Чтение 5–й страницы книги ~На куличках~

Шмит отчеканил по-солдатски:

- Как прикажете, ваше превосходительство.

И налево кругом.

Ларька любил сильные сцены: довольно крутил головой, пыхтел как само-
вар, и обмахивал генерала салфеткой. Агния ихала, генеральша маленькими
глоточками отпивала из стаканчика.

7. Человечьи кусочки.

Молочко пристал к Андрею Ивановичу, как банный лист.

- Нет уж, атанде. Месяц уж, как приехал, и ни разу в собрание не заг-
лянул, - можете себе представить? Это с вашей стороны свинство. К Шми-
там, небось, каждый день шлындаете!

Андрей Иваныч зарозовел чуть приметно. "Правда, если и сегодня пойти
к Шмитам, - это уж будет окончательно ясно, это значит - сознаться"...
Что - ясно и в чем - сознаться, этого Андрей Иваныч еще и себе сказать
не насмелился.

- Ладно, чорт с вами, иду, - отмахнулся Андрей Иваныч.

В раздевальной висело десятка полтора шинелей. Краска еще сырая ма-
лость: ноги прилипали к полу, пахло скипидаром. Молочко без отдыха молол
что-то над ухом, забивал мусором Андрею Иванычу голову:

- Ну, что, каково у нас? А каланча-то наверху! Новенькое, а? Нет, а
вот, можете себе представить: слыхал я, будто есть такая несгораемая
краска, каково, а? А вы читали, как у французов театр с людьми погорел,
а? Сто человек, каково? Я за литературой очень слежу...

Наверху в зале табашники так натабачили, что хоть топор вешай. И в
гомоне, в рыжем тумане - не люди, а только кусочки человечьи: там -
чья-то лысая, как арбуз, голова; тут в низку, отрезанные облаком, косо-
лапые капитан-Нечесовы ноги поодаль - букет повисших в воздухе волосатых
кулаков.

Человечьи кусочки плавали, двигались, существовали в рыжем тумане са-
модовлеюще - как рыбы в стеклянной клетке какого-то бредового аквариума.

- А-а, Половец, давно, брат, пора, давно!

- Где пропадал, почему не являлся?

Кусочки человечьи обступили Андрея Иваныча, загалдели, стиснули. Мо-
лочко нырнул в туман - и пропал. Капитан Нечеса знакомил с какими-то но-
выми: Нестеров, Иваненко, еще кто-то. Но все казались Андрею Иванычу на
один лад: как рыбы в аквариуме.

Два зеленых стола были раскрыты. Тусменным светом мазали по лицам
свечи. Андрей Иваныч просунулся вперед - поглядеть: как играют тут, на
куличках, так же ли яро, как в Тамбове далеком, или уж, может, соскучи-
лись, надоело?

Над столом висела лысая, как арбуз, тускло блестящая голова, и ровны-
ми рядами разложены были карты. Арбуз морщил лоб, что-то шептал, тыкал в
карты пальцем.

- Что это? - обернулся Андрей Иваныч к капитану Нечесе.

Нечеса пошмурыгал носом и сказал:

- Наука имеет много гитик.

- Гитик?

- Ну да. Что вы с неба, что ли, свалились? Фокус такой...

- Но почему... но почему же никто не играет в карты? Я думал... -
Андрей Иваныч уже робел, видел - кругом ухмыляются.

Капитан Нечеса добродушно-свирепо пролаял:

- Пробовали, брат, пробовали, игрывали... Перестали. Будет.

- Да почему?

- Да уж очень у нас много, брат, гениев, да, по части карт. Играют уж
очень хорошо. Да. Не антиресно...

Андрей Иваныч сконфузился, будто он в том виноват был, что играют уж
очень хорошо, и отошел.

Часов в одиннадцать всей ордой двинулись ужинать. И следом из карточ-
ной переплыл в столовую табачный дым, и опять засновали в рыжих облаках
самодовлеющие человечьи кусочки: головы, руки, носы...

В столовой увидали печально-длинный и свернутый совершенно противоза-
конно в сторону нос поручика Тихменя. Развеселились.

- А-а, Тихмень! Ну, как Петяшка?

- Зубки-то режутся? Хлопот-то, небось, тебе, а?

Капитан Нечеса блаженно улыбался и ничего теперь на свете не слыхал:
наливал себе зубровки. Тихмень серьезно и озабоченно ответил:

- Мальчишка плохенький, боюсь - трудно будет с зубами.

Залп хохота, развеселого, из самых что ни на есть утроб.

