Чтение 5–й страницы книги ~Почтамп~

-- Для тебя сегодня ничего нет, Чинаски.

Я встал и пошел к дверям. Остановился на пороге.

-- Доброго вам утра, мистер Джонстон. И приятного дня.

Он не ответил. Я дошел до винной лавки и купил себе полпинты Большого
Папы на завтрак.

13
Голоса у людей были одинаковы: куда бы ни носил почту, слышал одно и то
же снова и снова.

-- Опоздали, правда?

-- А где постоянный почтальон?

-- Привет, Дядя Сэм!

-- Почтальон! Почтальон! Это не нам!

На улицах было полно безумных и тупых людей. Большинство жило в
красивых домах и, казалось, на работу не ходило -- непонятно, как им это
удавалось. Был один парень, который не давал опускать почту в ящик. Он
стоял в проезде и наблюдал, как ты подходишь, за два или три квартала --
просто стоял и протягивал руку.

Я спрашивал у других, кто разносил почту по этому маршруту:

-- А что с этим парнем, который стоит и руку протягивает?

-- С каким парнем, который стоит и руку протягивает?

У них у всех тоже был тот самый голос.

Однажды, когда мне достался этот маршрут,
человек-который-стоит-и-протягивает-руку был в полуквартале от своего
дома. Он разговаривал с соседом, оглянулся, когда мне оставалось пройти
еще квартал, и понял, что еще успеет дойти до дома и встретить меня. Едва
он повернулся ко мне спиной, я побежал. Наверное, так быстро я почту
никогда не доставлял: в едином порыве, весь движение, не останавливаясь,
без передышки, я был готов его убить.

Письмо уже наполовину пролезло в щель его ящика, когда он обернулся и
увидел меня.

-- О НЕТ НЕТ НЕТ! -- завопил он, -- НЕ КЛАДИТЕ ЕГО В ЯЩИК!

И рванул ко мне по улице. Все, что я видел, -- это сплошной мазок на
месте ног. Должно быть, он сделал сто ярдов за 9.2.

Я вложил письмо ему в руку. Посмотрел, как он его распечатывает, идет
по веранде, открывает дверь и уходит в дом. Что это означало, пусть мне
расскажет кто-нибудь другой.

14
Снова я попал на новый маршрут. Булыжник всегда ставил меня на трудные,
но время от времени, в связи с обстоятельствами вещей, он был вынужден
давать мне маршруты менее убийственные. Номер 511 шебуршился довольно
славно, и там я даже начал подумывать об обеде опять -- об обеде, который
никогда не наступал.

Средний жилой район. Многоквартирных зданий нет. Просто один дом за
другим, с ухоженными лужайками. Но это был новый маршрут, и я ходил и
думал: где же тут ловушка? Даже погода стояла хорошая.

Ей-богу, думал я, у меня получится! Обед, назад -- по графику! Жизнь,
наконец, стала сносной.

Эти люди даже собак не держали. Никто не стоял снаружи, дожидаясь
писем. Я не слышал человеческого голоса часами. Может, я достиг своей
почтовой зрелости, чем бы она ни была. Я шагал дальше, эффективный, почти
преданный своему делу.

Помню, один из почтальонов постарше показал мне на сердце и сказал:

-- Чинаски, когда-нибудь и до тебя дойдет, прямо вот сюда проникнет!

-- Что, инфаркт?

-- Преданность службе. Вот увидишь. Еще будешь гордиться.

-- Чушь!

Но тот человек был искренен.

Я думал о нем, пока шел.

Тут мне попалось заказное письмо с квитанцией.

Я подошел и позвонил в дверь. Открылось маленькое окошечко. Лица не
видно.

-- Заказное письмо!

-- Отойдите! -- произнес женский голос. -- Отойдите от двери, чтобы я
лицо увидела.

Ну вот, пожалуйста, подумал я, еще одна ненормальная.

-- Послушайте, дамочка, зачем вам мое лицо? Я могу оставить квитанцию в
ящике, придете и заберете свое письмо на почте. Документы не забудьте.

Я сунул квитанцию в ящик и начал спускаться с крыльца.

Дверь открылась, и она выскочила. На ней было одно из таких прозрачных
неглиже и никакого лифчика. Одни темно-синие трусики. Непричесана, волосы
торчат дыбом, как будто пытаются сбежать от нее. На физиономии, похоже,
что-то вроде крема, в основном -- под глазами. Кожа на теле белая, словно
никогда не видела солнца, нездоровый цвет лица. Рот раззявлен. На нем
осталось немного помады; сложена же она была вся...

