Чтение 5–й страницы книги ~Пальцы для Керолайн~

Переведя деньги со своего парижского счета в Сity Ваnk, они с Мишель
прилетели в Нью-Йорк и сняли целый этаж в Гринвич Виллидж...

Шива обещал самому себе, что в никакие авантюры больше влезать не будет,
во всяком случае, пока не кончатся деньги, и стал жить жизнью простого
наблюдателя...

На этом можно было бы и закончить историю моего старшего брата, но хочу
коротко сказать о том, как он расстался с еще двумя своими пальцами...

В домашнем зверинце своего нью-йоркского приятеля Шива кормил кусочками
мяса шакала. Тот был голоден, и потому не рассчитал движения своих крепких
челюстей и откусил брату два пальца...

Приятель из уважения к Шиве тотчас застрелил шакала и оплатил медицинские
расходы, связанные с ранением.

Оставшиеся пальцы отныне тщательно оберегались их хозяином, он стал редко
выходить из дома и все свое время посвящал ледяной Мишели...

На рождество 198... года Шива получил поздравительную открытку, в которой
ему желали крепкого здоровья, личного счастья и прочих благ, которых он сам
себе желает... И каково было удивление Шивы, в какое странное состояние
пришла его душа, когда он прочел подпись, поставленную под поздравлением:
Твой отец ИОСИФ...

БЛУЖДАЮЩИЙ АГАСФЕР

Когда Шиве пошел всего лишь третий год, а Иосиф разменивал четвертый
десяток, сердце отца вдруг пришло в какое-то движение; стало подпрыгивать,
стучать в грудную клетку, словно затекшие ноги об пол, и просить свежего
ветра дальних дорог...

Ничтоже сумняшеся, Иосиф, как и в прошлый раз, не говоря никому ни слова,
исчез...

Он сел в поезд и десять суток ехал сквозь всю Россию, наслаждаясь глазами
ее великими просторами, ее высоким небом и чистыми дождями...

Отец тянулся к неизведанному, куда еще не ступала его кривая нога, где не
воспламенялся орлиный взор, куда добирался лишь его могучий помысел... Путь
его лежал на Дальний Восток...

На десятые сутки Иосиф сошел с поезда на станции Ерофей Палыч, пересел в
товарняк и добрался до Магочи. От нее пешком дошел до того места, где
сливаются Шилка и Аргунь, образуя Амур, и, недолго думая, бросился в мутные
воды великой реки. Таким образом, в светлый праздник Еврейской Пасхи Иосиф
вплавь преодолел советско-китайскую границу и был выловлен узкоглазыми
пограничниками, после того, как был ранен из "калашникова" в плечо.

Превозмогая боль, отец все же улыбался и пытался обнять китайского
офицера, объясняя ему, что с этого дня решил стать его согражданином...

К удивлению Иосифа, китаеза не проявил радости по поводу объединения двух
великих народов, а, наоборот, кривился от прикосновений мокрого перебежчика
и норовил хлестнуть его перчаткой по кривому носу...

Отец был чрезвычайно обижен на такое обхождение и, лежа в военном
грузовике, размышлял о человеческой злобе... Открытый всем ветрам, он сильно
мерз. Больше всего застывала левая ступня, с которой во время плавания
соскочил башмак...

Особенно печалило то, что в каблуке потерянной обувки было запрятано
несколько золотишка... Но оставался еще один ботинок, в котором тоже имелось
кое-что, в этой ситуации могущее очень пригодиться...

Отца привезли в пограничную комендатуру и, словно бревно, забросили в
вонючую камеру. Там он просидел до утра без сна, давя клопов и причитая о
своей непутевой жизни...

Наутро состоялся первый допрос, цель которого была установить, как понял
Иосиф, крупный он шпион или мелкий. Китаец-следователь с тонкими губами на
протяжении трех часов спрашивал одно и то же, а жирный переводчик вкрадчивым
голосом переводил.

- Имя, фамилия... Звание... Цель заброски...

А Иосиф на все вопросы терпеливо отвечал:

- Мир, дружба, бизнес...

Так безрезультатно прошло три часа, а на четвертый отца стали бить.
Выбили все передние зубы, повредили правое ухо, слегка надорвали мочку, и
тогда Иосиф решил, что настала пора действовать. Он попросил минуту
передышки, снял единственный ботинок и негнущимися пальцами принялся
отдирать подошву.

Через мгновение он протягивал пограничникам золотые цепочки и колечки,
приговаривая, что теперь это принадлежит им, а его пора бы и отпустить на
все необъятные китайские просторы...

Китайцы, ожидавшие обнаружить в тайнике микропленки и прочие атрибуты
шпионов, увидев обычное золото, еще больше разозлились; принялись бить
Иосифа по самому дорогому месту, а когда он потерял сознание и душа его уже
собиралась в долгий полет к праотцам, в помещение для допросов зашел
начальник погранзаставы, положил конец насилию, и безжизненное тело отца
было вновь брошено в камеру...

