способен сокрушать то, о чем говорил я. А взамен предлагает историю,
преподнесенную миру двенадцатью соавторами, чьи понятия кое в чем
оставляли желать лучшего. Зачем тебе уезжать, юноша? Неужели ты не
видишь, что враги Камбрии теперь пускают в ход не мечи, но языки,
подобные раздвоенным жалам? - Арфы пропели его вопрос, замерли
последние отзвуки, и в круглом доме наступила тишина.
объяснить не могу. Ведь я вернусь. Конечно, вернусь, едва жажда нового
перестанет меня жечь. Но разве ты не видишь, что уехать я должен,
потому что рассечен пополам и здесь - только часть меня? Вторая
половина за морями и зовет, зовет меня, чтобы я приехал туда и стал
целым. Я люблю Камбрию и вернусь, когда опять буду целым.
взгляд на арфы.
мальчик и хочешь луну, чтобы пить из нее, как из золотой чаши. А потому
вполне возможно, что ты будешь великим человеком... если, конечно,
останешься ребенком. Все великие мира сего были маленькие мальчики,
которые хотели взять луну себе, гнались за ней, взбирались все выше и
иной раз ловили светляка. Если же мальчик мужает и обретает взрослый
ум, то он понимает, что схватить луну не может, а и мог бы, так не
захотел бы. И поэтому не поймает и светляка.
в тихой комнате его голос был еле слышен.
к ней руки, и тогда... тогда я стал взрослым - и неудачником. Но
неудачника ждет одно благо: люди знают, что он потерпел неудачу, жалеют
его, добры к нему. С ним - весь мир, ему даруется живая связь с
ближними и плащ посредственности. Но тот, кто прячет в ладонях
светляка, которого схватил вместо луны, одинок вдвойне: ему остается
только постигать всю глубину своей неудачи, все свое ничтожество,
страхи, самообманы. Ты обретешь свое величие и со временем, несомненно,
окажешься одинок в нем: нигде ни единого друга, а лишь те, кто почитает
тебя, или боится, или склоняется пред тобой. Я жалею тебя, мальчик с
честным ясным взором, жадно устремленным ввысь. Я жалею тебя и - Матерь
- Небо - как я тебе завидую!
поранилось о зазубренный гребень и залило долины своей кровью. Длинные
тени гор прокрадывались в поля все дальше, точно серые кошки, подбираю
- щиеся к добыче. Тишину нарушил легкий смешок Мерлина.
слишком в них уверен. Грезы можно опознать по тому их свойству, которое
мы называем непоследовательностью. Но как определить молнию?
может, я просто хотел поразить тебя. Старости нужна безмолвная лесть,
потому что высказанной вслух она более не доверяет. Помни только, что
Мерлин говорил с тобой. И если где - нибудь тебе встретятся уэльсцы,
которые поют мои песни, сложенные давным-давно, скажи им, что видел
меня, что я нездешнее чудесное существо с голубыми крыльями. Я не хочу
быть забытым, Генри. Ведь для старика быть забытым страшнее смерти.
это сказали, но, видите ли, я должен уехать в Индии.
побольше. Прощай, дитя!
за отрог. Но в окнах не мерцал огонь. Старый Мерлин сидел там и с
мольбой взывал к своим арфам, а они насмешливо вторили ему.
озером, и огоньки ферм казались отражениями звезд в его глубине. Ветер
замер, и в горах стояла вязкая тишина. Всюду кружили печальные
беззвучные призраки. Здесь были их владения. Генри ступал осторожно, не
отводя глаз от тропы, которая голубоватой лентой вела его вниз.
в самом начале. Так не повидать ли ему Элизабет перед уходом? Она ему
вовсе не нравилась. Порой он даже ощущал, что в нем растет ненависть к
ней. И эту ненависть он нянчил и подогревал, а она все больше
преображалась в желание увидеть Элизабет.
о чем никогда вслух нс говорили. Его мать, как зеницу ока, хранила
секреты теста для лепешек и порой плакала по неизвестным причинам. Под
внешней оболочкой женщин - некоторых женщин - параллельно их внешней
жизни шла другая, внутренняя, и эти две жизни никогда не пересекались.
