скрыто неведомое событие. Маловажное ли, трагическое ли, оно
уже совершилось. Судьба вынесла свой приговор, окончательный и
бесповоротный: быть может, жестокая сила всего лишь заставила
пилота благополучно опуститься на воду, а быть может, разбила
самолет вдребезги. Но тем, кто ждет, приговор не объявлен.
минутой, это молчание, которое становится все тяжелее, словно
роковой недуг? Сперва мы надеялись, но текли часы, и вот уже
слишком поздно. К чему обманывать себя -- товарищи не вернутся,
они покоятся в глубинах Атлантического океана, над которым
столько раз бороздили небо. Сомнений нет, долгий труд Мер-моза
окончен, и он обрел покой-- так засыпает в поле жнец, честно
связав последний сноп.
таково наше ремесло, и, пожалуй, будь его смерть иной, боль
утраты была бы острее. Да, конечно, теперь он далеко, в
последний раз он переменил аэродром, но мы еще не
почувствовали, что нам его не хватает, как хлеба насущного.
работающие на одной линии, разбросаны по всему свету, от Парижа
до Сантьяго, им, точно часовым на посту, не перемолвиться
словом. И только случай порою то здесь, то там вновь сведет
вместе членов большой летной семьи. Где-нибудь в Касабланке, в
Дакаре или Буэнос-Айресе после стольких лет вновь за ужином
вернешься к прерванной когда-то беседе и вспомнишь прошлое, и
почувствуешь, что все мы по-прежнему друзья. А там и опять в
дорогу. Вот почему земля разом и пустынна и богата. Богата
потаенными оазисами дружбы -- они скрыты от глаз, и до них
нелегко добраться, но не сегодня, так завтра наше ремесло
непременно приводит нас туда. Быть может, жизнь и отрывает нас
от товарищей и не дает нам много о них думать, а все равно
где-то, бог весть где, они существуют: молчаливые, забытые, но
всегда верные! И когда наши дороги сходятся, как они нам рады,
как весело нас тормошат! А ждать... ждать мы привыкли...
навсегда, мы уже не услышим его звонкого смеха, отныне этот
оазис недосягаем. Вот тогда настает для нас подлинный траур;--
не надрывающее душу отчаяние, скорее горечь.
друзей наскоро не создашь. Нет сокровища дороже, чем столько
общих воспоминаний, столько тяжких часов, пережитых вместе,
столько ссор, примирений, душевных порывов. Такая дружба --
плод долгих лет. Сажая дуб, смешно мечтать, что скоро зайдешь
приют в его тени. Так устроена жизнь. Сперва мы становимся
богаче, ведь много лет мы сажали деревья, но потом настают
годы, когда время обращает в прах наши труды и вырубает лес.
Один за другим уходят друзья, лишая нас прибежища. И, скорбя об
ушедших, втайне еще и грустишь о том, что сам стареешь.
товарищи. Величие всякого ремесла, быть может, прежде всего в
том и состоит, что оно объединяет людей; ибо ничего нет в мире
драгоценнее уз, соеди-няющих человека с человеком.
тюрьму. И запираемся в одиночестве, и все наши богатства --
прах и пепел, они бессильны доставить нам то, ради чего стоит
жить.
итог самому важному из пережитого,-- да, конечно, всего
значительней, всего весомей были те часы, каких не принесло бы
мне все золото мира. Нельзя купить дружбу Мермоза, дружбу
товарища, с которьм навсегда связали нас пережитые испытания.
ночь, в которой горят сто тысяч звезд, и душа ясна, и на
краткий срок ты -- всесилен.
охватывает после трудного перелета: деревья, цветы, женщины,
улыбки -- все расцветила яркими красками жизнь, возвращенная
нам вот сейчас, на рассвете, весь согласный хор мелочей нам
наградой.
вспоминается,-- ночь в непокоренном районе Сахары.
вечер на берегу Рио-де-Оро. Первым сделал вынужденную посадку
мой товарищ Ригель -- у него заклинило рули; на выручку
прилетел другой товарищ, Бурга, однако пустячная поломка и его
приковала к земле. Наконец возле них сел я, но к тому времени
уже стемнело. Мы решили починить машину Бурга, но не ковыряться
впотьмах, а ждать утра.
товарищи Гурп и Эрабль -- и непокоренные мавры их убили. Мы
знали, что и сейчас где-то у Бохадора стоит лагерем отряд в
триста ружей. Вероятно, издалека увидав, как приземлились наши
три самолета, они подняли тревогу,-- и эта ночь может стать для
нас последний.
грузовых кабин несколько ящиков, высыпали багаж, составили
ящики в круг и внутри каждого, точно a сторожке, зажгли жалкую
свечу, кое-как защищенную от ветра. Так среди пустыни, на
обнаженной коре планеты, одинокие, словно на заре времен, мы
возвели человеческое поселение.
песчаном пятачке, куда падал из ящиков трепетный свет, и стали
ждать. Мы ждали зари, которая принесет нам спасенье, или
мавров. И уж не знаю почему, но было в этой ночи что-то
праздничное, рождественское. Мы делились воспоминаниями,
шутили, пели.
нас не было. Только ветер, песок да звезды. Суровая нищета в
духе траппистов. Но за этим скудно освещенным столом горстка
людей, у которых в целом свете не осталось ничего, кроме
воспоминаний, делилась незримыми сокровищами.
бок с людьми, замкнувшись в молчании либо перекидываясь
незначащими словами. Но вот настает час опасности. И тогда мы
Друг Другу опора. Тогда оказывается -- все мы члены одного
братства. Приобщаешься к думам товарищей и становишься богаче.
Мы улыбаемся друг другу. Так выпущенный на волк узник счастлив
безбрежностью моря.
вгонять тебя в краску, громко превознося твою отвагу и
мастерство. Не ради этого хочу я рассказать о самом
поразительном твоем приключении.
придумано название. Быть может, серьезность? Нет, и это
неверно. Ведь с ним уживаются и улыбка, и веселый нрав. Оно
присуще плотнику: как равный становится он лицом к лицу с
куском дерева, ощупывает его, измеряет и, чуждый пустой
самонадеянности, приступает к работе во всеоружии своих сил и
уменья.
Гийоме, и давно хочу свести счеты с этим кривым зеркалом. Тебя
изобразили каким-то дерзким, языкатым мальчишкой, как будто
мужество состоит в том, чтобы в час грозной опасности или перед
лицом смерти унизиться до зубоскальства! Они не знали тебя,
Гийоме. Тебе вовсе незачем перед боем поднимать противника на
смех. Когда надвигается буря, ты говоришь: "Будет буря". Ты
видишь, что тебе предстоит, и готовишься к встрече.
от тебя не было никаких вестей. Я как раз вернулся из глубины
Патагонии и присоединился в Мендосе к летчику Деле. Пять дней
кряду мы кружили над горами, пытаясь отыскать в этом хаосе хоть
какой-то след, но безуспешно. Что тут могли сделать два
самолета! Казалось, и сотне эскадрилий за сто лет не обшарить
все это неоглядное нагромождение гор, где многие вершины уходят
ввысь на семь тысяч метров. Мы потеряли всякую надежду. Даже
местные контрабандисты, головорезы, которые в долине ради пяти
франков идут на любой риск и преступление, и те не решились
вести спасательные отряды на штурм этих твердынь. "Нам своя
шкура дороже,-- говорили они.-- Зимой Анды человека живым не
выпустят". Когда мы с Деле возвращались в Сантьяго, чилийские
должностные лица всякий раз советовали нам отказаться от
поисков. "Сейчас зима. Если даже ваш товарищ и не разбился