Условно. Поскольку мы ведь не умираем, посмотрев спектакль. И Декарт как бы
спрашивает: а разве к себе нельзя относиться точно так же?
Шрёдингера, которого тоже - уже в XX веке - интересовал, в сущности, сходный
вопрос: умирает наше "я" или не умирает, и бояться нам в жизни смерти или не
бояться? Ведь наша жизнь, говорил он, есть не что иное, как
последовательность проходимых нами персонажей, которые не менее ирреальны. В
том смысле, что к ним не применим термин "смерть". (Я пересказываю сейчас с
помощью Декарта то, о чем размышлял Шрёдингер.) Они так же ирреальны, как,
выражаясь словами Декарта, персонажи пьес. И Шрёдингер задавал такой вопрос:
вот вам было 16 лет, и вас раздирали страсти. А что осталось от того "я",
которое было носителем этих страстей? Как некое воплощение "я", ведь это
были вы - вместе с вашим телом, с вашими переживаниями и т.д., но вы же его
не помните. А вы есть. Значит, вы - другое "я"! В каждый данный момент ваши
прошлые "я" казались вам, что они самые важные, самые последние, а они
сменились, даже не породив понятия смерти. Они все умерли, а термин "смерть"
даже не возник, И, может быть, ваше "я" - сейчас - есть также воображаемый,
воплощенный на несколько часов, на несколько дней или месяцев персонаж,
который тоже сменится другим, как и все предшествующие персонажи. Зачем же,
говорит Шрёдингер, бояться смерти? Конечно же, мы бессмертны. Это
несомненно. Это я уже добавляю, вспомнив слова Спинозы. Но только в том
смысле, который я пытался навеять взаимным проецированием одного на другое
этих разных возможных состояний нашего "я".
- можешь только ты. Суть его философии можно выразить одной
сложноподчиненной фразой: мир, во-первых, всегда нов (в нем как бы ничего
еще не случилось, а только случится вместе с тобой), и, во-вторых, в нем
всегда есть для тебя место, и оно тебя ожидает. Ничто в мире не определено
до конца, пока ты не занял пустующее место для доопределения какой-то вещи:
восприятия, состояния объекта и т.д. И третье (не забудем, что прошлое -
враг мысли, борясь с прошлым, мы восстанавливаем себя): если в этом моем
состоянии все зависит только от меня, то, следовательно, без меня в мире не
будет порядка, истины, красоты. Не будет чисел, не будет законов, идеальных
сущностей, ничего этого не будет.
великодушием: "Бог невинен, а мы свободны". Ведь великодушие диктует нам
видеть во всем, что вокруг нас, не то, что сделали другие, не то, как
сложился порядок, в том числе и Божественный (не надо думать, что Бог
вмешивается в наши дела, что он причина окружающего зла); надо смотреть в
себя, прийти к себе. Так вот, повторяю, лемма такая: "Бог невинен, а мы
свободны". То есть Бог не предшествует нам во времени. Такая странная фраза,
противоречащая, казалось бы, всей теологии, философии и чему угодно, которой
можно объять Декарта, ну... объять так, как предмет, о котором еще дальше
нужно думать, а не в том смысле, что мы уже это поняли.
искушения считать серьезными и важными прежде всего его достижения в области
аналитической геометрии, физики и т.д., а пришлепками к этому, бантиками
считаем его рассуждения о Боге, душе, бессмертии, полагая, что все это
причуды гения. Что это, мол, язык той эпохи, так говорили раньше, а когда
бантики исчезли, то осталась суть дела: открыл аналитическую геометрию,
открыл cogito ergo sum и т.д. Разумеется, это не так. То, что кажется
причудой, это и есть Декарт; самое серьезное. Пока об этом серьезном мы
говорили на уровне жизненных символов; решительность, нелюбовь к меланхолии,
поиск досуга, путешествия - все это как бы символы его жизни. Воплощенные
символические состояния понимания. Ну, например, путешествия. Я говорил уже,
что Декарт много путешествовал, но он был странным путешественником: даже не
написал ни одной книги, ни одной страницы, которая могла бы быть заметками
путешественника или тем, что немцы называли Reisenbuch - дневник
путешествия. Декарт словом не обмолвился о том, что он видел, что с ним
происходило. Это были явно символические путешествия, о которых можно что-то
узнать только через состояние его духа. Он своей жизнью демонстрировал то,
что в XX веке стало называться редукцией. (Известно, что редукция - это
заключение в скобки натурального или объективного мира, вглядывание в
феномен.) И вот как описывает он, в частности, свое восприятие или
впечатление о Голландии, цитирую по памяти: "Как хорошо мне среди этого
народа, языка которого я не понимаю, и поэтому в его толпе и среди домов я
могу рассматривать людей, как элементы натюрморта. Их язык не более для меня
значим, чем пение птиц. Я одинок среди этого трудолюбивого, как пчелы,
народа"6.
