Чтение 5–й страницы книги ~Саша и Шура~

- Ой, какой счастливый! Ты небось и книжки все на свете перечитал? У вас
ведь там прямо на каждой улице библиотека!

- Да... читаю, конечно...

Только-только я стал приходить в хорошее настроение, как

Липучка все испортила:

- Ой, ты небось отличник, да?

И почему ей пришел в голову этот дурацкий вопрос? Я только и мог
неопределенно пожать плечами, как научил меня товарищ в Москве.

- Я так и думала, что ты отличник!

А Саша все хмурился. "Наверное, хвастунишкой меня считает, - подумал я. -
Но ведь я ничего определенного не сказал. Я только пожал плечами - и все.
Это же Липучка раскричалась: "Отличник, отличник!" А почему я, в самом
деле, должен срамиться и всем про свою двойку докладывать?"

- Ясное дело, у них там отличником быть ничего не стоит, - мрачно сказал
Саша. - Все книжки перечитаешь, пьесы пересмотришь - и сразу все знать
будешь. Даже в учебники лазить необязательно.

От Сашиных слов мне почему-то захотелось нагнуться и получше разглядеть
камешки под ногами.

- Ну ладно, - сказал Саша. - Давайте плот строить. Он объяснил, что мы
скрепим все балки и бревна поперечными досками, перевьем их проволокой,
приколотим ящик, из которого он, Саша, будет нами командовать, и спустим
плот на воду.

- Ты работать умеешь? - сердито, будто заранее сомневаясь, спросил Саша.

- А чего тут уметь? Подумаешь, дело какое! Тогда Саша приказал мне
укоротить два березовых бревна, которые были гораздо длиннее других.

- Чтобы не выпирали, - объяснил он и принялся доламывать старую калитку.

Я взял топор, закинул его обеими руками за правое плечо и что было силы
хватил по краю бревна. Но бревно от этого не укоротилось, а треснуло где-то
посередине и раскололось.

- Эх, ты! - с презрением произнес Саша. - Разве это топором делают? А пила
зачем? Целое бревно испортил!

Даже Липучка смотрела на меня так, что я понял: она не только восторгаться
умеет - и свое знаменитое "ой" по-разному произносит.

- Ой! - насмешливо сказала она. - Топор держать не умеет! Дрова, что ли,
никогда не колол?

- А зачем ему колоть? - за меня ответил Саша. - У них там в квартирах и газ
и паровое отопление... Что угодно для души! А еще кричал: "Путешествовать,
путешествовать"! На экскурсии тебе ездить, а не путешествовать!

ДЯ ПРИЕХАЛ! ПРИЕХАЛ!"

Когда мы возвращались с реки, холм уже не был зеленым. Да и весь городок
можно было назвать скорее не Белогорском, а Темногорском. Дорога показалась
мне гораздо длиннее и круче, чем утром. Я подумал, что летние дни очень
долгие и раз уже успело стемнеть - значит, совсем поздно. Вдобавок ко всему
у меня что-то перекатывалось в животе и неприятно посасывало под ложечкой.

За целый день я съел всего два немытых горьких огурца и кусок черствого
черного хлеба. Все это хранилось у Саши в зеленом шалаше. Один раз Саша
сбегал в город и принес оттуда миску горячего супа, но отдал ее шпицу
Бергену. А нам с Липучкой он не дал супа, потому что мы, по его словам,
должны были тренировать свои желудки и закаляться, как будущие моряки.

- Ну да, "закаляться"! - ныл я, с завистью поглядывая на шпица Бергена,
который шумно лакал из миски дымный, пахучий суп. - Если бы далеко поплыли,
тогда другое дело! А то здесь, поблизости, будем крутиться. Зачем же нам
закалка?

"Сам небось наелся в свое удовольствие, когда шпицу за едой бегал!" - так я
со злости думал о Саше, поднимаясь на холм и от голода чувствуя слабость в
ногах. Что бы сказала мама, если б узнала про сегодняшний день! Ведь она
сколько раз повторяла: "Ты должен поправиться, ты должен поправиться! И
кушай в одни и те же часы - это самое важное!" Слушая мамины слова, я
только усмехался, а вот сейчас я почувствовал, что кушать вовремя - это,
может быть, и не самое важное дело, но, во всяком случае, очень
существенное.

Вспомнив о маме, я с ужасом вспомнил и о том, что до сих пор не послал
телеграмму. А ведь мама перед отъездом говорила: "Прежде всего дай
телеграмму. Прежде всего! А то мы все здесь с ума сойдем. Помни, что у
бабушки больное сердце!"

"Наверное, все уже давно сошли с ума!" - подумал я и помчался на почту.

В Белогорске все было очень близко, и почта тоже была совсем рядом с
дедушкиным домом.

Полукруглые окошки на почте были уже закрыты фанерными дощечками, и только
одно светилось: там принимали телеграммы. Возле окошка с бланками в руках
стояло несколько человек.

Я еще ни разу в жизни не посылал телеграмм, но знал, что настоящая
телеграмма должна быть очень короткой. "Это хорошо, - подумал я, - меньше
ошибок насажаю". К тому же у меня болел средний палец: от пилы на нем
выскочил беленький, точно резиновый пузырик.

