понятно, сколько надобно искусства, чтобы отчетливо изложить нарастающий ход
событий. На что я оглядываюсь с изумлением, так это на ту ситуацию, с
которой я мирилась. Я приняла решение довести дело до конца совместно с моей
компаньонкой и, по-видимому, оказалась во власти каких-то чар, воображая,
что преодолеть все, даже очень отдаленно связанное с этим непосильным
подвигом, будет не слишком трудно. Высокая волна жалости и любви подняла
меня на гребень. В моей неискушенности, в моем смятении и, быть может, в
моей самонадеянности мне казалось очень простой задачей поладить с
мальчиком, воспитание которого для общества только-только началось. Не могу
даже припомнить сейчас, какие планы я строила, чтобы закончить каникулы и
возобновить с ним занятия. В самом деле, нам всем казалось, что этим
прелестным летом ему полагалось брать у меня уроки, но теперь я понимаю, что
несколько недель эти уроки брала я. Я узнала кое-что такое вначале, во
всяком случае, чему не обучали в моей мелкой и душной жизни: научилась
развлекаться и даже развлекать и не думать о завтрашнем дне. Впервые я
поняла, что такое простор, воздух и свобода, вся музыка лета и вся тайна
природы. А кроме того, была и награда, и награда эта была сладка. О, это
была ловушка - непредумышленная, но хитрая, - ловушка для моей фантазии, для
моей деликатности, быть может, для моего тщеславия; для всего, что было во
мне самым экспансивным, самым возбудимым. Всего нагляднее будет сказать, что
я забыла об осторожности. С детьми было так мало хлопот, - они были так
необычайно кротки. Бывало, я пускалась воображать - но даже и это смутно и
бессвязно, - как грубая будущность (ибо всякая будущность груба!) изомнет их
и может им повредить. Они цвели здоровьем и счастьем; и все же у меня на
руках были как будто два маленьких гранда, два принца крови, которых все,
как полагается, должно было защищать и ограждать, и единственное подходящее
место для них, как мне казалось, было нечто вроде королевского, поистине
романтического парка или обширного сада. Возможно, разумеется, что главным
тут было очарование тишины - молчания, в котором что-то назревает или
подкрадывается. Внезапная перемена была действительно похожа на прыжок
зверя.
давали мне то, что я называла своим собственным часом; когда для моих
воспитанников уже приходило время чая и дневного сна, я позволяла себе
маленькую передышку в одиночестве, перед тем как ретироваться окончательно.
Как ни нравились мне мои товарищи, этот час в распорядке дня я любила больше
всего. Я любила его больше всего тогда, когда дневной свет уже угасал или,
лучше сказать, день медлил и в румяном небе последние зовы последних птичек
звучали со старых деревьев, - тогда я могла обойти весь парк, наслаждаясь
красотой и благородством поместья, с каким-то чувством собственности, что
меня забавляло. В эти минуты было радостью чувствовать себя спокойной и
правой; а также, конечно, думать, что благодаря моей скромности, моему
здравому смыслу и вообще высокому чувству такта и приличия я доставляю
удовольствие - если б он хоть когда-нибудь подумал об этом! - человеку,
настояниям которого я подчинилась. Я делала как раз то, на что он горячо
надеялся и чего прямо просил у меня, а то, что я могла это сделать, в конце
концов принесло мне даже больше радости, чем я ожидала. Словом, я воображала
себя весьма замечательной молодой особой и утешалась мыслью, что
когда-нибудь это станет более широко известно. Что ж, мне и впрямь нужно
было быть исключительной женщиной, чтобы оказать сопротивление тому
исключительному, что вскоре впервые дало знать о себе.
я вышла на прогулку. Во время этих скитаний одна из моих мыслей была, что
поскольку я теперь ничего не боюсь, то было бы очаровательно встретить
кого-то, словно в каком-нибудь увлекательном романе. Этот кто-то появился бы
на повороте дорожки, остановился бы передо мною и благосклонно улыбнулся.
Большего я и не просила: только чтоб он знал; а единственным путем
увериться, что он знает, было увидеть его улыбку и мягкий свет, озаряющий
его красивое лицо. Оно так и стояло передо мною - я хочу сказать, его лицо,
- когда, в первом из этих случаев, в конце долгого июньского дня, я
остановилась как вкопанная на опушке рощи, откуда виден был дом. Остановило
меня на месте - и с потрясением большим, чем допустимо для какого угодно
видения, - чувство, что моя фантазия мгновенно обратилась в реальность. Там
стоял он! Но высоко, за лужайкой, на самом верху той башни, куда меня водила
маленькая Флора в первое утро после моего приезда. Эта башня была одной из
двух башен - квадратных, неуклюжих, зубчатых сооружений, которые почему-то
различались друг от друга как новая и старая, хотя, на мой взгляд, разницы
не было почти никакой. Они стояли на противоположных концах дома и в
архитектурном отношении были просто нелепы; правда, в известной мере это
искупалось тем, что они совсем отделялись от здания и были не слишком
высоки, относясь в своей пряничной древности ко времени, возрождавшему
романтику, которая стала уже почтенным прошлым. Я любовалась ими,
фантазировала о них, ибо все мы могли до некоторой степени проникнуться их
величием, особенно в сумерки, когда их зубцы казались такими внушительными;
однако же не на таком возвышении подобало явиться фигуре, которую я так
часто вызывала в своих мыслях.
