то причиной тому была Тереза. Он предполагал, что ехать туда ей не хотелось
бы. Кстати сказать, всю первую неделю оккупации она провела в каком-то
экстазе, походившем почти на ощущение счастья. Она сновала по улицам с
фотоаппаратом и раздавала пленки заграничным журналистам, которые чуть ли не
дрались из-за них. Однажды, когда она вела себя слишком дерзко, пытаясь
сфотографировать офицера, нацелившего пистолет на группу людей, ее задержали
и оставили на ночь в русской комендатуре. Ей угрожали расстрелом, однако как
только отпустили, она снова вышла на улицы и продолжала отщелкивать пленку.
оккупации такие слова: - Почему ты не хочешь ехать в Швейцарию?
- А ты согласна была бы жить за границей?
представить, что теперь ты смогла бы покинуть ее.
вправду: та всеобщая эйфория продолжалась лишь первую неделю оккупации.
Руководители страны были вывезены русской армией как преступники, никто не
знал, где они, все дрожали за их жизнь, и ненависть против пришельцев
пьянила, как алкоголь. Это было хмельное торжество ненависти. Чешские города
были украшены тысячами нарисованных от руки плакатов со смешными надписями,
эпиграммами, стихами, карикатурами на Брежнева и его армию, над которой все
потешались, как над балаганом простаков. Однако ни одно торжество не может
длиться вечно. Русские принудили чешских государственных деятелей подписать
в Москве некое компромиссное соглашение. Дубчек вернулся с ним в Прагу и
зачитал его по радио. После шестидневного заключения он был так раздавлен,
что не мог говорить, заикался, едва переводил дыхание, прерывая фразы
бесконечными, чуть не полминутными паузами.
в Сибирь, вселявших во всех ужас. Но одно было ясно: Чехия обречена теперь
вовек заикаться, запинаться и ловить ртом воздух, как Александр Дубчек.
Праздник кончился. Настали будни унижения.
что за этой правдой кроется еще другая, более существенная причина, по какой
Тереза хочет уехать из Праги: в прошлом она не была счастлива.
лицом к лицу встречалась с опасностью, были самыми прекрасными в ее жизни.
Это были единственные дни, когда телевизионный сериал ее снов оборвался и
ночи ее стали счастливыми. Русские на своих танках принесли ей душевное
равновесие. Теперь, когда праздник кончился, она снова стала бояться своих
ночей и хотела бы бежать от них. Она поняла, что бывают обстоятельства, при
которых она может чувствовать себя сильной и счастливой, и мечтала теперь
уехать в другой мир с надеждой, что там снова встретится с чем-то подобным.
Швейцарию?
меня меньше, чем волновала в Праге.
принял желание Терезы эмигрировать, словно злоумышленник, принимающий
приговор. Он покорился ему и в один прекрасный день оказался с Терезой и
Карениным в самом крупном городе Швейцарии.
было) и окунулся в работу со всей истовостью человека, начинающего после
сорока новую жизнь.
открылась за неделю до русского вторжения, так что швейцарские меценаты,
увлеченные волной симпатии к маленькой стране, раскупили все ее работы.
позвала Томаша к себе в новую мастерскую, заверив его, что она мало чем
отличается от той, которую он знает по Праге.
предлога, каким сумел бы оправдать свою поездку в глазах Терезы. И потому
Сабина приехала в Цюрих. Поселилась в гостинице. Томаш пришел туда после
работы, позвонил ей из холла и сразу же поднялся к ней в номер. Открыв
дверь, она предстала перед ним на своих красивых длинных ногах,
полураздетая, в одних трусиках и бюстгальтере. На голове у нее был черный
котелок. Она смотрела на него долгим, неподвижным взглядом и не говорила ни
слова. И Томаш стоял молча. А потом вдруг понял, как он растроган. Он снял с
ее головы котелок и положил на тумбочку у кровати. И тут же, так и не
перемолвившись словом, они отдались любви.
