записывать, подумал он потом, этот Козиц, кажется, мужик известный.
Козиц молча рассматривал Ельского. И вдруг: - Бог ты мой, - закричал он,
изображая волнение, - вы не одеты, а Брест-то - вот-вот!
любезность!.. Он попытался что-то придумать. Чего же ему сказать?
Любопытная, мол, встреча. Не просто случай.
вспомнить. Такая у нее есть поговорка среди богатого запаса фраз, которые
она выталкивает из себя, словно крик, едва отдавая себе отчет в том, каков
же их смысл, поистершийся от частого употребления, будто лица тех, чьи
портреты помещают на банкнотах. Кристина, подумал Ельский, самая живая из
всех.
меняется, а одним и тем же жестам и словам она остается верна всегда.
Когда один день похож на другой, но каждый рисуется иначе-это я! - подумал
Ельский о себе. А если один день вовсе не похож на другой, а говорится о
них всегда на одной и той же ноте-это она! Как же смириться с ее
непоседливостью? Какой смысл так на все набрасываться? Теперь это ее
движение. Государство национальной общности! Мощное, серьезное движение,
говаривал Ельский, который уже проник в его тайны. Хорошо! Мотор, чтобы
включить его в систему, есть!
через президиум министров, предложить это движение народу. Ельский
вздохнул. Но чтобы работать у них! Уж лучше бы тогда Кристине в
президиуме. Об этом и говорить-пустое дело. Ельский хорошо ее знал. Все,
но только, боже избави, не канцелярия. А уж если, то ни в коем случае не
государственная.
вы только подумайте-всю жизнь просидеть с чиновниками! Насобирать мух на
липкую бумагу, а в конце концов и самой на нее попасться! Что она хотела
сказать, понять было трудно. С ее фамилией, знанием языков, смекалкой
какая же это была бы эффектная сотрудница. Само собой понятно, в
учреждении, где царит товарищеская атмосфера. Не лучше ли в каком-нибудь
посольстве? Да, в Европе, а не на конспиративных сходках, не в
типографиях, в которые врывается полиция, не на окольных дорогах, за
которыми следит староста. Что думает ее старик?
без места, занятого бесконечной тяжбой из-за имений, отобранных у его
предков после восстания 1863 года. А тут еще такая вот Кристина!
понимал, что оттого только, верно, она и с ним. Могла бы и носа из своей
компании не высовывать. Эти их леса на Брамуре-пуща. Жила бы себе в
богатстве. Встретился ли бы он тогда с ней, а если и встретился бы,
сблизился ли бы^ Да и если бы не это ее сумасбродство, даже и в нищете она
могла бы прозябать где-нибудь у тетушки. Все восстания выдохлись, так и не
изведя всех старых богатых баб в семействе Медекш.
одиночества. Ее бунта против собственного мира, который она едва знала, и
ее союза с миром новым, в котором она ни бельмеса не понимала. Он
улыбнулся ее милому облику. Огромные карие глаза, рассеянные и гневные,
черная, нечесаная грива волостоже враг порядка, - жесткая, словно конская
шерсть, в которую она то и дело запускает пальцы. Ее жесты, сутуловатость
и запах, пробивающийся через надушенную кожу. Ельский как-то не обращал на
него особого внимания, но вот вспомнил о нем, и его бросило в дрожь. Ему
вдруг показалось, что запах этот превращается в эссенцию Кристины. Во
что-то, что возбуждает против нее, но вместе с тем служит и самым сильным
выражением ее существа, как жестокость олицетворяет силу.
дома. У шлагбаумов теснились повозки. Потом площадь, долина, забитая
людьми. Ярмарка пестрела бедными, вьшинявшими красками. Масса горшков
толпится у ног закутанных баб, груды ткани прямо на земле, сбившиеся в
кучу телеги.
оглядывал все это. Ельский никак не мог отделаться от запаха Кристины.
Чего же я еще хотел? - донимал он себя.