После этого избиения он долго приходил в себя, грустя по солнышку и
свежему ветерку. Десять дней его никто не трогал и не обижал, и Иосиф уже
было подумал, что про его грешную душу забыли... Как он впоследствии узнал,
китайцы в это время связались с советской госбезопасностью и пытались
обменять отца на какого-то своего шпиона-азиата... КГБ ответил
категорическим отказом, так как уже давно не засылал разведчиков в Китай, и
не имел представления, кто бы это мог быть... На последний вопрос китайской
безопасности, что делать с перебежчиком, советская сторона ответила: а что
хотите!..

Иосифа, закованного в наручники, препроводили в Пекин, где он в скором
времени был осужден по какой-то статье китайского законодательства и
приговорен к четырнадцати годам заключения в лагерях... В приговоре отец был
назван "вольным шпионом", сотрудничавшим в пользу всех империалистических
стран, а потому попал в колонию очень строгого режима...

Самая большая беда Иосифа заключалась в том, что он не знал ни одного
слова по-китайски и вынужден был общаться только с самим собой... Усугубляло
положение и то, что его желудок не принимал риса, а потому "вольный шпион"
отчаянно мучился чрезмерным сварением... Когда его стали гонять на
лесоповал, немного полегчало. Нечеловеческие нагрузки способствовали
привыканию к любой пище, и отчаянное положение отца немного выправилось...

Как только Иосифа отпустило, его помыслы обратились к фантазированию
женщины, однако он беспокоился - не повредили ли пограничники его самого
главного органа и сумеет ли он им воспользоваться по возникновению
надобности...

Лагерь располагался на месте вырубки леса, и площадь его бараков
равнялась ста гектарам. Пятьдесят из них были отданы для содержания мужчин,
вторая же половина заселилась женщинами. Ровно посередине территории
проходил двухметровый забор, увитый колючей проволокой, целые сутки звенящей
от высокого напряжения пропущенного по ней тока. Лишь в одном месте этого
забора была небольшая дверка, охраняемая часовым. В нее туда-сюда проходило
лагерное начальство, которому Иосиф невыносимо завидовал...

Отношения с товарищами по бараку у отца были несколько натянутыми. Так
как он был единственным в лагере представителем европейской цивилизации, к
тому же тщедушный телом, его без особого труда заставляли быть вечным
гальюнщиком; и воспротивься Иосиф этому хоть помыслом одним, жизнь его
сократилась бы до недели.

Отец был свидетелем расправы, случившейся в бараке. Его сосед по нарам
слишком часто перечил китайскому пахану, и как-то ночью несколько здоровых
китаез связали смельчака по рукам и ногам... Иосиф уже молился за грешную
душу соседа, уверенный, что жить ему осталось мгновение... Но соседа не
резали, не душили веревкой, а засунули ему в ухо десяток крупных рыжих
муравьев, а чтобы те не вылезли по прихоти своей, заткнули ухо деревянной
затычкой и оставили жертву связанным до утра... На следующий день у бедолаги
начала болеть голова и чесаться шея. Он пытался заливать в ухо воду, но
муравьи уже проникли в мозг, ползая по его коре, словно по коре дерева...
Через два дня сосед ослеп - видимо, муравьи сожрали зрительный нерв; на
четвертый он оглох и все корчился на нарах от невыносимой боли и умолял,
чтобы ему воткнули в сердце заточенную спицу. Никто на его мольбы не обращал
внимания, и на седьмой день он сам издох, похудевший вдвое от страшных
мучений...

Таким образом, Иосиф решил существовать в лагере тихой травкой, которая
колышется по прихоти любого ветерка и дожидается штиля, чтобы вырасти и
стать кустиком...

К концу первого года заключения отец уже прилично болтал по-китайски и
вечерами рассказывал заключенным цветные истории своего бытия. Он описывал
жизнь в Индии и свою первую любовь, так трагически закончившуюся...
Уголовники плакали, нежные в своих глубинах, вспоминали утраченных любимых,
и Иосифа, обладавшего даром разжалобить, перевели из гальюнщиков в
"рассказчики"... Под его ночные рассказы весь барак в едином порыве
мастурбировал и в последнем мгновении наслаждения словно переносился к своим
женам и любовницам, в тихую и вольную жизнь...

Как-то ночью, после очередного своего рассказа, Иосиф засыпал в мечтах о
будущей любви, и когда его сознание уже закрывало за собой дверку сна,
чье-то прикосновение вернуло отца в реальность... Он открыл глаза и увидел
рядом со своим лицом физиономию пахана со сверкающими в темноте глазами...
Отец сначала дико перепугался, подумав, что пришла последняя пора, но пахан
принялся успокаивать его, шепча на ушко ласковые слова, пускающие по коже
Иосифа мурашки...

Пахан шептал слова любви и предлагал сожительство, обещая заботу и
всеобщий почет, как королеве...

Иосифа била дрожь, как при пятидесятиградусном морозе, а мозг лихорадочно
искал выхода...

Старый уголовник с вонючим ртом признавался отцу, что его рассказы -
чистые и свежие - пробудили в очерствевшей душе каторжника большое, красивое
чувство, и хотя Иосиф не китаец, тот все равно, преодолев предрассудки,