столом, стульями, креслами, ковром), он не без радости говорил себе, что
носит с собой свой образ жизни так же, как улитка - свой домик. Тереза и
Сабина являли два полюса его жизни, полюсы отдаленные, непримиримые и,
однако, оба прекрасные.
словно она приросла к его телу, Терезе продолжали сниться все те же сны.
вернувшись поздно вечером домой, нашел на столе письмо. Тереза сообщала ему,
что уехала в Прагу. Уехала потому, что не в силах жить за границей. Она
сознает, что должна была стать здесь опорой ему, но сознает также и свою
неспособность к этому. Она наивно полагала, что заграница изменит ее.
Верила, что после всего пережитого в дни вторжения она уже не будет мелочна,
станет взрослой, умной, сильной, но она переоценила себя. Она в тягость ему
и не может больше выносить это. Она обязана сделать из этого необходимые
выводы прежде, чем будет совсем поздно. И просит простить ее, что взяла с
собой Каренина.
суббота, и он мог остаться дома. В сотый раз он взвешивал все
обстоятельства: граница между его страной и остальным миром уже закрыта,
прошли те времена, когда они уезжали. Никакими телеграммами и телефонными
звонками Терезу обратно не вызволишь. Власти уже не выпустят ее за границу.
Ее отъезд непостижимо бесповоротен.
палочные удары, но при том, как ни странно, и успокаивало его. Никто не
понуждал его принимать то или иное решение. Ему не надо было смотреть на
стены супротивного дома и задаваться вопросом, хочет он жить с Терезой или
не хочет. Она все решила сама.
отчаяние как бы отступило, как бы утратило свою силу, истаяв в обычную
меланхолию. Он оглядывался на годы, которые прожил с Терезой, и ему
казалось, что вся их история не могла завершиться удачнее, чем завершилась.
Если бы кто-то даже придумал эту историю, то вряд ли мог бы закончить ее
иначе: Тереза пришла к нему по собственной воле. Таким же образом в один
прекрасный день и ушла. Приехала с одним тяжелым чемоданом. С одним тяжелым
чемоданом и уехала.
исполненный меланхолии, которая становилась все более и более прекрасной.
Позади было семь лет жизни с Терезой, и теперь он убеждался, что те годы в
воспоминаниях были прекрасней, чем когда он проживал их в действительности.
должен был что-то утаивать, маскировать, изображать, исправлять,
поддерживать в ней хорошее настроение, утешать, непрерывно доказывать свою
любовь, быть подсудным ее ревности, ее страданиям, ее снам, чувствовать себя
виноватым, оправдываться и извиняться. Это напряжение теперь исчезло, а
красота осталась.
вдыхал аромат своей свободы. За углом каждой улицы таилось приключение.
Будущее вновь стало тайной. Опять вернулась холостяцкая жизнь, жизнь,
которая, как он некогда думал, была ему предначертана; лишь в ней он может
оставаться воистину самим собой.
его шагом. Было так, словно она привязала к его лодыжкам железные гири. А
теперь неожиданно его шаг стал гораздо легче. Он чуть не парил в воздухе. Он
оказался в магическом поле Парменида: он наслаждался сладкой легкостью
бытия.
кому-то из цюрихских женщин, с которыми он познакомился в последние месяцы?
Нет, у него не было такого желания. Он чувствовал, что случись ему
встретиться с какой-нибудь женщиной, воспоминание о Терезе мгновенно стало
бы невыносимо мучительным).
вечера. В понедельник все изменилось. Тереза ворвалась в его мысли: он
чувствовал, каково ей было, когда она писала ему прощальное письмо;
чувствовал, как у нее тряслись руки; видел, как она тащит тяжелый чемодан в
одной руке и Каренина на поводке - в другой; он представлял себе, как она
отпирает их пражскую квартиру, и собственным сердцем ощущал бесприютность
одиночества, пахнувшего ей в лицо, когда она открыла дверь.