принималась перешептываться с подружками, хихикать, дергать их за
волосы, а потом внезапно стала совсем другой. Никакой зримой перемены
Генри обнаружить не мог, но ему чудилось, что она обрела способность
понимать - глубоко и безмятежно. Его пугала эта мудрость, которая вдруг
снизошла на Элизабет.
говорилось еле слышным шепотом) дарить неведомое блаженство, творить
темное волшебство. Но даже это расцветшее тело она окружала тайной.
Прошло время, когда они вместе беззаботно ходили на речку купаться.
Теперь Элизабет старательно укрывала себя от него, словно ее
преследовала неотвязная мысль, что вдруг он увидит... Это новое в ней
пугало и смущало Генри.
узнает про его сон. А иногда ему в ночи являлся смутный образ, в
котором странно сочетались Элизабет и его мать. После такого сна его
весь день томило отвращение к себе и к ней. Себя он видел
противоестественным чудовищем, а ее суккубом во плоти. И он не мог
никому рассказать про это. Все отвернулись бы от него, как от
прокаженного.
облек ее странным могуществом - притягательным и отталкивающим, и его
воля трепетала, как тростник на ветру. Быть может, другие мальчики и
правда навещали ее по вечерам и целовали, успев заранее этим
похвастать, но другие мальчики не видели ее во сне, как он, не думали о
ней с невыразимым отвращением, как порой думал он. Да, есть в нем что -
то противоестественное, раз он неспособен отличить желание от
омерзения. И ведь ей так легко заставить его смутиться и оробеть!
пусть не Мерлин, а кто угодно еще - вдруг вообразил, будто она для него
что - то значит, эта дочка нищего батрака? Она же не стоит того, чтобы
о ней думать!
Кто - то нагонял его, и вскоре с ним поравнялась юркая худая фигура.
другое. Его дело было чинить дороги. - А ты то что делаешь тут ночью?
А ведь раньше песни слагал, хорошие песни, душевные. Ты бы сам то же
сказал, спой я тебе хоть одну, да что - то не хочется. А теперь сидит
он на Вершине, как старый облезлый орел. Проходил я как - то мимо, ну,
и заговорил с ним - ты хоть у него спроси. Я ведь не из тех, кто свои
мысли при себе держит. "Почему ты больше не слагаешь песен?" - так я
ему сказал, этими самыми словами. "Почему, - говорю, - ты больше не
слагаешь песен?" А он говорит: "Я вырос и стал взрослым, - говорит. А
во взрослых сердцах песен нет. Только дети слагают песни. Только дети и
полоумные". Чума его прибери] Сам он полоумный и есть, так по мне
выходит. А тебе он что наговорил, козел седобородый?
в Лондоне вор на воре. Один держит доску, а на ней махонькие плашки.
"Попытай свое искусство, друг! - говорит. - На какой плашке снизу
черная метка?" "Вот на этой", - говорю. Так оно и вышло. Зато уж
потом... Он ведь тоже вор был. Все они там воры. Им там в Лондоне
только и дела, что разъезжать в каретах - туда сюда, туда - сюда, туда
по одной улице, а обратно по Другой. Да еще раскланиваются друг с
другом, пока достойные люди в поте лица трудятся в полях и в рудниках,
чтоб они там могли раскланиваться между собой. А мне что остается или,
к примеру, тебе, если все теплые местечки позанимали разбойники. А
знаешь ты, какую разбойничью цену заламывают в Лондоне за одно яйцо?
уж! Голову прозакладываю, все они там воры и разбойники.
мрак стал совсем непроницаемым. Он знал, что в очаге посреди комнаты
горит огонь и дым стелется под потолком, ища выхода наружу, через
небольшую дыру в кровле. Настоящего пола там нет - только утрамбованная
земля и очаг. Отходя ко сну, семья закутывалась в овчины и ложилась
вокруг очага ногами к нему.
Контровский Владимир
Курылев Олег
Сапковский Анджей
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Зыков Виталий