Бухаряне шли торжественно и неспешно. Только к полудню процессия с
хоругвями, иконами, крестом вышла из леса и стала спускаться с гряды
ними мужчины помоложе, подростки мужеского полу, следом старухи, женщины
средних лет, молодицы в белых платках и нарядных одеждах, дети, и все они
стройно и истово пели. Иные из леспромхозовских женок заохали, стали
кланяться и падать на колени, осуждая тех, кто выказывать свои чувства
прилюдно стеснялся или же чувств таких не испытывал. Но большинство, что
делать и как вести себя, не знало и попросту выбрало местечко в некотором
отдалении
женщины, отдельно мужчины, и начали служить благодарственный молебен своей
мученице за чудесное избавление отроковицы Марии. Служили долго и
обстоятельно. Народ утомился и начал здесь же праздновать на свой лад,
кое-кто из мужичков отошел в сторонку и неспешно закурил, пошла по рукам
бутылка, послышались матерные переборы, на охальников шикали, но без успеха
- среди зрителей началась перебранка, молодежь расшумелась, и мирские парни
начали жадно разглядывать скитских дев, а леспромхозовские девицы глупо
хихикать и строить глазки всем подряд
попыток отогнать нечестивцев. Постепенно большая часть пришедших потеряла
интерес и к сосне, и к молящимся, но к тому моменту, когда наиболее
легкомысленные готовы были повернуть к дому и продолжать пьянствовать по
избам, началось самое удивительное
затем стало тихо, и тишина эта показалась странной при таком стечении народа
- слышна была только лопата. Копал Вассиан недолго. Старца сменили мужчины
помоложе, не прошло и получаса, как из скудной земли извлекли нечто,
завернутое в промасленную холщовую ткань. Когда ткань развернули, то
оказалось, что под нею скрывается довольно большой продолговатый ящик. Он
напоминал по форме гроб и был чудесно изукрашен по сторонам изображениями
святых. Ковчег открыли, бухаряне как по команде попадали ниц, и поверх их
поверженных спин приблизившиеся зрители увидели человеческие останки. Одна
из конечностей была зажата капканом
сигареты. Теперь уже и верующие, и неверующие, потомки раскольников и
переселенцев, коммунисты и передовики производства - весь "Сорок второй",
пораженный, стоял и молчал. Старец облобызал мощи и бережно закрыл ковчег
места, крестный ход потянулся длинной вереницей на древнее кладбище. Прочий
же народ в безмолвии разошелся по домам, и в этот день пили в поселке меньше
обычного. Не было ни пьяных драк, ни скандалов, коими, как правило,
заканчивались все большие и малые революционные и церковные празднества
старухи:
- Богом твоя девка отмечена. Уберегла ее Евстольюшка, смиловалась и взяла
под свой покров. Отдай девку в скит. Отмолит грехи твои
перемешались в голове странное позднее зачатие, свинья Машка, дитя не
тронувшая, молния эта. Все же по-крестьянски расчетливая Цыганиха
заколебалась, что будет выгоднее: лишние килограммы грибов и ягод или же
душевное спасение? И выбор остановила на мирском, рассудив, что о душе можно
будет позаботиться позднее
случалась большая или маленькая беда, и она почувствовала себя в родном
поселке непривычно и не знала, что отвечать просившим о помощи людям. А так
как церкви в "Сорок втором" не было и некому было разъяснить темным бабкам
их суеверие, строго по-пастырски отчитать и наложить епитимью, за дело
взялся давний и заклятый оппонент Бухары, уже много лет в одиночку с ней
воюющий,- директор леспромхозовской школы Илья Петрович. Тот самый, кому
выпало быть свидетелем чуда и который в день обретения мощей неожиданно
почувствовал себя совершенно здоровым
Илья Петрович был, вероятно, единственным на весь "Сорок второй" человеком,
приехавшим в поселок добровольно. Выпускник московского пединститута, он сам
выбрал отдаленную школу, где имелась вакансия учителя физики. По приезде
оказалось, что не заняты также вакансии других учителей-предметников и
директора. Молодому педагогу предложили временно сделаться местным
Ломоносовым и целиком возглавить обучение в школе. Илья Петрович взвалил эту
ношу и уже семь лет ее на себе волок. К той поре, когда произошла история с
Машей Цыгановой, директору было чуть больше тридцати, но выглядел он старше
своих лет, быть может, потому что одиноко и нелюдимо жил на казенной
квартире при школе. Широкоплечий, рослый, но как-то неладно скроенный, он
внешне напоминал скульптуру, которую попытался высечь из цельной каменной