впечатление, и у меня дважды перехватило дыхание. Меня потрясло то, что я
поняла, как обмануло меня это первое впечатление: человек, с которым
встретился мой взгляд, был не тот, кого мне хотелось бы встретить. Так
пришло ко мне виденье, мираж, о котором, спустя столько лет, я даже не
надеюсь дать сколько-нибудь живое представление. Всякого незнакомого
мужчину, встреченного в уединенном месте, молодой женщине, получившей
домашнее воспитание, положено пугаться, а фигура, представшая передо мною
(через несколько секунд я убедилась в этом), была непохожа ни на кого из
знакомых мне людей, тем менее на образ, всегда витавший передо мною. Я не
видела этого человека на Гарлей-стрит, - я нигде его не видела. Более того,
самое место невероятнейшим образом вмиг, и именно в силу его появления,
превратилось в пустыню. Сейчас, когда я это пишу, чувство той минуты
возвращается ко мне с полной силой. Для меня, когда я поняла в чем дело, да
и поняла ли, все вокруг было как будто поражено смертью. Сейчас, когда я это
пишу, я снова слышу то напряженное молчание, к котором потонули вес вечерние
звуки. Грачи перестали кричать в вечернем небе, и этот благосклонный час
утратил в ту минуту все свои голоса. Но другой перемены в природе не было,
кроме разве того, что я видела все вокруг с обостренной зоркостью. Золото
все еще разливалось в небе, воздух был прозрачен, и мужчина, который глядел
на меня поверх башенных зубцов, был виден четко, словно картина в раме. Вот
что с необычайной быстротой подумала я о том человеке, которым он мог бы
быть и которым все же не был. Мы довольно долго стояли друг против друга на
расстоянии - достаточно долго для того, чтобы я могла задать себе вопрос,
кто же он такой, и, не будучи в состоянии на него ответить, прийти в
изумление, которое через несколько секунд еще усилилось.
сколько все это длилось. Думайте, что хотите, но мое видение длилось, пока я
ломала голову над десятком возможностей, как мне встретиться с этим
человеком, который живет в том же доме и, главное, может быть, давно живет,
а я о нем ничего не знаю. Все это длилось, пока я переживала обиду: мне
казалось, будто моя должность требует, чтобы не было ни этого моего
незнания, ни этого человека. Так продолжалось все время, пока незнакомец -
и, сколько помнится, была какая-то странная вольность, что-то фамильярное в
том, что он был без шляпы, - пронизывал меня взглядом со своей башни при
меркнущем свете дня, именно с тем же вопросительным и испытующим выражением,
какое внушал мне его вид. Мы были слишком далеко друг от друга, чтобы подать
голос, но, если б расстояние было короче, какой-нибудь окрик, нарушающий
молчание, был бы верным следствием нашего прямого и пристального взгляда. Он
стоял на одном из углов башни, самом отдаленном от дома, стоял очень прямо,
что поразило меня, положив на перила обе руки. Таким я видела его, как вижу
сейчас буквы, наносимые мной на эту страницу; потом, ровно через минуту, он
переменил место и медленно прошел в противоположный угол площадки, не
отрывая от меня взгляда. Да, я остро ощущала, что в продолжении этого
перехода он все время не сводит с меня глаз, и даже сейчас я вижу, как он
переносит руку с одного зубца на другой. Он постоял на другом углу, но не
так долго, и даже когда он повернулся, он все также упорно смотрел на меня.
Он повернулся - и это все, что я помню.
к месту глубоким потрясением. Неужели в усадьбе Блай имеется своя тайна -
какое-нибудь "Удольфское таинство" или полоумный родственник, которого
держат в заточении, не вызывая, однако, ничьих подозрений? Не могу сказать,
долго ли я обдумывала это, долго ли со смешанным чувством любопытства и
страха оставалась на месте встречи; помню только, что, когда я вернулась в
дом, было уже совсем темно. Волнение в этот промежуток времени, конечно,
владело мной и подгоняло меня, и я прошла не меньше трех миль, кружа вокруг
того места. Но впоследствии мне предстоял еще более сильный удар, так что
эта заря тревоги вызвала еще сравнительно человеческую дрожь. Действительно,
самое странное в этой дрожи - странное, сколь и все остальное, - было то,
что стало мне ясно при встрече в холле с миссис Гроуз. Эта картина
возвращается ко мне постоянно: впечатление, которое произвел на меня белый,
обшитый панелями просторный холл, с портретами и красным ковром, ярко
освещенный лампами, и добродушно-изумленный взгляд моей подруги, немедленно
сказавший мне, что она меня искала. Я поняла, что при ее простодушии она не
имеет понятия, что за историю я собираюсь ей рассказать. До этого я не
подозревала, насколько ее милое лицо может подбодрить меня, и, странным
образом, я измерила значение того, что видела, только тогда, когда решила не
говорить ей ничего. Вряд ли что-либо другое во всем этом кажется мне таким
странным, как то, что настоящий страх начался для меня со стремления
пощадить мою подругу. И потому тут же в уютном холле, чувствуя на себе ее
взгляд, по причине, которую я тогда не могла бы выразить словами, я
Володихин Дмитрий
Акунин Борис
Шилова Юлия
Конюшевский Владислав
Свержин Владимир
Березин Федор