знаю, какая у нее поговорка. Итак, сперва он похвалил случай за то, что
тот не слепой, сказал, что так, видно, угодно было судьбе, а напоследок
продекламировал то, что вертелось у него на кончике языка:
думал он, всегда в душе человека отзываются
У колокольни стояли Звада-Черский и еще кто-то, кажется профессор. Ельский
подошел к ним. И услышал одну только эту фразу:
профессор, точнее, реставратор прилип к полковнику словно репей. Никому
подступиться не давал. Ельский, хотя и знал Черского по Варшаве, едва
сумел переброситься с ним несколькими словами. Старосте даже и такой
оказии не представилось. Ельский был зол, как князь с сомнительной
родословной, которого не хотят признавать. Ведь он и приехал сюда затем,
чтобы быть первым. А тем временем-смотрите-ка! - встретили, раскланялись,
и развлекайся, брат, сам. Он огляделся. Даже староста с приходским
священником куда-то пропали. Профессор продолжал:
костел. Вот и я-хранитель костела и картин, как брат моего прадеда, Ян
Хризостом, архиепископ, который презирал Понятовского прежде всего за то,
что тот покровительствовал плохому искусству. После саксонцев2 у нас любое
считалось хорошим. Это правда. Но посмотрите на дело шире. Классицизм-это
финал. В искусстве это последнее причастие умирающей эпохи. Может, он и
был лучшим для своего времени, но шел к закату. И он заимствовал это за
границей. Эта изысканность, этот вкус для нас, с чего мы тогда должны были
только начать. Пробудившийся после мрачной эпохи народ. Ему нужна была в
искусстве сила. Величие мастеров Возрождения, а не те, кто рисовал
румянами и пудрой, как говорил мой архиепископ, - угодники кисти.
будто он его не убедил.
ведь знаете, что потом стало с этим вкусом, - старик говорил с Черским как
со знатоком, - сплошные руины.
отчетливо. - Почти весь девятнадцатый век в живописи, скульптуре,
архитектуре-дно, эпоха упадка. Все-порождение этого бессодержательного
мастерства. У нас насадил его король Стась.
может, нотка какой-то боли была тут искренней.
видят! Я должен перекрестить в двоюродного брага своего предка, дабы перед
их взором возник какой-то конкретный образ. Весь мир только то, что
происходи! при их жизни. Сердце у него сжалось. Он еще раз воскликнул: -
Ах! Этот архиепископ, - продолжал он, - как раз за искусство и воевал со
Станиславом Августом. Не как другие, дескать, этого всегда слишком много,
но что это не то, ибо это плохо. Еще до мировой войны были опубликованы
его письма. Великолепно! Какая сила духа в том, что касается творчества!
Он первый разрешил в Польше играть Бетховена. Не в независимой!
первого раздела Польши: "Он позволил оторвать от здания два флигеля;
говорят, что взамен он укрепил дух, но какая же от него образованность,
коли религии он отчим, а искусству пасынок".
что реставратор высказывается против короля.
поднапрячься, чтобы решить, такая ли продувная бестия этот старик или же и
вправду против. Притом сама историческая проблема-вздор, любопытен лишь
этот старый человек. То, что он так наскакивает на Станислава Августа, -
его личная изворотливость или же всего его класса? Слова влетали Черскому
в одно ухо и вылетали в другое. Но тон и голос его хороши! - признал он.
То, что старик говорил, Черский не имел ни охоты, ни нужды осуждать. Как и
староста, который подошел к Ельскому. Постоял с минуту. Раздраженно
покрутился на одном месте. Не очень-то представляя себе, о чем говорить.
Стрелял глазами в типа из президиума. Наверное, привез какие-нибудь
политические сплетни. Черский его знает, велел бы ему все выложить. Но
куда там, когда этот старик мешает. Прикончит он полковника своей нудой об
искусстве.
временем старик, - напоминает антипапу.
Конюшевский Владислав
Сертаков Виталий
Володихин Дмитрий
Бажанов Олег
Каргалов Вадим
Самойлова Елена