал сплетник. О, как мне все это противно! С каким
наслаждением я бросил бы всех и вс°! Но разве я могу уехать от Полины,
разве я могу не шпионить кругом нее? Шпионство, конечно, подло, но - какое
мне до этого дело!
что он влюблен в Полину! Любопытно и смешно, сколько иногда может выразить
взгляд стыдливого и болезненно-целомудренного человека, тронутого любовью,
и именно в то время, когда человек уж, конечно, рад бы скорее сквозь землю
провалиться, чем что-нибудь высказать или выразить, словом или взглядом.
Мистер Астлей весьма часто встречается с нами на прогулках. Он снимает
шляпу и проходит мимо, умирая, разумеется, от желания к нам присоединиться.
Если же его приглашают, то он тотчас отказывается. На местах отдыха, в
воксале, на музыке или пред фонтаном он уже непременно останавливается
где-нибудь недалеко от нашей скамейки, и где бы мы ни были: в парке ли, в
лесу ли, или на Шлангенберге, - стоит только вскинуть глазами, посмотреть
кругом, и непременно где-нибудь, или на ближайшей тропинке, или из-за
куста, покажется уголок мистера Астлея. Мне кажется, он ищет случая со мной
говорить особенно. Сегодня утром мы встретились и перекинули два слова. Он
говорит иной раз как-то чрезвычайно отрывисто. Еще не сказав
"здравствуйте", он начал с того, что проговорил:
mademoiselle Blanche!
не знаю, потому что на вопрос мой: что это значит? - он с хитрой улыбкой
кивнул головою и прибавил:
далее. Он, впрочем, имел довольный вид. Говорим мы с ним на сквернейшем
французском языке.
часов ночи. Я сижу в своей каморке и припоминаю. Началось с того, что утром
принужден-таки был идти на рулетку, чтоб играть для Полины Александровны. Я
взял все ее сто шестьдесят фридрихсдоров, но под двумя условиями: первое -
что я не хочу играть в половине, то есть если выиграю, то ничего не возьму
себе, второе - что вечером Полина разъяснит мне, для чего именно ей так
нужно выиграть и сколько именно денег. Я все-таки никак не могу
предположить, чтобы это было просто для денег. Тут, видимо, деньги
необходимы, и как можно скорее, для какой-то особенной цели. Она обещалась
разъяснить, и я отправился. В игорных залах толпа была ужасная. Как
нахальны они и как все они жадны! Я протеснился к середине и стал возле
самого крупера; затем стал робко пробовать игру, ставя по две и по три
монеты. Между тем я наблюдал и замечал; мне показалось, что собственно
расчет довольно мало значит и вовсе не имеет той важности, которую ему
придают многие игроки. Они сидят с разграфленными бумажками, замечают
удары, считают, выводят шансы, рассчитывают, наконец ставят и - проигрывают
точно так же, как и мы, простые смертные, играющие без расчету. Но зато я
вывел одно заключение, которое, кажется, верно: действительно, в течении
случайных шансов бывает хоть и не система, но как будто какой-то порядок,
что, конечно, очень странно. Например, бывает, что после двенадцати средних
цифр наступают двенадцать последних; два раза, положим, удар ложится на эти
двенадцать последних и переходит на двенадцать первых. Упав на двенадцать
первых, переходит опять на двенадцать средних, ударяет сряду три, четыре
раза по средним и опять переходит на двенадцать последних, где, опять после
двух раз, переходит к первым, на первых опять бьет один раз и опять
переходит на три удара средних, и таким образом продолжается в течение
полутора или двух часов. Один, три и два, один, три и два. Это очень
забавно. Иной день или иное утро идет, например, так, что красная сменяется
черною и обратно почти без всякого порядка, поминутно, так что больше
двух-трех ударов сряду на красную или на черную не ложится. На другой же
день или на другой вечер бывает сряду одна красная; доходит, например,
больше чем до двадцати двух раз сряду и так идет непременно в продолжении
некоторого времени, например, в продолжении целого дня. Мне много в этом
Каменистый Артем
Андреев Николай
Орловский Гай Юлий
Пехов Алексей
Якубенко Николай
Шилова Юлия