усваивает все его слова и аргументы. Что думают и говорят о нем прежние
товарищи по партии, что думает толпа и общественность - ему совершенно
безразлично. Для него важно только одно: быть всегда в числе победителей, а
не побежденных. В молниеносности его превращения и безграничном цинизме его
измен проявляется дерзость, невольно ошеломляющая, вызывающая удивление. Ему
достаточно двадцати четырех часов, иногда одного часа, иногда всего лишь
мгновения, чтобы на глазах у всех просто отшвырнуть знамя своих убеждений н
с шумом развернуть другое. Он следует не за идеей, а за временем, и чем
быстрее оно мчится, тем проворнее он его догоняет.
"Moniteur", за что он голосовал. Значит, надо их ошеломить: это вернее, чем
убеждать. И с той же ослепляющей" дерзостью, с той же наглостью, Которая в
такие мгновения едва не придает ему видимости величия, он не выжидает взрыва
возмущения, а предупреждает нападение. Уже через день после голосования Фуше
выпускает манифест, в котором он с шумом выдает за свое внутреннее убеждение
то, что в действительности ему внушил страх перед провалом в парламенте: он
не оставляет своим избирателям времени для размышлений и подсчетов, а
стремительно и грубо терроризирует и запугивает их.
буржуазным избирателям, написать более кровожадно, чем этот вчера еще
умеренный депутат: "Преступления деспота стали очевидными и преисполнили все
сердца возмущением. Если его голова не падет тотчас же под ножом гильотины,
все разбойники и убийцы смогут свободно расхаживать по улицам и нам будет
грозить ужаснейший хаос. Время за нас и против всех королей земли". Так
провозглашает необходимость и неизбежность казни тот, кто еще накануне носил
в кармане сюртука столь же убедительный манифест против этой казни.
оппортунистом, он прекрасно знает всесокрушающую силу трусости; он знает,
что, когда на политическую арену выступают массы, смелость является решающим
знаменателем во всех вычислениях. И он оказывается прав: добропорядочные
консервативные буржуа боязливо склоняются перед этим наглым, неожиданным
манифестом; сбитые с толку и смущенные, они торопятся санкционировать
решение, которому в душе нимало не сочувствуют. Никто не осмеливается
противоречить. И с того дня Жозеф Фуше держит в руках жесткий холодный
рычаг, который дает ему возможность вывернуться при всех обстоятельствах:
презрение к людям.
времени) красный цвет; в один день умеренный становится архинепримиримым
радикалом и сверхтеррористом. Одним прыжком он переметнулся в лагерь
противников и даже в их рядах оказывается на крайнем, самом левом, самом
радикальном крыле. С жуткой поспешностью - лишь бы не отстать от других -
усваивает этот холодный ум, этот трезвый кабинетный человек кровожадный
жаргон террористов. Он требует решительных мер против эмигрантов, против
духовенства; он возбуждает, он гремит, он неистовствует, он убивает словами
и жестами. Собственно говоря, он мог бы опять подружиться с Робеспьером и
сесть с ним рядом. Но этот неподкупный, обладающий протестантски суровой
совестью человек не любит ренегатов; с удвоенным недоверием отворачивается
он от перебежчика; шумный радикализм Фуше кажется ему подозрительнее его
прежнего хладнокровия.
предвидит приближение критических дней. Не рассеялась еще гроза над
собранием, а на политическом горизонте уже сгущаются тучи трагической борьбы
между вождями революции, между Дантоном и Робеспьером, между Эбером и
Демуленом; и здесь, в среде радикалов, необходимо было принимать чью-то
сторону, но Фуше не любит связывать себя, прежде чем определение позиций не
станет безопасным и выгодным. Он знает, что мудрость дипломата заключается в
том, чтобы в решающее время быть подальше от иных ситуаций. И вот он решает
покинуть на все время борьбы политическую арену Конвента, чтобы вернуться,
когда спор будет решен. Для такого отступления, к счастью, представляется
почетный предлог, ибо Конвент избирает двести делегатов из своей среды,
чтобы поддержать порядок в округах. Ему не по себе в вулканической атмосфере
зала собраний, и Фуше прилагает все старания чтобы попасть в число
командируемых делегатов. Его избирают. Ему предоставлена передышка. Пускай
тем временем борются другие, пускай уничтожают друг друга, пусть они,
страстные, расчищают место для честолюбца! Лишь бы не присутствовать при
этом, не быть вынужденным выбрать одну из партий! Несколько месяцев,
несколько недель немало значат в эпоху бешеного бега мировых часов. Когда он
вернется, исход борьбы уже будет решен, и он сможет тогда спокойно и
безопасно присоединиться к победителю, к своей неизменной партии: к
большинству.