Тихмень сообразил, устало махнул рукой, сел за стол рядом с Андреем
Иванычем.

На конце стола, за хозяина, сидел Шмит. Он и сидя был выше всех.

Шмит позвонил. Подскочил бойкий, хитроглазый солдат с заплаткой на
колене.

"Должно быть, ворует"... - почему-то подумал Андрей Иваныч, глядя на
заплатку.

Через минуту солдат с заплаткой принес на подносе огромный зеленого
стекла японский стакан. Все заорали, захохотали:

- А-а, Половца крестить! Так его, Шмит!

- Морского зверя-китовраса!

- Это, брат, китоврас называется: ну-ка?

Андрей Иваныч выпил жестокую смесь из полыни и хины, вытаращил глаза,
задохся - не передохнуть - не мог. Кто-то подставил стул, и о вновь ок-
рещенномпередохнуть - не мог. Кто-то подставил

Очнулся Андрей Иваныч от скрипучего голоса, жалобно-надоедно одно и
то же повторявшего:

- Это не шутка. Если б я знал... Это не шутка... Если б я знал навер-
но... Если б я...

Медленно, трудно понял Андрей Иваныч: это Тихмень. Спросил:

- Что? Если б что знал?

- ...Знал бы наверное: мой Петяшка или не мой?

"Он пьян, да. А я не"...

Но на этом месте сбил Андрея Иваныча смех и рев. Хохотали, ложились
на стол, помирали со смеху. Кто-то повторял последнюю - под занавес -
фразу скоромного анекдота.

Теперь стал рассказывать Молочко... рассказывали, должно быть, уж
давно. Молочко раскраснелся, смаковал, так и висели в воздухе увесистые
российские слова.

Вдруг с конца стола Шмит крикнул резко и твердо:

- Заткнись, дурак, больше не смей! Не позволю.

Молочко дернулся-было со стула вскочил - и сел. Сказал неуверенно:

- Сам заткнись.

Замолчал. И все примолкли. Качались, мигали в тумане человечьи кусоч-
ки: красные лица, носы, остеклевшие глаза.

Кто-то запел, потихоньку, хрипло, завыл, как пес на тоскливое серебро
месяца. Подхватили в одном конце стола и в другом, затянули тягуче, под-
няв головы кверху. И вот уже все заунывно, в один голос, воют по-волчьи:

У попа была собака,

Он ее любил.

Раз собака с'ела рака
оп ее убил.

Закопал свою собаку,

Камень привалил.

И на камне написал:

У попа была собака,

Он ее любил.

Раз собака с'ела рака...

Часы пробили десять. Заколдовал бессмысленный, как их жизнь, беско-
нечный круг слов, все выли и выли, поднявши головы. Пригорюнились,
вспомнили о чем-то. О чем?

- Б-бум: половина одиннадцатого. И вдруг почуял Андрей Иваныч с ужа-
сом, что и ему до смерти хочется запеть, завыть, как и все. Сейчас он,
Андрей Иваныч, запоет, сейчас запоет - и тогда...

"Что ж это, я с ума... мы с ума все сошли?"

Стали волосы дыбом.

...Поп ее убил, Закопал свою собаку... И на камне напи-
сал: У попа была собака...

И запел бы, завыл Андрей Иваныч, но сидевший справа Тихмень медленно
сполз под стол, обхватил Андрея Иваныча за ноги и тихо, - может, один
Андрей Иваныч и слышал, - жалобно заскулил:

- Ах, Петяшка мой, ах, Петяшка...

Андрей Иваныч вскочил, в страхе выдернул ноги. Побежал туда, где си-
дел Шмит. Шмит не пел. Глаза суровые, трезвые. "Вот он, один он может
спасти"...

- Шмит, проводите меня, мне нехорошо, зачем поют?

Шмит усмехнулся, встал. Пол заскрипел под ним. Вышли.

Шмит сказал.

- Эх вы! - и крепко сжал Андрею Иванычу руку.

... "Вот хорошо, крепко. Значит, он еще меня"...

Все крепче, все больнее. "Крикнуть? Нет"... Хрустнули кости, боль
адская.

"И Шмит, и Шмит сумасшедший?"

- Вы все-таки ничего, терпеливы, - усмехнулся Шмит и пристально заг-
лянул Андрею Иванычу в глаза, обвел усмешкой огромный Андрей-Иванычев
лоб и робко угнездившийся под сенью лба курнофеечку-носик.

8. Соната.

Весь день после вчерашнего было тошно и мутно. А когда пополз в окно