от объявшего ее роя беспощадных огненных ос, это смерть, смерть схватила
ее, и теперь уже не отпустит, никогда уже не отпустит, что-то темное капает
из кошки на пол, а потом там, на ремне, глухо, влажно лопается и начинает
похрустывать. Плач кошки берет на ноту выше, она ритмично дергается, и из
нее вываливается смрадная кишечная тряпка.
2. Бесовская кукла
восстанут и поработят вас, и будете вы служить им, ибо так сказал Господь
наш, Бог Саваоф."
тела путанным клубочком, как маятник остановившихся часов, внизу налилась
уже лужица, которую слышно по мягким щелчкам стекающих с трупика капель.
болит горло, словно она перед тем долго кричала, а ее не слышали.
гипнотического страха. Что-то появилось в Наташиных чертах, что-то чужое и
невыносимое, и теперь оно медленно уходит прочь, как тень неведомого
облака, становится все слабее, вот его уже совсем трудно различить, но Люба
знает: оно не ушло совсем, оно только спряталось, тут, в Наташиной плоти,
Люба с удивлением наблюдает, как изящно, как естественно превращается этот
ослепляющий ужас в черты знакомого ей лица.
исступленно визжа от страха, но там нет выхода, и Обезьяна боком, плечом и
спиной, падает на стену, сползает на асфальт, гадко захлебываясь, и дальше
только скулит, прижавшись к глухому камню, а Ирина пятится назад и
забирается с ногами на рулоны, обе они уставились за спину Любы, и Люба
понимает, что там, за ее спиной, находится нечто страшное, очень страшное,
на что ни в коем случае не нужно смотреть. Но у нее не достает уже сил
просто терпеть муку страха, и она оборачивается, а обернувшись, видит
женщину на пороге комнаты, женщину, одетую в белое платье без всякого
узора, и лицо ее бело, как мел, она стоит на пороге, но в то же время Люба
знает, что женщины этой не существует, не может существовать, однако она
стоит на пороге, рот ее и глаза закрыты, как тонкие порезы на лице, а
волосы - светлые, обрезанные на середине шеи.
и тихо.
Никаких белков со зрачками, только вздутия невесть как удерживающейся в
глазницах крови. Люба чувствует внутри себя боль, но не может понять, что
болит. Женщина размыкает линию рта и из нее тоже проблескивает кровью.
темные капли. - Ты умрешь, Крапивина.
учительницу русского языка и литературы, внешность которой так изменилась,
словно кто-то стер ее с бумаги плохой резинкой, оставив одни контурные
следы.
- Где вы это слышали? Понимаете ли вы, Виктория Владимировна, что вы
подохли за эти слова? Что вы на меня так смотрите? Вы мертвы, вы бросились
с балкона, вы упали с двенадцатого этажа. Вы упали на асфальт, я была там,
вы сделали большую лужу, и кишки из вас вылезли, как из этой кошки. Они
вылезли, ваши кишки, и лежали на солнце. Ваш живот, Виктория Владимировна,
лопнул, и кишки вылезли наружу, я надеюсь, это вы понимаете?
остаться в своей уютной квартире? Это я заставила вас, это я внушила вам
глупую мысль, будто вы умеете летать, а вы - поверили, вы поверили,
Виктория Владимировна, как не наивно это выглядит с вашей стороны, а если
рассудить - то во что вам было еще верить? Ведь вы были так одиноки,
Виктория Владимировна, так пусты, ни один человек не мог вынести вашей
пустоты, даже ваш муж ушел от вас. И вы прыгнули, и упали, и выпустили
кишки на солнце, и все потому, что вы хотели рассказать всем о той тайне,
которую узнали, всем детям, большим и маленьким, хотели вы рассказать то,
чего никому не следует знать, вот я и спрашиваю, Виктория Владимировна,
откуда же вы сами узнали это? И что же это было за волшебное слово,
венчавшее ваш гнусный ребус?
подняв согнутые руки к груди.
воздух с навалившейся тяжестью, сердце вязнет в груди, в кромешная тьме,
поднимающейся до самых глаз. Люба валится набок, не в силах оторвать взгляд
от лица распрямившейся Виктории Владимировны, со звериным, бешеным криком
кидается из полумрака Обезьяна, она несется с невероятной скоростью, как
оторвавшееся от машины колесо, но каменная сила, как одежду, отбрасывает ее
в сторону, на свернутые под стенами рулоны. И в то же мгновение тяжесть
сходит с Любы и новый воздух с болью наполняет измученную грудь. Кажется,
что огонь в консервной банке разгорелся ярче, на его свету Виктория
Владимировна прислоняется к стене и сильно дергается, ртом выбрызгивая
темную жидкость себе на платье. Руки ее то сгибаются в локтях, то судорожно
распрямляются.
землей, - зло говорит Наташа. - Я заставила вас умереть, я же могу и убрать
вас с белого света навсегда, так что вы никогда его больше не увидите. Вы
знаете, что такое вечная тьма? Там где лежат настоящие трупы, эти
безобразные чучела, забытые временем?
оседая по стене на пол.
бессмысленная овца, говорить о вещах запретных, как смели рисовать
пентаграммы на школьной доске? - Наташа приближается к корчащемуся в
судорогах телу и останавливается над ним. - Задерите подол.
разные стороны. Кроме платья, на нее больше нет никакой одежды. Через все
ее тело проходит крупный багровый шов.
непристойными стихами, обращенными к червям. Но черви не умеют читать,
Виктория Владимировна, их не учили русской литературе. Они сейчас будут
рыться у вас в мозгах.
запуская музыкальные пальцы в волосы, и мучительно стонет.
Грызут, грызут.
четкую вертикаль стены сразу много своей коричневой крови.
- Старуха сказала, - булькающе харкает учительница. - Бессмертен, кто знает
слово.
кашель. - Убери своих червяков...
сволота старая, сколько можно смердеть, - с этими словами Наташа хватает
Виктория Владимировну за волосы и, упершись ей ногой в грудь, всем телом
рвет на себя. Шея учительницы трескает, как сломанный стебель, кожа
вскрывается, выпуская ручей темной крови. Руки Виктории Владимировны
бессильно падают на тело, согнутая нога вытягивается по асфальту. Отерев
руки о край белого платья, так что на ткани остаются размазанные темные
следы, Наташа выпрямляется. - Вот видите, - говорит она, поворачиваясь к
подругам. Лицо ее бледно светится в темноте. - Это же просто дохлятина,
бесовская кукла. Нечего было бояться.
дрожью, будто она долго долбила отбойным молотком ороговевший панцирь
вымершего подземного асфальта. Обезьяна щелкает зажигалкой, чтобы закурить,
сидя на рулонах. Зажигалка дрожит в ее руке.
безжизненного тела Виктории Владимировны. Темное пятно крови на платье
трупа медленно растет, как брошенная на промокашку клякса.
устало опускается на землю рядом с Любой. - Она меня первым делом сдавила,
и вот ее. Ты как, Любка?
силища-то тупая.
зубы.
мертвые делают. Вот что. Сперва вы с Любкой пойдете и принесете мою книгу.
Она у меня дома, под кроватью лежит. Там альбомы для рисования, а книга под
ними. Ты запомнила, Любовь? Встречаемся потом в парке Славы, возле беседки
с мороженным.
Любы осталось в слепой темноте несущих воды труб, там, где она впервые
Черепнин Владимир
Ильин Андрей
Шилова Юлия
Херберт Фрэнк
Скальци Джон
Сертаков Виталий