Чтение 5–й страницы книги ~Микророманы~

-- Мнэ, вождю всэго прагрессивного человэчества, ты прэдлагаешь трубку
лидера какого-то мэлкого плэмени?

-- Да ведь эта трубка, согласно легенде, дает не только власть, но и
бессмертие!

-- Все это чэпуха! Мы, марксысты -- атэысты. Но раз тэбе так хочется
иметь трубку, каторую курил лычно товарыщ Сталын, на, вазьми. Отпустите его.
Генерал, подай ему мою трубку.

Старик, кряхтя, полез на заднее сиденье лимузина.

Бросили Патрика на землю, и охрана мгновенно погрузилась в машины.

-- Насчет тэх молодых людэй на травке...-- сказал старик генералу.-- Он
ведь амэриканец... Я эще нэмножко подумал и рэшил: нужно ли агентуре
Соединенных Штатов знать, что товарыщ Сталын сейчас находытся на даче в
Абхазии?

-- Может, дать команду пройтись по ним из "калашникова"?

-- Зачэм пройтысь? Пусть гости спокойно отдыхают. А когда отдохнут,
пусть товарыщ Бэрия с ними бэспристрастно разберется. Я думаю, им нэ надо
возвращаться в логово империалызма. Пусть такой фызычески крэпкий амэриканец
поработает на социализм. А трубка вэрнется к ее настоящему хозяину. Поехали!

Заверещал мотор. Патрик держал в руках трубку, которая еще дымила.
Теперь он проснулся второй раз, уже по-настоящему. Открыв глаза, Уоррен
увидел, что в руке у него сухой сучок от дерева, подобранный на земле. Шум с
дороги и дым действительно имели место. Их "Москвич" проворно разворачивался
и катил, набитый людьми с обритыми головами.

Патрик проворно вскочил и в три прыжка оказался на асфальте, но машины
след простыл. Ни одной попутки на дороге, шоссе будто вымерло. Бежать вслед
глупо. Рука мгновенно опустилась в карман: ключи от машины исчезли.

-- Трубка, Луба!-- застонал Патрик.

-- Какая трубка?

-- Трубка вождя индейцев, которую я хотел поменять на трубку вождя
Сталина. Она уехала...

С трубкой уехала их одежда, видеокамера Патрика, одеяла,-- все осталось
в багажнике "Москвича". Зато бумажник в заднем кармане сохранился, поскольку
Патрик на нем лежал.

Как мог убедиться читатель, я стараюсь передать то, что Патрик мне
рассказывал, слово в слово, без всякой отсебятины. Если Уоррен для красного
словца немного приврал насчет встречи с товарищем Сталиным, я за это никакой
ответственности не несу. Недавно читал в каком-то очень серьезном журнале,
что даже длинные сны протекают в нашем сознании мгновенно, и трубка вождя
могла присниться Уоррену, когда воры уже завели мотор его "Москвича". Жене
про этот странный сон Патрик решил ничего не рассказывать.

Люба рыдала и, всхлипывая, говорила, что она не хочет так отдыхать.
Патрик ее утешал: отдых ведь только начинается. А Люба считала, что он уже
кончился. Под деревом на траве оставались банка с абрикосовым вареньем,
которую облепили пчелы, и полбуханки серого хлеба.

На тропинке, ведущей с горы в яблоневый сад, появился белобородый
старичок с сумой через плечо, похожий на нищего. Он остановился и попросил
кусок хлеба. Люба отломила ему половину оставшегося. Он стал жадно есть.
Узнав, что произошло, старичок сказал:

-- Так это же уголовники, которых из тюрьмы выпустили. Вот они и
делают, что хотят.

-- А вы где живете?-- спросила Люба.

-- Теперь нигде. Я -- грек, а греков абхазцы тоже выселили, как и
грузин, и армян.

-- Куда же вы теперь идете?

-- Все отсюда бегут. Иду я в Батуми, чтобы там перебежать в Турцию.
Может, в Турции лучше, а здесь очень плохо.

-- Далеко до аэропорта?-- глядя на заплаканную жену, вдруг спросил
Патрик, и Люба перевела.

-- Аэропорт? Вы сейчас недалеко от Гагры. Единственный аэропорт тут
возле Адлера. Это будет уже за границей, то есть в России. Автобусы теперь
не ходят. На попутки не сажают, боятся. Остается вам идти пешком. Дня за
полтора-два дойдете.

Патрик с Любой двинулись в путь, прихватив банку с остатками варенья,
две пустые бутылки и кусок хлеба. Иногда, слыша сзади гул приближающейся
машины, Патрик голосовал, но никто не останавливался.

К вечеру дошли до поселка Гантиади. Патрик все время пересчитывал
километры в мили и получалось, что до аэропорта осталось миль двадцать или
двадцать пять. Люба растерла обе ноги и идти не могла. Патрик вызвался нести
ее, но пышечка Люба знала свой вес и на ручки не пошла.

В сумерках началась стрельба. Где-то ухали пушки. Сзади послышался
грохот, рядом с ними остановился бронетранспортер. С него что-то крикнули
по-грузински.

