снилась улица около дома сестры, где он пил пиво у ларька. И дома больше не
пошатывались. Они стояли прямые, ровные, и казалось, что ничто не могло их
сдвинуть. И он пил пиво у ларька - и пил реально, реально, одну кружку за
другой, но видел, что это кто-то другой, а не он, огромный, огромный, выше
домов, пьет пиво...
кровати, он вглядывался в легкие очертания и вдруг решил, что в дальнем углу
есть разум.
стал пугать это движение. И скоро шевеление мух переместилось в сторону, к
окну. Свет пронизывал это колебание на одном месте. Правда, никаких мух не
было.
излишнего беспокойства и он целиком погрузился в неопределенное созерцание.
Очень плохо, что он не умел давать названия тому, что видел как тайну.
проходящей мимо его сознания.
Иными словами, ему некого было убивать. (Клава была не в счет: он даже не
относил ее к людям).
без одной ноги табуретки, в поломанные прутья. И взяв топор, вдруг выходил
из своего уюта и с бешеным усилием воображения рубил фигуры.
безразличия - часто вставал член, и он не заметил, как стал соединять этот
восход со смертию.
всему подполу, ворочая предметы, двигаясь с приподнятыми, точно для обхвата,
руками.
смерть и была его душой.
каменное лицо становилось, точно облепленное глиной, подвижным, подвижным от
удивления.
Лидинька на этот раз не хочет убийств " блаженных младенцев" . Может быть, в
ней говорило просто вздорное упрямство. Возможно также, что она
предчувствовала в этом младенце своего будущего жениха или просто любовника.
другим членам семейства, кроме, разумеется, Петеньки. Дед Коля залез на
чердак и пытался оттуда поговорить с Пашей.
всерьез стал нервничать. Он нелепо, в коридоре, при всех, бросался на
Лидиньку, прижимая ее, чтоб изнасиловать и проткнуть дитятю.
него по огромным, разбросанным помойкам. (Паша повредил себе ногу и не мог
ее догнать).
своей комнате. Между тем Федор внизу, под полом, начал рыть ход на половину
Фомичевых...
комнату. Он вбежал туда с обнаженным, приподнятым членом, который он - для
большей ярости - ошпарил кипятком. Этот вид ошпаренного члена, от которого
даже как бы шел пар, неожиданно подвеселил и соблазнил Лидиньку; она
оглушенно отдалась Паше.
младенцем...
потом, правда, подоспел дед Коля. Он и принял мертвого внука. Паша между тем
во дворе играл сам с собой в салки. Лидинька, как ни была слаба, но на этот
раз страшно разозлилась.
ненормальный.
замахнулся на лампу мокрой тряпкой.
груди.
- А мог бы и живой выйти, хоть и преждевременно. Назло ему, суке, скажу, что
живой родился. И что мы его в больницу отдали. А ты, папаня, подтверди...
Может в лес, как тогда, убежит.
низу, из подпольного угла. (Федор уже прорыл ход на вторую половину, к
Фомичевым).
надсмехаясь, ответила Лида просветленно. - Живой родился...
родила живого, стерва?! ...Для чего ж я член шпарил?!!
Он первого удара Лидинька издала страшный вопль, даже Клава побежала на
половину Фомичевых... Только Петенька, как всегда, скребся в углу.
почти без сознания...
словно очнулся. Прибежала даже соседка-старушка Мавка. Разбухший от водки
Павел, покачиваясь, ушел из дому.
вызвать неотложку или скорую помощь; но Лида отчаянно замотала головой...
вдруг широкими, мутно-помойные глаза на пятне в углу, - не сообразила я, что
он так сразу взбесится. Использовали домашние средства и Лидиньке вроде
полегчало.
разошлись по своим щелям. Лидинька, уже ожившая, захотела остаться одна и
поспать спокойно. Все двери накрепко заперли на засовы; а на окнах в этой
местности - и так частенько были железные решетки.
или ей это снится.
изнутри точно подкатывались к горлу черти. Это было так странно, что ей не
пришло в голову ни встать, ни звать на помощь. На минуту у нее мелькнула
мысль, что она наоборот, выздоравливает.
реальность, что половица в углу медленно приподнимается и чья-то громоздкая,
черная, согнутая фигура вылезает из-под пола.
лишь продолжением ее безмерного, предсмертного состояния. В то же мгновение,
червивое, в дырах пространство скомкалось в Лидиных глазах и молниеносно
вошло в эту фигуру, которая теперь осталась единственной концентрацией
Лидинькиной агонии, одна в комнате.
опустошением, взглянул на Лидиньку.
- не дай Бог прирежу. Я ведь чудной. Поговорить надо.
чуть сознавала, где находится. Почему-то ей показалось, что на голове у
Федора темный венец.
окостенели, как перед смертью, но глаза струились небывалым помойным светом,
точно она испускала через взгляд всю свою жизнь, все свои визги и бдения.
все проще будет.