Текст телеграммы я придумал сразу: "Приехал поправляюсь Шура". Как будто
коротко и ясно? Но оказалось, что не так уж ясно. Два вопроса сразу стали
мучить меня: "приехал" или "преехал", "поправляюсь" или "паправляюсь"? Я
старался изменить телеграмму, чтобы в ней не было ни одной безударной
гласной. Но у меня ничего не выходило. Боясь, чтобы телеграфистка, как
Андрей Никитич, не влепила мне двойку, я прибегнул к своему старому,
испытанному способу: написал сомнительные буквы так, чтобы не было понятно:
"е" это или "и", "а" или "о". "В общем, трудно быть двоечником по русскому
языку, - с грустью подумал я. - Даже телеграмму по-человечески не напишешь!"

В последнюю минуту я вдруг вспомнил, что ведь мама никогда не называла меня
Шурой. Зачеркнул "Шура" и написал "Саша". И как это меня за один день так
приучили к новому имени?!

У окошка остались только двое. Передо мной стоял человек в белой соломенной
шляпе. Спина его, и без того немного сутулая, совсем сгорбилась, наклоняясь
к окошку.

За стеклянной перегородкой сидела старая телеграфистка со сморщенным лицом.
На кончике ее носа умещались сразу две пары очков. Но глядела она поверх
облезлой коричневой оправы, и я не мог понять, зачем же она так отягощает
свой нос. Каждую телеграмму телеграфистка негромко прочитывала вслух и
делала это с таким сердитым видом, будто написавший телеграмму лично перед
ней в чем-то провинился. Но, увидев человека в соломенной шляпе, она
просунула сквозь окошко руку, испачканную лиловыми чернилами, и
поздоровалась.

- Наша Ляленька совсем забыла про ангины, - сказала она. - Не знаю уж, как
вас благодарить!

- А вот примите телеграмму и отправьте поскорее. Это, вообразите, очень
важно, - ответил человек в соломенной шляпе. Голос у него был хрипловатый,
но очень добрый и участливый. Таким вот голосом врачи спрашивают: "Как ваше
самочувствие? На что жалуетесь?"

Телеграфистка осторожно, одними пальцами, точно драгоценность какую-нибудь,
взяла бланк и стала шептать:

- "Москва, Ордынка..."

"Моя улица!" - чуть было не крикнул я. И мне вдруг показалось, что я уехал
из Москвы давным-давно, хотя на самом деле это было только позавчера.

Телеграфистка долго не могла разобрать номер дома.

Но не спрашивала, боясь лишний раз побеспокоить человека в соломенной
шляпе. Наконец она зашептала дальше:

- "Дом шестнадцать, квартира семь..."

Я замер.

- "Почему не приехал Саша? - шептала телеграфистка. - Волнуюсь, молнируй.
Папа".

Я, как говорится, потерял дар речи. Папа? Здесь мой папа?

Но тут же я понял, что это не мой папа, а папа моей мамы - стало быть, мой
дедушка! Телеграфистка уже начала подчеркивать слова в телеграмме, но я
остановил ее:

- Постойте! Постойте! Я приехал! Приехал! Честное слово, приехал!

Я увидел, как дрогнула соломенная шляпа. Человек обернулся - и я, отступив
на шаг, тихо сказал:

- Дедушка...

Он и правда был похож на Антона Павловича Чехова: русая курчавая бородка,
такие же усы, пенсне на цепочке. Только выглядел он гораздо старше Антона
Павловича, потому что Чехов, к сожалению, не дожил до его лет. Сквозь
пенсне смотрели добрые и чуть-чуть лукавые глаза.

Я видел дедушку очень давно, когда в школу еще не ходил.

Дома у нас висела его фотография. Но там он был совсем молодой, моложе, чем
сейчас мой папа.

Дедушка гладил меня по голове и разглядывал, как бы желая удостовериться, я
это или не я.

- Саша? Приехал, а?.. Слава богу, слава богу! А то уж тут совсем голову
потеряли...

Дедушка высунулся в окно и негромко позвал:

- Клавдия Архиповна! Он здесь! Приехал, вообразите! Сразу с шумом
распахнулась дверь, и вошла высокая, худощавая женщина в фартуке. Я узнал
Сашину бабушку. Она с самым грозным видом оглядела меня и, точь-в-точь как
Саша сегодня утром, спросила:

- Приехал?

Потом выждала немного и своим грубоватым, мужским голосом задала новый
вопрос:

- Заявился, значит? Пожаловал! А где же целый день околачивался?

- Мы, тетя Кланя, на реке были... - стал робко оправдываться я.

И тут лицо Клавдии Архиповны преобразилось. Глаза ее подобрели и стали
такими теплыми, словно она вспомнила что-то далекое и очень приятное.

- Как?.. Как ты сказал? "Тетя Кланя"! Да ведь это его Маришка научила!
Маришка! Значит, не забыла меня? Она одна меня только так и величала. На
всем белом свете она одна! А больше никто...