сочувствием к ее женственности и беспомощности ободряли ее снисходительными
улыбками и терпеливо ожидали. В общем, однако, к игре относились серьезно и
вдумчиво. Карты уже давно потеряли в их глазах значение бездушной материи, и
каждая масть, а в масти каждая карта в отдельности, была строго
индивидуальна и жила своей обособленной жизнью. Масти были любимые и
нелюбимые, счастливые и несчастливые. Карты комбинировались бесконечно
разнообразно, и разнообразие это не поддавалось ни анализу, ни правилам, но
было в то же время закономерно. И в закономерности этой заключалась жизнь
карт, особая от жизни игравших в них людей. Люди хотели и добивались от них
своего, а карты делали свое, как будто они имели свою волю, свои вкусы,
симпатии и капризы. Черви особенно часто приходили к Якову Ивановичу, а у
Евпраксии Васильевны руки постоянно полны бывали пик, хотя она их очень не
любила. Случалось, что карты капризничали, и Яков Иванович не знал, куда
деваться от пик, а Евпраксия Васильевна радовалась червям, назначала большие
игры и ремизилась. И тогда карты как будто смеялись. К Николаю Дмитриевичу
ходили одинаково все масти, и ни одна не оставалась надолго, и все карты
имели такой вид, как постояльцы в гостинице, которые приезжают и уезжают,
равнодушные к тому месту, где им пришлось провести несколько дней. Иногда
несколько вечеров подряд к нему ходили одни двойки и тройки и имели при этом
дерзкий и насмешливый вид. Николай Дмитриевич был уверен, что он оттого не
может сыграть большого шлема, что карты знают о его желании и нарочно не
идут к нему, чтобы позлить. И он притворялся, что ему совершенно
безразлично, какая игра у него будет, и старался подольше не раскрывать
прикупа. Очень редко удавалось ему таким образом обмануть карты; обыкновенно
они догадывались, и, когда он раскрывал прикуп, оттуда смеялись три шестерки
и хмуро улыбался пиковый король, которого они затащили для компании.
старичок Яков Иванович давно выработал строго философский взгляд и не
удивлялся и не огорчался, имея верное оружие против судьбы в своих четырех.
Один Николай Дмитриевич никак не мог примириться с прихотливым нравом карт,
их насмешливостью и непостоянством. Ложась спать, он думал о том, как он
сыграет большой шлем в бескозырях, и это представлялось таким простым и
возможным: вот приходит один туз, за ним король, потом опять туз. Но когда,
полный надежды, он садился играть, проклятые шестерки опять скалили свои
широкие белые зубы. В этом чувствовалось что-то роковое и злобное. И
постепенно большой шлем в бескозырях стал самым сильным желанием и даже
мечтой Николая Дмитриевича.
умер от старости большой белый кот и, с разрешения домовладельца, был
похоронен в саду под липой. Затем Николай Дмитриевич исчез однажды на целых
две недели, и его партнеры не знали, что думать и что делать, так как винт
втроем ломал все установившиеся привычки и казался скучным. Сами карты точно
сознавали это и сочетались в непривычных формах. Когда Николай Дмитриевич
явился, розовые щеки, которые так резко отделялись от седых пушистых волос,
посерели, и он весь стал меньше и ниже ростом. Он сообщил, что его старший
сын за что-то арестован и отправлен в Петербург. Все удивились, так как не
знали, что у Масленникова есть сын; может быть, он когда-нибудь и говорил,
но все позабыли об этом. Вскоре после этого он еще один раз не явился, и,
как нарочно, в субботу, когда игра продолжалась дольше обыкновенного, и все
опять с удивлением узнали, что он давно страдает грудной жабой и что в
субботу у него был сильный припадок болезни. Но потом все опять
установилось, и игра стала даже серьезнее и интереснее, так как Николай
Дмитриевич меньше развлекался посторонними разговорами. Только шуршали
крахмальные юбки горничной да неслышно скользили из рук игроков атласные
карты и жили своей таинственной и молчаливой жизнью, особой от жизни
игравших в них людей. К Николаю Дмитриевичу они были по прежнему равнодушны
и иногда злонасмешливы, и в этом чувствовалось что-то роковое, фатальное.
только началась игра, к Николаю Дмитриевичу пришла большая коронка, и он
сыграл, и даже не пять, как назначил, а маленький шлем, так как у Якова
Ивановича оказался лишний туз, которого он не хотел показать. Потом опять на
некоторое время появились шестерки, но скоро исчезли, и стали приходить
полные масти, и приходили они с соблюдением строгой очереди, точно всем им
хотелось посмотреть, как будет радоваться Николай Дмитриевич. Он назначал
игру за игрой, и все удивлялись, даже спокойный Яков Иванович. Волнение
Николая Дмитриевича, у которого пухлые пальцы с ямочками на сгибах потели и
роняли карты, передалось и другим игрокам.
