нащупывали, то не вытягивали сразу, а спрашивали, ленясь: "Это -- что?"
Утром проверить надо, не несет ли с собой еды килограмма три, чтобы с нею
сбежать. Было время, так та'к этого хлеба боялись, кусочка двухсотграммового
на обед, что был приказ издан: каждой бригаде сделать себе деревянный
чемодан и в том чемодане носить весь хлеб бригадный, все кусочки от
бригадников собирать. В чем тут они, враги, располагали выгадать -- нельзя
додуматься, а скорей чтобы людей мучить, забота лишняя: пайку эту свою
надкуси, да заметь, да клади в чемодан, а они, куски, все равно похожие, все
из одного хлеба, и всю дорогу об том думай и мучайся, не подменят ли твой
кусок, да друг с другом спорь, иногда и до драки. Только однажды сбежали из
производственной зоны трое на автомашине и такой чемодан хлеба прихватили.
Опомнились тогда начальнички и все чемоданы на вахте порубали. Носи, мол,
опять всяк себе.
Так ведь вещи гражданские давно начисто у всех отметены и до конца срока не
отдадут, сказали. А конца срока в этом лагере ни у кого еще не было.
только у каждого письмо искать -- до обеда проканителишься.
поснимали, телогрейки велят распустить (где каждый тепло барачное спрятал),
рубахи расстегнуть -- и лезут перещупывать, не поддето ли чего в обход
устава. Положено зэку две рубахи -- нижняя да верхняя, остальное снять! --
вот как передали зэки из ряда в ряд приказ Волкового. Какие раньше бригады
прошли -- ихее счастье, уж и за воротами некоторые, а эти -- открывайся! У
кого поддето -- скидай тут же на морозе!
с вахты орет: давай! давай! И Волковой на 104-й сменил гнев на милость:
записывать, на ком что лишнее, вечером сами пусть в каптерку сдадут и
объяснительную записку напишут: как и почему скрыли.
байковую записали, а у Буйновского, кесь, жилетик или напузник какой-то.
Буйновский -- в горло, на миноносцах своих привык, а в лагере трех месяцев
нет:
уголовного кодекса не знаете!...
передернулся:
пусть спину погнет, а вечером его в БУР.
крыло этой осенью достроили -- в одном помещаться не стали. На восемнадцать
камер тюрьма, да одиночки из камер нагорожены. Весь лагерь деревянный, одна
тюрьма каменная.
зря. И так это нудно тянет спину Шухову. В коечку больничную лечь бы сейчас
-- и спать. И ничего больше не хочется. Одеяло бы потяжельше.
вахты.
всегда разжигают костер -- чтобы греться и чтоб считать виднее.
спереди смотри: пять голов, пять спин, десять ног.
проверяет, счет правильный ли.
голову туда добавишь.
заменишь.
прямо в морду тебе держат. И собаководы с собаками серыми. Одна собака зубы
оскалила, как смеется над зэками. Конвоиры все в полушубках, лишь шестеро в
тулупах. Тулупы у них сменные: тот надевает, кому на вышку идти.
что это последняя точка ночного охлаждения.
рассчитает тебе на любой год, на любой день.
всему притерпевшееся лицо Шухова. Смекнув, что так и будет он по дороге на
ТЭЦ дуть все время в морду, Шухов решил надеть тряпочку. Тряпочка на случай
встречного ветра у него, как и у многих других, была с двумя рубезочками
длинными. Признали зэки, что тряпочка такая помогает. Шухов обхватил лицо по
самые глаза, по низу ушей рубезочки провел, на затылке завязал. Потом
затылок отворотом шапки закрыл и поднял воротник бушлата. Еще передний
отворот шапчонки спустил на лоб. И так у него спереди одни глаза остались.
Бушлат по поясу он хорошо затянул бечевочкой. Все теперь ладно, только
рукавицы худые и руки уже застылые. Он тер и хлопал ими, зная, что сейчас
придется взять их за спину и так держать всю дорогу.
колонны! Не растягиваться, не набегать, из пятерки в пятерку не переходить,
не разговаривать, по сторонам не оглядываться, руки держать только назад!
Шаг вправо, шаг влево -- считается побег, конвой открывает огонь [без]
предупреждения! Направляющий, шагом марш!
впереди, закачала плечами, и конвой, справа и слева от колонны шагах в
двадцати, а друг за другом через десять шагов, -- пошел, держа автоматы
наготове.
стал ветер наискось в лицо. Руки держа сзади, а головы опустив, пошла
колонна, как на похороны. И видно тебе только ноги у передних двух-трех, да
клочок земли утоптанной, куда своими ногами переступить. От времени до
времени какой конвоир крикнет: "Ю -- сорок восемь! Руки назад!", "Бэ --
пятьсот два! Подтянуться!" Потом и они реже кричать стали: ветер сечет,
смотреть мешает. Им-то тряпочками завязываться не положено. Тоже служба
неважная...
сегодня пригнулись все, каждый за спину переднего хоронится, и ушли в свои
думки.
снова ворошит: не нащупают ли пайку в матрасе? в санчасти освободят ли
вечером? посадят капитана или не посадят? и как Цезарь на руки раздобыл свое
белье теплое? Наверно, подмазал в каптерке личных вещей, откуда ж?
себя Шухов сегодня несытым. И чтобы брюхо не занывало, есть не просило,
перестал он думать о лагере, стал думать, как письмо будет скоро домой
писать.
квартала (собирали бараки тоже зэки, а живут вольные), мимо клуба нового
(тоже зэки всё, от фундамента до стенной росписи, а кино вольные смотрят), и
вышла колонна в степь, прямо против ветра и против краснеющего восхода.
Голый белый снег лежал до края, направо и налево, и деревца во всей степи не
было ни одного.
письма. Последнее отослал он в июле, а ответ на него получил в октябре. В
Усть-Ижме, там иначе был порядок, пиши хоть каждый месяц. Да чего в письме
напишешь? Не чаще Шухов и писал, чем ныне.
воскресенье народ из Поломни пришел от обедни и говорит: война. В Поломне
узнала почта, а в Темгенёве ни у кого до войны радио не было. Сейчас-то,
пишут, в каждой избе радио галдит, проводное.
кануло -- тому отзыва нет. Не напишешь, в какой бригаде работаешь, какой
бригадир у тебя Андрей Прокофьевич Тюрин. Сейчас с Кильдигсом, латышом,
больше об чем говорить, чем с домашними.
колхоза-де новый -- так он каждый год новый, их больше года не держат.
Василенко Иван
Якубенко Николай
Лукин Евгений
Посняков Андрей
Сертаков Виталий
Шилова Юлия