деревню, где стояла контр-разведка СМЕРШ 48-й Армии. Отволгнув от боя,
который был позавчера, они вчера выпили и на задворках деревни вломились в
баню, куда, как они заметили, пошли мыться две забористые девки. От их
плохопослушных пьяных ног девушки успели, полуодевшись, ускакать. Но
оказалась одна из них не чья-нибудь, а -- начальника контр-разведки Армии.
девушки немки -- их можно было изнасиловать, следом расстрелять, и это было
бы почти боевое отличие; окажись они польки или наши угнанные русачки -- их
можно было бы во всяком случае гонять голыми по огороду и хлопать по ляжкам
-- забавная шутка, не больше. Но поскольку эта была "походно-полевая жена"
начальника контр-разведки -- с трех боевых офицеров какой-то тыловой сержант
сейчас же злобно сорвал погоны, утвержденные им приказом по фронту, снял
ордена, выданные Президиумом Верховного Совета -- и теперь этих вояк,
прошедших всю войну и смявших, может быть, не одну линию вражеских траншей,
ждал суд военного трибунала, который без их танка еще б и не добрался до
этой деревни.
двери был прорезан [волчок] величиной с почтовую открытку, и оттуда падал
непрямой свет коридора. Будто беспокоясь, что с наступлением дня нам в
карцере станет слишком просторно, к нам тут же подкинули пятого. Он вшагнул
в новенькой красноармейской шинели, шапке тоже новой, и, когда стал против
волчка, явил нам курносое свежее лицо с румянцем во всю щеку.
никогда не писали Шейнин и братья Тур!)
паренёк. -- А как из плена домой вернуться? -- ну, научите.
через фронт, чтоб он тут шпионил и рвал мосты, а он тотчас же пошёл в
ближайший батальон сдаваться, и бессоный измотанный комбат никак ему не
верил, что он шпион, и посылал к сестре выпить таблеток -- вдруг новые
впечатления ворвались к нам:
старшина-[лоб], вполне бы годный перетягивать хобот 122-х милиметровой
пушки.
охранявшее указанную нам тропку в обход сарая. Я взрывался от негодования,
что какой-то невежа-старшина смел командовать нам, офицерам, "руки назад",
но танкисты взяли руки назад, и я пошел вослед.
снегом -- и весь он был загажен кучками человеческого кала, так беспорядочно
и густо по всей площади, что нелегка была задача -- найти где бы поставить
две ноги и присесть. Всё же мы разобрались и в разных местах присели все
пятеро. Два автоматчика угрюмо выставили против нас, низко присевших,
автоматы, а старшина, не прошло минуты, резко понукал:
старший лейтенант. Лицо его было зачернено налетом металлической пыли или
дыма, но большой красный шрам через щеку хорошо на нём заметен.
в карцер, пропахший керосином.
старшина. (Контрразведчики очень любили это бесвкусно-сляпанное -- из
"смерть шпионам!" -- слово. Они находили его пугающим.)
сбился назад, обнажая на голове еще не состриженные волосы. Его одубелая
фронтовая задница была подставлена приятному холодному ветерку.
корточек, меряя взглядом несостоявшегося хоботного.
[[лизатами]], изобретенными им, "комиссия" разбивала, хотя вокруг прыгали
исцеленные и исцеляемые калеки и умоляли сохранить чудодейственные
лекарства. (По официальной версии лизаты считались ядами -- и отчего ж было
не сохранить их как вещественные доказательства?)
без вести и самые близкие люди, жена и мать... годами не знают, что сталось
с ним". Правильно? нет? Это написал Ленин в 1910 году в некрологе о
Бабушкине. Только выразим прямо: вёз Бабушкин транспорт оружия для
восстания, с ним и расстреляли. Он знал, на что шел. Не скажешь этого о
кроликах, нас.
для юристов-заочников Алма-Аты). Там очень хвалят тех юристов, которые при
обыске не поленились переворошить 2 тонны навоза, 6 кубов дров, 2 воза сена,
очистили от снега целый приусадебный участок, вынимали кирпичи из печей,
разгребали выгребные ямы, проверяли унитазы, искали в собачьих будках,
курятниках, скворечниках, прокалывали матрасы, срывали с тел пластырные
наклейки и даже рвали металлические зубы, чтобы найти в них микродокументы.
