потолке, шелестел вентилятор. Вокруг стояли и сидели, кашляли, сопели,
жевали, слышался детский плач. Где-то вверху продолжала завывать сирена
воздушной тревоги.
играть.
инструмент, натер смычок канифолью, огляделся, стал настраивать струны. Все
вокруг перестали возиться и разговаривать, даже детский плач утих. Головы
повернулись к нему.
путаясь и начиная снова. Люди смотрели и слушали, будто в самом деле
неожиданно оказались на концерте скрипача. Интеллигентная старушка, почти
без волос, обмотанная шарфом, присела на пол, покачиваясь в ритм музыки.
Олег перешел от упражнений к простенькой мелодии, которую он, хотя и
неуверенно, уже мог сыграть.
Какой-то старичок по соседству проворчал:
могут бомбить, или хотели забыть. Едва Олег закончил и опустил скрипку,
раздались жидкие хлопки, которые представлялись матери овацией, когда она
рассказала про концерт в бомбоубежище отцу. Отец похлопал Олега по щеке. В
тот день на западной окраине город в первый раз бомбили.
табачного киоска фанерный ящик из-под папирос "Беломорканал", который они за
полтора часа набили пожитками.
бомбоубежище. Мне понравилось.
учительнице? Забудешь все...
обнять мать, а их толкали со всех сторон.
Бросайте, людей не можем разместить.
глянул на фото и матери в лицо.
немцев бежите. Оставались бы...
чтобы не разреветься.
пальцем в окно .
серебристой ткани, какую муж Полины вынес с завода на чехол для скрипки
Олега.
в оконную щель и, глотая прокопченный паровозный дым, силились глядеть
назад. Расталкивая людей, отец побежал за вагоном, но на платформе было
тесно. Другие провожающие тоже пытались бежать, сбивали друг друга, началась
давка. Лицо отца смешалось с другими, и он исчез. Таким он остался для Олега
Немца навсегда: родным, растерянно улыбающимся, очень далеким и расплывчатым
-- похожим в толпе на всех других отцов.
Состав был смешанный, из товарных вагонов и пассажирских. Немцам досталась в
общем вагоне роскошная полка на троих. Мать решила, что она положит детей
валетом, а сама притулится в уголке и будет спать сидя. Олег, боясь забыть
наказ отца, вдруг попросил:
мотало. Отводя руку со смычком, Олег ударялся о полку, и звуки получались то
прерывистые, дрожащие, то жалобные, заунывные. Сидевшие на соседних полках
пораскрывали рты и водили глазами вслед за смычком. В проходе стали
собираться зрители со всего вагона, даже больше народу, чем было в
бомбоубежище.
На больших станциях мать бегала за кипятком и хлебом, который выдавали по
талонам. Вагоны то и дело перегоняли с пути на путь, и раз мать осталась бы
на незнакомой станции, не начнись в этот момент бомбежка: состав остановили,
и она успела добежать.
упражнения и его не приходилось заставлять. Он играл. Ему нравилось, что
зрители собираются в проходе слушать, хотя играл он одни и те же гаммы.
Впрочем, были в вагоне и недовольные, и ворчащие.
хромая женщина средних лет, стуча клюкой об пол.-- В туалете засор, а они на
скрипке...
уральском городке эшелон загнали в тупик и объявили, что поезд дальше не
пойдет.
выковыренных. И впрямь это их слово было точней, чем чужое и непонятное
эвакуированные. Уполномоченные с красными повязками на рукавах бегали со
списками, распределяли по улицам, по домам. Это называлось уплотнением.
Сердитые хозяева нехотя принимали к себе жить. Но народ русский к насилию
приучен и давлению сверху поддается без особого сопротивления. Подчинялись
люди нехотя, а после теплели, ссужали, кто керосинку, кто картошки, кто
лишнюю подушку.
огород. За перегородкой жила семья хозяина дома -- шофера мясотреста. Мяса в
городе, конечно, в помине не было, но трест имелся. Сперва мать страдала
оттого, что кровать за стенкой скрипит вечером, а потом шоферская жена
встает, и в сенях журчит вода, но постепенно привыкла. Через несколько дней
шофер узнал для матери, что в мясотресте требуется секретарь-машинистка.
Мать пошла туда. Начальница мясотреста посмеялась над ее фамилией. Проверив
анкету и позвонив куда-то, она сказала:
Мать в длинных письмах, которые она сочиняла, уложив детей спать, описывала
отцу происшедшее чудо. Олег играет теперь больше, не приходится даже
заставлять, ему самому нравится. Выходит, мы с тобой не ошиблись, у него
действительно талант. Как только война кончится, сам увидишь. Играть-то
маэстро играл, но учить его было некому. Олег остановился на гаммах, которые
упрямо повторял двадцать раз в день, и двух примитивных мелодиях.
играл всю войну.
не могла их разыскать. Говорили, была группа духовиков, которые
подрабатывали, играя на похоронах, но всех их во главе с
дирижером-пожарником позабирали на фронт. Однако на берегу пруда, недалеко
от плотины, засаженной хилыми тополями, приютился домик, в котором за сто
лет до войны по великой случайности родился известный всему миру композитор.
Поскольку это было единственное в округе учреждение, имевшее отношение к
музыке, в поисках учителя мать отправилась в домик на плотину.
выходящими в палисадник, и крылечком. В нем размещался мемориальный музей
композитора.
Хранителем и директором музея оказался, согласно дощечке на двери, тов.
Чупеев. Мать увидела бодрого старичка с усами, напоминающими Буденного, и
трясущимися руками. Когда Чупеев хотел что-то сказать, он сперва облизывал
усы языком, и они западали ему в рот, а со словами вываливались обратно.
Глаза старика слезились и смотрели немного в разные стороны, как бы минуя
собеседника.
мог понять, что к чему.
нашей округе шашкой на скаку, а теперь вот на заслуженной пенсии. Но