громовень, стуковень идет, разве тут уснешь!
слова суешься?..
Кузьминишной я уже была.
несколько сомневался Умрищев.
говорил Умрищев, целуя Федератовну несколько раз.- Никуда ты
не совалась, дожила до старости лет и стала ты, как боец,
против всех стихий природы!
Федератовна.- Против тебя, против Божева Афанаса и против еще
каких-нибудь, кто появится... Я ведь все кругом вижу, я во все
суюсь, я всем здесь мешаю!..
нас повестки дня нету, а ты факты знаешь!
всю республику люблю, я день и ночь хожу и щупаю, где что есть
и где чего нету... Да без меня б тут давно мужики-единоличники
всех коров своих гнусных на наших обменяли, и не узнал бы
никто, а кто и проведал бы, так молчал уж: ай ему жалко нашу
федеративную республику?! Ему себя жалко!
более бледнел и хмурился - он боролся со своим отчаянием, что
жизнь скучна и люди не могут побороть своего ничтожного
безумия, чтобы создать будущее время. Когда начал говорить
Божев задушенно, с открытым и правдивым лицом и с милыми
глазами, светящимися пролетарской ясностью,- Вермо заслушался
одних звуков его голоса и был доволен, но потом, когда
почувствовал весь смысл хитрости Божева, то отвернулся и
заплакал. Федератовна, бывшая близко, подошла к инженеру и
вытерла ему глаза своей сухой ладонью.
наступает: душа с советской властью расстается. Мы их кокнем:
высохни глазами-то.
улыбнулась и захотела узнать, в чем Умрищев и Божев каются:
ведь обвинение их бабушкой Федератовной голословно, она, может
быть, недовольна не классовыми фактами, а лишь старостью своих
лет.
понял, какую мучительную ошибку он совершил, испугавшись
обвинения старухи из ее щербатого рта - ведь действительности
никто здесь не знает. Умрищев же думал безмолвно для самого
себя: "Всю жизнь учился не соваться, а тут вот сунулся с
покаянием - и пропал! Ну кто тебе директиву соваться дал
- скажи, пожалуйста: кто? Жил бы себе молча и убого, как остальные два
миллиарда живут!"
поскольку бабушка Федератовна отлично понимает, что
единственным желанием его и Умрищева было доставить
удовольствие заслуженной совхозной бабушке и, стало быть, не
прекословить ей. Это же ясно - это ведь было предпринято ради
уважения к трудовому стажу Федератовны, но вовсе не ради
какой-либо идейной серьезности.
может, поскольку для оперативного свершения ошибки надо все же
сунуться куда-то или во что-то, а он давно уж ни до чего не
касается, особенно до вопросов мировоззренчества.
вечер,-сказал в заключение Умрищев.- Посмотрите, как это
довольно хорошо. Посмотрите затем на эту советскую старушку (он
показал на Федератовну), разве это не вечер капитализма,
слившийся на севере с зарей социализма? И разве не приятно
сказать нашей Федератовне, этой доброй тетушке всего будущего и
теще всего прошлого, словесную милость? Пусть она утешается
по-пустому на старости лет!
отросшую бороду, на что Умрищев даже не вскрикнул, решив уже
претерпеть все это, как самую дешевую муку, а Божев моментально
обнял всю старушку - с одной стороны, для ласкового
успокоения, с другой - для защиты Умрищева. Но Федератовна,
обернувшись, хлестнула ладонью по лицу Божева, а он не посмел
обидеться. Ночью же, учтя эпоху, Божев уничтожил все ночлежные
тыквы, чтобы улучшить тем самым свое политическое положение и
ослабить очередную невзгоду жизни.
пастуха. За ее гробом шла подруга - профуполномоченная,
провожавшая тело, несмотря на неплатеж Айной членских взносов;
тут же находился кузнец Кемаль, вздыхавший все время от
какой-то нечленораздельной силы; затем двигался Умрищев с
Божевым, и в стороне ото всех шла Надежда Босталоева, держа за
руки Мемеда, малолетнего брата Айны. Впереди гроба шел Вермо.
Один скотник имел хроматичесхую гармонию и дал ее Вермо, чтобы
музыка сопровождала погибшую.
Кемаль, выбрал для погребения сухое песчаное место и вырыл там
могилу, чтобы девушка побольше пролежала целой.
"Аппассионату" Бетховена; в течение игры он чувствовал радость
и победу и желал отомстить всему миру за беззащитность
человека, которого несли мертвым следом за ним. Существо жизни,
беспощадное и нежное, волновалось в музыке, оттого что оно еще
не достигло своей цели в действительности, и Вермо, сознавая,
что это тайное напряженное существо и есть большевизм, шел
сейчас счастливым. Музыка исполнялась теперь не только в
искусстве, но даже на этом гурте - трудом бедняков, собранных
изо всех безнадежных пространств земли.
пыль эоловых песков неслась в атмосферной высоте вихрем,
которого внизу было не слышно,- и солнечный свет доходил до
земной поверхности смутным и утомленным, как сквозь молоко.
Жара и скука лежали на этой арало-каспийской степи; даже
коровы, вышедшие кормиться, стояли в отчаянии среди такого
тоскливого действия природы, и неизвестный бред совершался в их
уме. Вермо, мгновенно превращавший внешние факты в свое
внутреннее чувство, подумал, что мир надо изменять как можно
скорей, потому что и животные уже сходят с ума. В этом
удручении Вермо спросил у Босталоевой, что ей представлялось,
когда он играл.
классом, и музыка была за нас!- ответила Босталоева.
приближающийся день жизни, когда последний стервец будет убит
на земле. Вермо всегда не столько хотел радостной участи
человечеству - он не старался ее воображать,- сколько
убийства всех врагов творящих и трудящихся людей.
выразительности к произношению яростных слов. Одна пьеса Вермо
такой и была, и он сыграл ее, когда гроб поднесли к степной
песчаной могиле. Умрищев и Божев не понимали музыки Вермо; они
думали, что эти звуки имеют горестное значение, и понемногу
плакали из приличия.
внутрь земли. Она смерти не боялась, ей только было удивительно
- куда же денется ее активная сила, если придется умереть, и
кто будет болеть тогда старой грудью за совхозное дело.
Ишь какой сухой весь пришел!
Божев.
на тихую сторонку и плачь!..
свое лицо со лба вниз,- но Федератовна, обождав, подошла к
нему, провела рукой по лицу, попробовала слезную влагу Божева
на язык и обнаружила:
глаза себе сгоняешь - ты вон что надумал, кулацкий послед!
Божев,- у тебя язык не чует.
Лукин Евгений
Зыков Виталий
Максимов Альберт
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Шилова Юлия