Студентам очень рекомендуется начав с личного обыска, им же и закончить
(вдруг человек подхватил что-либо из обысканного); и еще раз потом прийти в
то же место, но в новое время суток -- и снова сделать обыск.
арестовывать, не был бы уверен, вернется ли он живым, и прощался бы со своей
семьёй? Если бы во времена массовых [[посадок]], например в Ленинграде,
когда сажали четверть города, люди бы не сидели по своим норкам, млея от
ужаса при каждом хлопке парадной двери и шагах на лестнице, -- а поняли бы,
что терять им уже дальше нечего, и в своих передних бодро бы делали засады
по несколько человек с топорами, молотками, кочергами, с чем придется? Ведь
заранее известно, что эти ночные картузы не с добрыми намерениями идут --
так не ошибешься, хрястув по душегубцу. Или тот вороно'к с одиноким шофёром,
оставшийся на улице -- угнать его либо скаты проколоть. Органы быстро бы не
досчитались сотрудников и подвижного состава, и несмотря на всю жажду
Сталина -- остановилась бы проклятая машина!
осознания истинного положения. Мы истратились в одной безудержной вспышке
семнадцатого года, а потом СПЕШИЛИ покориться, С УДОВОЛЬСТВИЕМ покорялись.
(Артур Рэнсом описывает один рабочий митинг в Ярославле в 1921 г. Из Москвы
от ЦК к рабочим приехали советоваться по существу спора о профсоюзах.
Представитель оппозиции Ю. Ларин разъяснял рабочим, что профсоюз должен быть
защитой от администрации, что у них есть завоёванные права, на которые никто
не имеет права посягнуть. Рабочие отнеслись совершенно равнодушно, просто НЕ
ПОНИМАЯ, от кого еще нужна им защита и зачем еще нужны им права. Когда же
выступил представитель генеральной линии и клял рабочих за их разболтанность
и лень, и требовал жертв, сверхурочной бесплатной работы, ограничений в
пище, армейского подчинения заводской администрации -- это вызывало восторг
митинга и аплодисменты). Мы просто ЗАСЛУЖИЛИ всё дальнейшее.
пострадал. Недавно мы с ним радушно встретились и познакомились впервые. Он
-- генерал в отставке и ревизор в союзе охотников.
настрявшие 37-й -- 38-й годы. И так это начинает запоминаться, как будто ни
ДО не сажали, ни ПОСЛЕ, а только вот в 37-м -- 38-м.
[поток] 37-го -- 38-го ни единственным не был, ни даже главным, а только
может быть -- одним из трех самых больших потоков, распиравших мрачные
вонючие трубы нашей тюремной канализации.
и тайгу миллиончиков пятнадцать мужиков (а как бы и не поболе). Но мужики --
народ бессловесный, бесписьменный, ни жалоб не написали, ни мемуаров. С ними
и следователи по ночам не корпели, на них и протоколов не тратили --
довольно и сельсоветского постановления. Пролился этот поток, всосался в
вечную мерзлоту, и даже самые горячие умы о нём почти не вспоминают. Как
если бы русскую совесть он даже и не поранил. А между тем не было у Сталина
(и у нас с вами) преступления тяжелей.
трубам целые [нации] и еще миллионы и миллионы -- побывавших (из-за нас же!)
в плену, увезенных в Германию и вернувшихся потом. (Это Сталин прижигал
раны, чтоб они поскорей заструпились и не стало бы надо всему народному телу
отдохнуть, раздышаться, подправиться.) Но и в этом потоке народ был больше
простой и мемуаров не написал.
положением, людей с партийным прошлым, людей с образованием, да вокруг них
много пораненных осталось в городах, и сколькие с пером! -- и все теперь
вместе пишут, говорят, вспоминают: тридцать седьмой! Волга народного горя!
он только плечами пожмёт. А Ленинграду что' тридцать седьмой, когда прежде
был тридцать пятый? А [повторникам] или прибалтам не тяжче был 48-й -- 49-й?
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Круз Андрей
Шилова Юлия
Херберт Фрэнк
Андреев Николай