засвечусь, меня, возможно, ждет повышение по службе, а если не выполню
или засвечусь... Об этом лучше было не думать. У "кобры" всегда должна
установка на победу. Только вперед - и только к успеху!
Пилот приземлил его всего в двадцати шагах, и я разглядел, как он, не
выключая двигателя, машет мне рукой. Придерживая рукой фуражку, я
поднялся по сброшенному мини-трапу в крошечный пассажирский отсек - и
пожалел, что по совету директора не принял валидол: в кабине меня
встречали с объятиями Игор и Аллина, тот самый Игор, с которым я прожил
в одной комнате в Интернате все свои детские годы, и та самая Аллина,
которая была моей первой девушкой и которую я давно уже похоронил в
своих мыслях, считая ее погибшей. Они усадили меня на сидение и,
подперев с обеих сторон, принялись радостно пихать в бок и строить рожи.
Говорить мы друг другу ничего не могли из-за сильного шума. Но, может, и
к лучшему: это был тот момент, когда слова излишни. Я был так возбужден,
что на какое-то время забыл и про свою миссию, и про то, куда
направляюсь, и про предстоящую встречу с директором, и про зловещего
доктора Морта, которого мне предстояло разыскать, - все поглотила
сиюминутная радость момента, светлая и безоглядная, как в детстве.
сущности, изменилось. Да, оно приобрело черты завораживающей
женственности, но выражение его было все тем же, хитро-озорным и
добродушным одновременно. Все те же прямые темно-русые, с медным
отблеском волосы, кончики которых у плеч игриво завиваются наружу, те же
прозрачно-серые в голубизну глаза, те же загнутые вверх уголки губ и те
же едва заметные ямочки на щеках. Именно такой она жила в моей памяти
четырнадцать лет. Если с ней и произошли изменения, то только в лучшую
сторону: на смену детской заостренности черт пришДа, оно приобрело черты
завораживающей женственности, но выражение его было все тем же,
хитро-озорным и добродушным одновременно. Все те же прямые темно-русые,
с медным отблеском волосы, кончики которых у плеч игриво завиваются
наружу, те же прозрачно-серые в голубиз
прикнопленной к доске карты мира и показывала места обитания различных
млекопитающих. Каждый выход Лины к доске был для меня праздником: я
давно был к ней неравнодушен, и когда она отвечала урок, стоя перед
классом, мог не стесняясь рассматривать ее стройную фигуру. Несколько
раз я даже собирался мысленно раздеть ее, но не решился: мне почему-то
казалось, что учитель сразу заметит по моему взгляду, чем я занимаюсь.
вопросы. Карта висела высоко, а указка была короткой, и когда Лина
показывала ареал обитания какого-нибудь гризли, ей приходилось
вытягивать руку вверх, платье натягивалось на ее фигурке, изгибы тела
обрисовывались предельно четко, и у меня сладко замирало сердце.
Подавляя в себе предательскую дрожь возбуждения, я поднял руку, и когда
учитель обратил на меня внимание, сказал: "Хочу увидеть, где живет белый
медведь".
которой она выросла еще два месяца назад - и я мысленно застонал... В
этот момент случилось невероятное: она услышала мой внутренний голос,
резко отдернула от карты, как от горячей плиты, протянутую вверх руку,
полуобернувшись, метнула в меня насмешливо-веселый взгляд, ткнула
указкой в Австраллию и с вызовом посмотрела на меня. Под хохот класса
наши глаза встретились, и от зрачков к зрачкам словно прошла
электрическая дуга - мы поняли друг друга и почувствовали между собой
некую волнующую таинственную связь.
Это была ее единственная неудовлетворительная оценка за все время учебы
в Интернате. В остальном она неизменно оставалась круглой отличницей и
считалась самой способной среди своих сверстников. У нее был целый букет
талантов: она прекрасно рисовала, сочиняла стихи (в отличие от моих - с
безупречной рифмой), играла на арфе и исполняла арии. В школьном театре
она неизменно играла роль Бруунгильды, и сам директор Интерната
восхищался ее голосом и актерскими способностями. Когда я серьезно думал
о Лине и ее замечательных качествах, она представлялась мне самим
воплощением Вечности. Что может быть достейнее вечной жизни, чем женская
красота? Так думал я тогда и так думаю сейчас.