-- Кто это может быть?-- размышлял Патрик.-- Абхазцы, грузины,
русские?.. По крайней мере, это не воры. Не украли же они танк...

-- Это грузины,-- сказала Люба.

Любе и Патрику светили фонариками в лица с разных сторон.

-- Чего они хотят?-- спросил Патрик у Любы, когда два десятка солдат в
маскировочной форме спрыгнули с машины, окружили их, стали о чем-то спорить
по-грузински.

-- Вам что, молодые люди?-- спросила Люба.-- Вы кто такие?

Один из них перешел на русский, сказал:

-- Проверка документов, дэвушка. Грузинский национальный формирований.
Паспорт, паспорт!

Формирование это оживилось и загалдело, поняв, что перед ними
иностранец.

-- Луба,-- возмутился Патрик,-- скажи им, чтобы они немедленно нас
пропустили.

Люба перевела.

-- Скажи ему, чтобы не дэргался, а то арэстуем,-- немедленно
отреагировал другой солдат.-- Пусть дает доллары, доллары! Бэз доллары
проход нэт.

Патрика трудно было испугать. Он смущенно смотрел на Любу, не зная, что
предпринимают в таких случаях в этой странной Абхазии.

-- Дай им десять долларов,-- велела Люба.

Они осветили купюру.

-- Дэсять? У тэбя там еще есть, а у нас нэт. Нэ дэсять, сто давай.

Патрик дал им еще несколько бумажек, и они вернули ему паспорт.

-- Эй, генацвале, а дэвушку не дашь нам напрокат?

Этот вопрос Люба не стала ему переводить.

Солдаты стали хохотать, хлопали Патрика по плечу, но потом кто-то
рявкнул из бронетранспортера, они облепили машину и, размахивая автоматами,
с криками укатили.

Надо было искать пристанища. Уоррены решили идти вперед, пока
что-нибудь не найдут. Навстречу им, и обгоняя их, шли в одиночку и группами
такие же бездомные люди. Многие из них не знали, куда и зачем бредут. На
ночлег их нигде не пускали. Так прошагали они по обочине шоссе, спотыкаясь и
присаживаясь на землю отдохнуть, до рассвета, без препятствий прошли спящий
в зелени городок Леселидзе, где им сказали, что до российской границы
недалеко. Патрик и Люба воспрянули духом, даже смеялись, глядя друг на
друга: комары так покусали обоих, что распухшие лица трудно было узнать.

На другой день они почти добрались до границы Абхазии с Россией и шли
то ли перелеском, то ли старым парком, когда вдруг с гоготом и улюлюканьем
их окружила стая шпаны.

-- Дядь, дай закурить!-- кричали малолетки.

-- Он не курит,-- сказала Люба.

Саранча эта, явно бежавшая из мест заключения, галдела, клянчила
деньги, колобродила, обезумев от свободы, наркотиков и безнаказанности. Они
толкались, бросались под ноги, через них приходилось переступать. Одного
Патрик поднял за шиворот и задницу, чтобы убрать с дороги, а щенок этот
каблуком ударил Патрика в глаз. От боли Патрик аж присел.

Исчезла эта свора в лесу так же внезапно, как появилась.

-- Мой бумажник!-- спохватился Патрик.-- Паспорта, билеты, деньги...

У Любы вырвали сумку с остатками абрикосового варенья. Щека и бровь у
Патрика распухли и стали кроваво-синими. Глаз затек, но, слава Богу, был
цел.

Мост через реку Псоу перегораживали бронетранспортеры. С одной стороны
моста абхазские, с другой -- русские части. Их долго допрашивали сначала
одни, потом другие, но тут уже говорил один Патрик. И хотя никто не понимал
ни слова, его речи действовали гипнотически. В конце концов им даже дали
напиться воды и объяснили, как двигаться к аэропорту Адлера.

Они шли все медленнее, все чаще садились и отдыхали. Полуодетые и
голодные, когда уже опять темнело, теряя последние остатки сил, они добрели
до аэропорта. На площади перед аэровокзалом женщина закрывала тяжелым замком
дверь палатки с кривой надписью "Пельмени". Люба бросилась к ней.

-- Женщина, миленькая, дайте нам что-нибудь поесть, мы два дня не ели.

-- Не видите, закрыто.

-- Мы из Америки, вот он -- американец, голодный.

-- А доллары у него есть?

-- Нету,-- смутилась Люба и вдруг (откуда мудрость берется у русской
женщины?) вспомнила:-- Я вам лифчик подарю, американский. Новый, только
надела.

Она спустила шлейки сарафана, чтобы буфетчица могла убедиться в
качестве лифчика. Патрик, не понимая ни разговора, ни жестов двух женщин,
смущенно отвел глаза от жены, делавшей стриптиз за пельмени. Люба сняла
лифчик и протянула пельменщице. Та без особого энтузиазма повертела лифчик в
руках, деловито спрятала в сумку, сняла с двери замок и скрылась внутри.
Вскоре она вышла, неся перед собой две тарелки, полные пельменей, и кусок
хлеба.

Люба и Патрик пристроились на столе, врытом в землю возле двери.
Пельмени были холодные, жир застыл, но это не имело никакого значения. Они