Я все это отметил, пока она ко мне неслась. Я как раз засовывал
заказное письмо обратно в сумку.

Она заорала:

-- Отдайте мое письмо!

Я сказал:

-- Леди, вам придется...

Она выхватила у меня письмо и побежала к двери, открыла и заскочила
внутрь.

Черт возьми! Возвращаться без заказного письма или без подписи нельзя!
Там за все расписываться нужно!

-- ЭЙ!

Я погнался за ней и всунул ногу в щель как раз вовремя.

-- ЭЙ, ЧЕРТ БЫ ВАС ПОБРАЛ!

-- Уходите! Уходите! Вы злой человек!

-- Слушайте, дамочка! Попробуйте понять! Вам нужно за это письмо
расписаться! Я не могу его вам просто так отдать! Вы грабите почту
Соединенных Штатов!

-- Уходите, злой человек!

Я налег на дверь всем весом и ввалился в комнату. Внутри было темно.
Все жалюзи опущены. Все жалюзи в доме были опущены.

-- ВЫ НЕ ИМЕЕТЕ ПРАВА ВХОДИТЬ КО МНЕ В ДОМ! ВОН!

-- А вы не имеете права грабить почту! Или отдавайте мне письмо, или
распишитесь. Тогда я уйду.

-- Хорошо. Хорошо. Распишусь.

Я показал ей, где расписываться, и дал ручку. Я смотрел на ее груди и
на нее остальную и думал: какая жалость, что она чокнутая, какая жалость,
какая жалость.

Она вернула мне ручку и подпись -- сплошные каракули. Открыла письмо,
начала читать, а я повернулся уходить.

Тут она оказалась в дверях, расставив руки. Письмо валялось на полу.

-- Злой злой злой человек! Вы пришли сюда изнасиловать меня!

-- Послушайте, леди, дайте пройти.

-- У ВАС ЗЛО НА ЛБУ НАПИСАНО!

-- Тоже мне, новость. А теперь пропустите!

Одной рукой я попытался ее оттолкнуть. Она вцепилась ногтями мне в
щеку, хорошенько так. Я уронил сумку, кепка скатилась, и когда я
промакивал кровь платком, она дотянулась и гребнула другую щеку.

-- АХ ТЫ ПИЗДА! ЧТО, НЕ ВСЕ ДОМА, К ЧЕРТОВОЙ МАТЕРИ?

-- Вот видите? Видите? Вы злой!

Она прямо вся прижалась ко мне. Я схватил ее за жопу и впился в нее
ртом.

Эти груди ко мне прижимались, она вся ко мне приклеилась. Закинула
назад голову, подальше от меня -- -- Насильник! Насильник! Злой насильник!

Я нагнулся, ртом захватил ей одну сиську, переключился на другую.

-- Насилуют! Насилуют! Меня насилуют!

Она была права. Я спустил ей трусы, расстегнул ширинку, вставил, довел
ее так до кушетки. Мы оба на нее рухнули.

Она задрала ноги повыше.

-- НАСИЛУЮТ! -- вопила она.

Я ее кончил, застегнул молнию, подобрал сумку с почтой и вышел, оставив
ее спокойно таращиться в потолок...

Обед я пропустил, но все равно в график не уложился.

-- Ты опоздал на 15 минут, -- сказал Булыжник.

Я ничего не ответил.

Булыжник взглянул на меня.

-- Боже всемогущий, что у тебя с лицом? -- спросил он.

-- А у тебя? -- спросил его я.

-- Ты о чем?

-- Не грузись.

15
Я опять был с похмелья, опять установилась жара -- всю неделю 100
градусов.

Каждую ночь происходило пьянство, а с раннего утра и каждый день --
Булыжник и невозможность всего.

Некоторые парни носили африканские шлемы от солнца и темные очки, а я
-- я был примерно одинаков, дождь ли, солнце: в драной одежде, а башмаки
настолько древние, что гвозди постоянно впивались мне в подошвы. В ботинки
я подкладывал кусочки картона. Но помогало это лишь временно -- скоро
гвозди снова вгрызались мне в пятки.

Виски и пиво вытекали из меня, фонтанировали из подмышек, а я гнал себе
дальше с этой тяжестью на спине, будто с крестом, вытаскивая журналы,
доставляя тысячи писем, шатаясь, приваренный к щеке солнца.

Какая-то тетка на меня заорала:

-- ПОЧТАЛЬОН! ПОЧТАЛЬОН! ЭТО НЕ СЮДА!

Я оглянулся. Она стояла в квартале от меня вниз по склону, а я уже и
так отставал от графика.