лезни как туберкулез. Под программу борьбы с тяжелым наследием прошлого
выделили средства, лекарства, а в нашем районе еще и дореволюционный
особняк, имевший для этих целей свои несомненные преимущества: отгороже-
ность и пространство для гуляния. В те времена при каждом таком заведе-
нии был свой стационар коек на тридцать-пятьдесят, где лечили до первого
результата, а поправляться или оперироваться отправляли в санатории или
больницы.
лостью больничное и зашагал на второй этаж вслед за белым халатом. Лест-
ничный марш пересекал наискось высокое окно, за которым виднелся не-
большой сад с круглой клумбой посередине. Медсестра-хозяйка ввела меня в
палату и привычно оправила постель.
и прибыл в полк туберкулезных, то в нашем взводе девять человек.
компота, печенья, яблок - родственники тащат больным одно и то же , и я
разложил свой джентельменский набор.
к финишу повезли на карете скорой помощи, еще бегут судорогами ноги, а
дистанция за плечами уже канула в небытие.
обеденного перерыва, киносеанса - тогда просто знаешь и ждешь, что сей-
час положишь трубку, выйдешь из столовой или кинотеатра и твое время бу-
дет занято последующим - работой, другой встречей, домом, и только если
резко изменилась обстановка, когда надолго уехал и вернулся после про-
должительного отсутствия, тут-то вдруг и пронзает ощущение безвозвратно-
го: растет, не останавливаясь, горочка отсыпанного тебе песочка вечнос-
ти. В такие минуты пытаешься оглянуться на прошедшее, но много уже не
видно - прожитое, как отколовшийся айсберг, тает в тумане забвения.
подоконника, он вровень с моим носом, и снег, бесшумный, как ночное дви-
жение звезд, и мохнатый, как облака, бесконечно падает за стеклом. До
этого я никогда не страдал ностальгией по детству и если вспоминал
что-то из времени, где все было гораздо больше меня, то грусть, легкая,
как снежинка, мгновенно таяла в горячке дел и круговерти исполненного и
неисполненного, и лишь тогда, у больничного окна в палате, понял я все
своим существом, как же в детстве было тепло, защищено и спокойно и как
мне этого не хватает.
Глава седьмая
Глава седьмая
Я никогда не любил зимы. Мерз. Мальчишеская зябкая худоба так и не перешла в
мужское тепло налитого тела. Но в больнице меня пронизывал иной холод. Не
только холод одиночества - холод смертельно опасной болезни. Холодом веяло от
сырого неба, тающего серым снегом, от мокрых черных ветвей сада, грязного
красного кирпича соседнего дома, высоких окон диспансера в слезах набухающих
капель, каменных, широких, как надгробные плиты, подоконников, белых стен и
потолков палаты, белых покрывал и белых спинок металлических кроватей, белой
раковины умывальника и белых тумбочек. Волглое от сырости больничное белье и
пижама коротки, не греют. Холодно было и от постепенно, годами скопившейся
усталости.
четверых, столики. Кто жует хлеб с закуской в ожидании супа, кто пьет
"домашние" лекарства. Собачий или барсучий жир - собаку съешь, щенком
закуси, будешь здоров! - алоэ, или, попросту, столетник, мед липовый,
цветочный, пасечный и магазинный, прополис - пчелиный клей - на спирту
настоенный, кумыс, чеснок - чего только не насоветует от "бугорчатки"
участливая соседка или уверенные знахаре в углу любого базара. Но уни-
версального средства нет. Даже у врачей.
раздо больше, чем седых и морщинистых. Потом понял "государственную" ло-
гику врачей - туберкулез в старости привычен, как радикулит: мучает при
каждом ненастье, но все равно неизлечим до конца, вот и нет веских при-
чин держать стариков в диспансере, у них одна дорога, тем более, что мо-
лодых кандидатов хватает с избытком, я же тоже ждал своего места неделю.
лением обнаруживаешь в этой дремучести веселые просини глаз и белые ров-
ные зубы. Справа - студент Московского высшего технического училища име-
ни Баумана - прыщавый, белесый, вежливый. Напротив - слесарь автобазы.
Все мы в коричневых, белесых от частой стирки, пижамах, а слабый пол - в
одинаковых, в мелкий цветочек, халатах. От супа я настолько отвык, что
мне уже казалось - не может быть вкусной эта вареная похлебка из курицы,
картошки, моркови и лука, но на удивление с удовольствием отведал горя-
чего, потом, разохотившись, умял котлеты с вермишелью, запил компотом.