рассматривает какой-то голландский город, он смотрит на него, как на
натюрморт, не зная значений изображенного или видимого, он - в
редуцированном состоянии. Он видит, например, как лошадь тянет телегу, но не
знает, что лошадь (с точки зрения полезности) - это тягловая сила, колесо -
фундаментальная часть телеги и т.д. То есть он смотрит на все это как бы
марсианским взглядом. Почему? Потому что, согласно его философии, в
соответствии с которой он жил, можно родиться, пребыть, только порвав
вначале независимо от тебя сложившиеся так называемые органические или
природные связи. Декарт - реальный участник своей жизни; вместо того чтобы
жить в прекрасной Турени, не сравнимой ни с какой Голландией, - это мягкое и
нежное сердце Франции, красоты неописуемой, - казалось бы, чего еще нужно
такому "неженке"? Но нет, он там не живет. Потому что если бы жил, то жил,
как в коконе, внутри давящего атмосферного столба предданной, не им (и не из
себя) изобретенной мыслительной культуры, а среди органических, самих по
себе ткущихся связей. А точнее - связностей, "повязок". И он как бы
физически моделирует свое стремление разорвать эти "до-ренатовские" связи,
моделирует организованным ландшафтом жизни - живет в Голландии, как в своего
рода натюрморте - внутри пейзажа, с которым у него нет никаких внутренних
связей и общей преемственной ткани, а если они и появляются, то только
такие, какие он творит и создает сам.
или архетипических, посредством которых человек себя организует, инсценирует
вплоть до физики жизни, чтобы порождались одни состояния и не порождались
другие. Эти символы вычитываются совершенно иначе и независимо от
естественных психологических и биографических смыслов. Так же как, например,
и в случае путешествий Декарта, о которых не рассказывается и лишь по
видимости не выносится никаких впечатлений.
которое в нас и в Боге", но выполняемая в виде естественной редукции на себе
- срезания всего наросшего, всех идолов крови, почвы и страсти для
достижения какого-то метафизического нулевого состояния. Состояния как бы
некоего возможного (но еще никакого!) иносущества, которое чуть ли не
марсианским - первым! - взглядом смотрит на наши шевеления и когитации. Это
знакомая нам редукция к метафизической границе мира с ее конечным пунктом,
где все факты и состояния равноправны и равнобезразличны, все -
равнослучайны, как и их смысловая иерархия и субординация. Так это выглядит
для человека, который искал только покоя души и независимого досуга - досуга
мысли, т.е. беседы души с самой собой.
помимо тебя, без твоего согласия и принципиального сомнения, а на правах не
понятого пока и поэтому требующего расшифровки - личного удивления. То есть
такое срезание как бы освящено еще одним, но уже структурным символом (за
которым стоит универсальная структура сознания) - символом Бога. Я уже
говорил, что "божественные" рассуждения Декарта вовсе не причуда. Пока нам
ясно, что если все должно быть равным, то именно (и только!) в ниоткуда не
выводимом и ни на чем земном не основанном (символом сопряжения с чем и
является понятие Бога) - в универсальном. Но универсальном не как
отвлеченном, общем свойстве, охватывающем многих или всех, а как
"партикулярном естестве"7, выражаясь словами Декарта, или "универсальной
конкретности" (Кузанский). Следовательно, это как бы некая точка,
непосредственно - поверх и поперек линейно протянутого мира - замкнутая на
индивида, личная его повязка на Бога, испытываемого и переживаемого через
что-то, что есть одновременно в самом человеке, в каком-то его "внутреннем
слове", "внутреннем образе", "внутреннем акте". Декарт ведь, подобно
Гамлету, ищет свои акт. То есть этим символом выявляется действительная
индивидуализация и позитивная, реальная сила человеческого самоопределения,
включающая истинную бесконечность (а не просто безразличие в смысле свободы
"от") и являющаяся, как выражается Декарт, добавлением к реальной природе
каждого человека. То есть это отнюдь не "абстракция" и не "общее имя".
укажу еще на одно странное совпадение. Но сначала напомню, что служило у
древних греков символом перехода человека в зрелую жизнь, когда
предпринимается редукция мира и происходит окончательное становление себя,
своей "самости". Греки называли этот возраст "акмэ" (вершина, расцвет) и
считали, что он приходится обычно на 30 - 35 лет. Вспомним, что 33 года -
это возраст Христа, когда его распяли. Или Данте, который именно в этом же
возрасте, "жизни путь пройдя до половины, оказался в сумрачном лесу". Декарт
же, дождавшись вожделенного одиночества, в этом возрасте писал свои "Правила
для руководства ума" (1628 год). То есть, другими словами, правила
пользования собственным умом, без какого-либо внешнего авторитета, без того,
чтобы тебя водили на помочах, что и является признаком зрелости человека и
человечества, как говорил Кант, определяя Просвещение.
переводе Пастернака) Гамлет, после встречи с духом своего отца, который
просит на прощание, чтобы он не забыл о нем, произносит такие слова.
Акунин Борис
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Прозоров Александр
Корнев Павел
Зыков Виталий