уверенности в себе. И все же мне показалось, что она над чем-то
задумалась. Сидя на задней парте, я смотрел на ее медно-золотистый
затылок, пытаясь понять, о чем она думает, но безуспешно. Через какое-то
время ее голова наклонилась, и в просвете между завернутыми вверх
локонами и кружевным воротничком платья показалась интимно-белая полоска
нежной шеи - Лина что-то писала. Сердце мое забилось: шестым чувством я
понял, что она пишет мне записку. Не оборачиваясь, чтобы не заметил
учитель, она завернула руку с надписанной бумажкой за спину - записка
была подхвачена и пошла по рядам. Наконец, с громко стучащим сердцем я
развернул аккуратно сложенный вчетверо листок и прочитал: "На перемене
за школой". Больше там ничего не было. Ни приветствия, ни подписи.
стене школы, ловил ртом капель со свисающих с карниза пухлых мартовских
сосулек и наслаждался радостью ожидания. Волнение не было тяжелым, оно
приятно грело кровь и щекотало нервы. Краем глаза я увидел
приближающуюся Лину, но не прервал своего занятия, демонстрируя
выдержку. Она подошла вплотную - я опустил голову. Вода теперь капала
мне прямо на макушку и стекала за шиворот. Вид у меня, надо полагать,
был глупый. Аллина рассмеялась звонким смехом, я сдержанно улыбнулся в
ответ.
глаза.
прикоснулся к ней губами. Нежная кожа пахла весной и подснежниками - так
почему-то мне показалось. Лина доверительно положила мне руку на плечо и
сказала:
дневник Игора.
просьба меня расстроила, но не удивила. Игор был высоким и крепким
парнем, спокойным и умным. На него засматривались многие девочки, но его
интересовали глобальные философские вопросы, а не мелкие интриги. Его
подчеркнутое равнодушие к девочкам еще больше возбуждало их. Не
составляло труда догадаться, что Лине было любопытно проникнуть в мысли
Игора и узнать, такой ли он холодный, каким его принято считать.
Я был уверен, что он доверяет бумаге свои заумные мысли, которые не
вызовут у Лины никакого интереса. Не выполнить ее просьбу мне не
приходило в голову, хотя формально это было проще простого, ведь она
ничем не могла мне угрожать. Да, я украл дневник у друга, поступил в
сущности подло, но не видел в этом ничего плохого: Лина прочтет его
каракули, увидит, что там нет ничего особенного, и вернет дневник. В
Игоре она разочаруется и оставит его в покое, а меня будет любить за
преданность. Всем будет хорошо.
за пять минут до звонка на первый урок.
заранее. Лина тут же раскрыла дневник на последних страницах и стала
внимательно читать. Щеки ее зарделись румянцем. Меня неожиданно осенило:
"Она знала, что там про нее написано. Между ней и Игором что-то
произошло!" Пораженный этой запоздалой догадкой, я выхватил у Лины
дневник, но она с кошачьей ловкостью выдернула его у меня из рук,
прижала к груди и убежала. Догонять ее было бесполезно: у нее были
длиннее ноги.
ясно, что его украли по наущению девчонок. Последними словами он
проклинал "подлого предателя, попавшего под каблук похотливых мартышек",
а я как мог вторил ему, боясь, что он меня уже заподозрил и таким
образом проверяет. И еще я уверял его, что не все потеряно и дневник
может найтись, будучи сам уверен в том, что Лина вернет его, когда
прочитает.
божественной, как прежде, хотя старалась всячески подчеркнуть свое
достоинство. Она ждала меня, уперев одну руку в бок, с царственно
поднятым подбородком. Сразу стало ясно, что дневник она мне не отдаст.
Когда я подошел, то увидел, что губы ее мелко подрагивают.
Она заметила мои душевные муки и понимающе погладила меня по щеке своей
узкой прохладной ладонью. Все мои сомнения тут же улетучились - я был
готов на все.
любил ее, но ореол загадочности вокруг нее пропал. К восхищению
примешивалось сострадание: я не знал, чем Игор обидел ее и не чувствовал
за собой права на истину, но готов был отомстить за нее кому угодно,
даже лучшему другу. Однако когда я очутился наедине с Игором в нашей
маленькой уютной комнате - он сидел за столом, восстанавливая по памяти
свой дневник, а я без дела лежал в одежде на кровати - меня охватили
мучительные сомнения. В условиях Интернатской жизни, когда я видел
родителей по два часа один раз в неделю, он был для меня самым родным на