кие и женские. Через два столика от нашего, но в другом ряду, встретился
глазами с круглолицей, в мелких кудряшках. Она не отвела глаз, но в кон-
це концов не выдержала, шмыгнула вздернутым носиком, прыснула со смеху,
и, наклонившись и прикрыв рот ладошкой, стала что-то шептать своей со-
седке - тоже молодой девушке, но ярко выраженного кавказского типа. Та
еле заметно кивнула в ответ черноволосой обугленной головой, но глаз от
тарелки не подняла.
на других, я разделся и залез под одеяло. Правда, для верности носки не
снял. Хотел почитать, да почти сразу сморил сон.
Разбудила, тихо тронув за плечо, медсестра, сунула в руку стеклянную па-
лочку градусника в капельках хлорамина, а через четверть часа снова вош-
ла, собрала термометры.
вторая от окна, а первой сидел, опершись на подушки, высокий, изможден-
ный человек и, насмешливо кривя тонкие губы, рассказывал сидящему в но-
гах соседу:
выпить мог, не хмелея, бутылку. Впрочем в нашем НИИ - научно-исследова-
тельский институт химических удобрений и ядохимикатов - сокращенное наз-
вание сам сообразишь какое, спирт всегда водился, выписывали его на про-
тирку и опыты десять литров в месяц. Бутыль здоровая и спирта в ней
всегда много, а к концу месяца понюхаешь - одна вода... Три года назад
обнаружили у меня инфильтрат под левой ключицей. Клали в стационар, да
только антибиотики меня не брали, а я и не тужил - другие всю жизнь с
этой гадостью ходят и ничего. Но надо же беде случится. Этой весной
опять направили меня подлечиться. А чего ж не отдохнуть? Вот... Стоял я
как-то у ворот диспансера, только из библиотеки, книжка подмышкой. А ре-
бята во дворе мячик гоняли. Он ко мне подкатился, я хотел его наподдать,
а скользко было - и грохнулся. Книжка стоймя на землю встала, я на нее
боком - и три ребра высадил... С марта по июнь держали меня на растяж-
ках, сидя спал, одни мучения. Тут и пропали мои килограммы. Сразу поху-
дел. И пошел процесс полным ходом. ТБЦ проклятый. И чего мне только не
давали - стрептомицин, паск, тубазид, циклосерин - один леший, не помо-
гает. Как укол - в жар бросает, пятна по всему телу, тошнит и испари-
на... Сам выписался, думал легче дома - все-таки питание свое, да и
жизнь не как в тюрьме... Нет, не помогло. И решил я, что лекарства из-за
нервов не действуют. Пошел к районному невропатологу. Добрая женщина,
мать ее некуда, на всю жизнь ее запомню. Попросил ее устроить меня в
больницу, где и по нервам, и по туберкулезу специалисты. Она говорит,
трудно туда попасть, но если хотите, я вам диагноз напишу такой, чтобы
вас взяли. Я согласился, конечно, чего терять-то. Приезжает машина,
врач, санитар, жена провожать поехала, прибыли за город куда-то, ну, ма-
ло ли загородных больниц? Переодели меня, только странным показалось,
что личные вещи отобрали. Решил, порядок у них такой... Втолкнули меня и
дверь за мной на три оборота... Батюшки!.. Конюшня, иначе не скажешь,
пятьдесят коек слева и справа пятьдесят. В настоящий сумасшедший дом по-
пал я оказывается... Точно... Психи кто как - кто голый на кровати си-
дит, шишку свою разглядывает, кто под кроватью прячется... Сосед мой,
здоровый черт, говорит, убью тебя ночью. Я не растерялся - сам, говорю,
тебя убью... Но так девять суток и не спал, вставал только в уборную...
Дурачок там был, Миша. Только ему санитар доверял метлу - убирать. Тот
схватит на радостях - и давай махать в проходе, вот и вся санитария...
Стал я лечащего врача убеждать, что я не псих, а он диагноз мне показы-
вает: попытка самоубийства, тяжелая депрессия. Я ему объясняю, что это
районная специально понаписала. Он почти поверил, да как назло конферен-
ция у них проходила, он рассказал обо мне, а ему старик-профессор гово-
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Корнев Павел
Шилова Юлия
Никитин Юрий