сильнее всего боявшийся слишком большого счастья, за которым идет также
большое горе. Евпраксии Васильевне было приятно, что наконец-то к Николаю
Дмитриевичу пришли хорошие карты, и она на слова брата три раза сплюнула в
сторону, чтобы предупредить несчастье.
бог, чтобы побольше шли.
двоек со смущенным видом - и снова с усиленной быстротой стали являться
тузы, короли и дамы. Николай Дмитриевич не поспевал собирать карты и
назначать игру и два раза уже засдался, так что пришлось пересдать. И все
игры удавались, хотя Яков Иванович упорно умалчивал о своих тузах: удивление
его сменилось недоверием ко внезапной перемене счастья, и он еще раз
повторил неизменное решение - не играть больше четырех. Николай Дмитриевич
сердился на него, краснел и задыхался. Он уже не обдумывал своих ходов и
смело назначал высокую игру, уверенный, что в прикупе он найдет, что нужно.
раскрыл свои карты, сердце его заколотилось и сразу упало, а в глазах стало
так темно, что он покачнулся - у него было на руках двенадцать взяток: трефы
и черви от туза до десятки и бубновый туз с королем. Если он купит пикового
туза, у него будет большой бескозырный шлем.
взволнована: у нее находились почти все пики, начиная от короля.
Евпраксия Васильевна не хотела уступать и, хотя видела, что не сыграет,
назначила большой в пиках. Николай Дмитриевич задумался на секунду и с
некоторой торжественностью, за которой скрывался страх, медленно произнес:
и брат хозяйки даже крякнул:
свечку. Евпраксия Васильевна подхватила ее, а Николай Дмитриевич секунду
сидел неподвижно и прямо, положив карты на стол, а потом взмахнул руками и
медленно стал валиться на левую сторону. Падая, он свалил столик, на котором
стояло блюдечко с налитым чаем, и придавил своим телом его хрустнувшую
ножку.
сердца, и в утешение живым сказал несколько слов о безболезненности такой
смерти. Покойника положили на турецкий диван в той же комнате, где играли, и
он, покрытый простыней, казался громадным и страшным. Одна нога, обращенная
носком внутрь, осталась непокрытой и казалась чужой, взятой от другого
человека; на подошве сапога, черной и совершенно новой на выемке, прилипла
бумажка от тянучки. Карточный стол еще не был убран, и на нем валялись
беспорядочно разбросанные, рубашкой вниз, карты партнеров и в порядке лежали
карты Николая Дмитриевича, тоненькой колодкой, как он их положил.
не глядеть на покойника и не сходить с ковра на натертый паркет, где высокие
каблуки его издавали дробный и резкий стук. Пройдя несколько раз мимо стола,
он остановился и осторожно взял карты Николая Дмитриевича, рассмотрел их и,
сложив такой же кучкой, тихо положил на место. Потом он посмотрел прикуп:
там был пиковый туз, тот самый, которого не хватало Николаю Дмитриевичу для
большого шлема. Пройдясь еще несколько раз, Яков Иванович вышел в соседнюю
комнату, плотнее застегнул наваченный сюртук и заплакал, потому что ему было
жаль покойного. Закрыв глаза, он старался представить себе лицо Николая
Дмитриевича, каким оно было при его жизни, когда он выигрывал и смеялся.
Особенно жаль было вспомнить легкомыслие Николая Дмитриевича и то, как ему
хотелось выиграть большой бескозырный шлем. Проходил в памяти весь
сегодняшний вечер, начиная с пяти бубен, которые сыграл покойный, и кончая
этим беспрерывным наплывом хороших карт, в котором чувствовалось что-то
страшное. И вот Николай Дмитриевич умер - умер, когда мог наконец сыграть
большой шлем.
Якова Ивановича и заставило его вскочить с кресла. Оглядываясь по сторонам,
как будто мысль не сама пришла к нему, а кто-то шепнул ее на ухо, Яков
Иванович громко сказал:
него был верный большой шлем. Никогда!
смерть. Но теперь он понял, и то, что он ясно увидел, было до такой степени
бессмысленно, ужасно и непоправимо. Никогда не узнает! Если Яков Иванович
станет кричать об этом над самым его ухом, будет плакать и показывать карты,
Николай Дмитриевич не услышит и никогда не узнает, потому что нет на свете
никакого Николая Дмитриевича. Еще одно бы только движение, одна секунда
чего-то, что есть жизнь, - и Николай Дмитриевич увидел бы туза и узнал, что
у него есть большой шлем, а теперь все кончилось, и он не знает и никогда не
узнает.
убедиться, что такое слово существует и имеет смысл.
горек, что Яков Иванович снова упал в кресло и беспомощно заплакал от