глыбы незадачливый мастер. Тесал, тесал, да, так и не доделав или отчаявшись
обработать неподатливый материал, бросил как есть
водку, не курил и не ругался матом, но зато выписывал массу журналов и
газет, о которых в "Сорок втором" не слышали, а когда ездил в район, то
привозил оттуда всякий раз несметное количество книг. Известно было также -
хотя Илья Петрович факт этот не афишировал и даже как будто немножко
стеснялся, но в маленьком поселке попробуй что-нибудь скрой - что время от
времени отсылал он в редакции московских и ленинградских журналов объемные
бандероли и некоторое время спустя получал в ответ тоненькие письма, надолго
погружавшие его в печаль
чувствовали в нем необыкновенную доброту. К тому же знал он так много
интересного и так здорово умел об этом рассказывать, что самые отпетые
лентяи и хулиганы на его уроках смиренно сидели, слушая поразительные
истории о великих открытиях, далеких землях, полетах в космос, роботах,
компьютерах, освоении Севера и прочих достижениях постаревшего человечества
порожистым рекам. Он возил детей на экскурсии в большие и малые города,
показывал им музеи и выставки и старался сделать все, чтобы его воспитанники
по причине отдаленности их малой родины не чувствовали себя брошенными или в
чем-то ущемленными. Одно время Ильей Петровичем интересовались местные
власти и предлагали поменять Богом забытое поселение на работу в роно или
даже в райкоме партии, намекая на то, что при его данных он мог бы сделать
карьеру партийного работника. Но директор все посулы отклонил и продолжал
заниматься тем, что считал главным делом жизни
учил детишек. В эпоху массовой радио- и телефикации Илья Петрович был
единственным человеком на сотни километров вокруг, умевшим чинить бытовую
технику. Потерять его жители страшно боялись и, чтобы понадежнее привязать
молодого да к тому же непьющего мужчину, не раз пробовали женить, но Илья
Петрович не поддавался. На танцы он не ходил, в кино не бывал, дружбу почти
ни с кем не водил, а когда его спрашивали, собирается ли он обзаводиться
семьей, шутливо отвечал, что невеста его еще не подросла
конкурировал с бухарянами. Но, поскольку двум медведям в одной берлоге не
ужиться, Илья Петрович вскоре по приезде в "Сорок второй" объявил
диссидентам беспощадную войну. Поначалу сама мысль, что в его просвещенное
время существуют не просто люди, подверженные религиозным предрассудкам, но
настоящие фанатики, не признающие электричества, медицины, брезгающие пить и
есть из той же посуды, что и все смертные, его удивила и позабавила. Но,
когда узнал, что несколько десятков детишек, вместо того чтобы слушать про
Джордано Бруно, Галилея, Коперника, Ломоносова и Эйнштейна, проводят дни и
ночи в тупых молитвах, Илья Петрович почувствовал себя лично задетым. Он
поклялся, что не уедет из "Сорок второго" до тех пор, пока хоть один ребенок
в Бухаре останется неграмотным
упрямцам, что Бога нет, а их Бога нет вдвойне, оказались безрезультатными
взашей, пригрозив спустить собак, если он хоть раз еще приблизится к ограде
скита. Он ушел, сопровождаемый взглядами двух людей - приземистого, тощего
мужичка-келаря и высокого, худощавого старца. Эти две пары глаз, особенно
Вассиановы, впоследствии долго преследовали Илью Петровича. Взгляд келаря
ничего, кроме ненависти, не выражал, но глаза старца поразили директора
каким-то нездешним, невиданным одиночеством. Выражение это, впрочем,
промелькнуло только на мгновение, Вассиан отвернулся, и Илье Петровичу
пришлось несолоно хлебавши идти домой
начальство. Но, к его удивлению и возмущению, в том месте, где, казалось бы,
по долгу службы давно должны были принять соответствующие меры, к его
действиям отнеслись неодобрительно
этих краях после отсидки и избранный на высокую должность благодаря тому
обстоятельству, что никого менее пьющего подыскать не смогли,- прикрыл дверь
и сказал буквально следующее:
- Илля Петровычу, та не чипайте вы их
- Воны дуже добри працивныкы
слышно было на всем этаже.- А какой ценой вы этого добиваетесь, вы подумали?
- Бачыте, Илля Петровычу,- ответил председатель осторожно.- Вы людына нова и
трошки не розумиетеся. Мы тут живемо, як на острови. Кругом дыбри ат
бездорижжя, телефон обризаты як пыты даты. Багато наших жителив колышни
заключонни. Колы щось станеться, мы з вами перши до них побижимо. Бухара це
наш оплот, и сварытыся з нею мы не можемо. Та й старець там, повим вам, дуже