провинции. Все описания словно прикованы к циферблату Парижа, только на нем
обозрим ход времени. Но маятник, регулирующий этот ход, надо искать в стране
и армиях. Париж - это лозунг, инициатива, первичный толчок, а в огромной
стране сосредоточено действие и решающая движущая сила.
совпадают: люди в селах, в деревушках и горах соображают не так быстро, как
в столице, они воспринимают идеи гораздо медленнее и осторожнее и
перерабатывают их по собственному разумению. То, что в Конвенте на
протяжении часа становится законом, лишь медленно и по каплям просачивается
в деревню и большей частью проникает туда уже фальсифицированным и
разжиженным стараниями провинциальных чиновников-роялистов и духовенства -
людей старого порядка. Поэтому сельские округа всегда отстают от Парижа на
целую эпоху. Когда в Конвенте господствуют жирондисты, в провинции еще
раздаются голоса в защиту короля; когда торжествуют якобинцы, провинция
только начинает приближаться к идеям жиронды. Тщетны поэтому все
патетические декреты, ибо печатное слово в ту пору медленно и нерешительно
пробивает себе дорогу в Овернь и Вандею.
слова, чтобы ускорить ритм революции по всей Франции, сломить колеблющийся,
едва ли не контрреволюционный темп развития сельских округов. Он избирает из
своей среды двести депутатов, обязанных вершить его волю, и наделяет их
почти неограниченной властью. Кто носит трехцветный шарф и красную шляпу с
перьями, тот обладает правами диктатора. Он может взимать налоги, выносить
приговоры, набирать рекрутов, смещать генералов; ни одно ведомство не смеет
сопротивляться тому, кто своей священной персоной символически представляет
волю Конвента. Его права неограниченны, как некогда права проконсулов Рима,
вершивших во всех завоеванных странах волю сената; каждый из них - диктатор,
самодержавный повелитель; его решения не подлежат обжалованию и пересмотру.
ответственность. Каждый из них в пределах доверенной ему области является
как бы королем, императором, неограниченным самодержцем. Но в то же время за
его спиной сверкает гильотина, ибо Комитет общественного спасения следит за
каждой жалобой и немилосердно требует от каждого самого точного отчета о
расходовании предоставленных ему денежных сумм. Кто был недостаточно суров,
с тем сурово поступят; и напротив - кто слишком неистовствовал, того ждет
возмездие. Если общее направление склоняется к террору - правильны
террористические мероприятия; если же на весах перевешивает чаша милосердия
- они оказываются ошибкой. Кажущиеся хозяева целых областей, они на самом
деле рабы Комитета общественного спасения, подвластные изменениям
политической обстановки, поэтому они беспрестанно поглядывают в сторону
Парижа, прислушиваются к его голосу, чтобы, властвуя над жизнью и смертью
других, сохранить свою жизнь. Нелегкую должность взяли они на себя; так же,
как генералы революции перед лицом врага, они знают, что их может извинить и
спасти от обнаженного меча только одно - успех.
неистово радикален в своем департаменте нижней Луары - в Нанте, Невере и
Мулене. Он громит умеренных, он наводняет провинцию потоком манифестов, он
грозит суровыми карами богачам, всем колеблющимся и нерешительным; применяя
моральное и физическое принуждение, он сколачивает в деревнях целые полки
добровольцев и направляет их против врага. Как организатор и в умении быстро
схватывать обстановку он по меньшей мере равен своим товарищам, по дерзости
речей он превосходит их всех. Потому что,- и это следует запомнить,- Жозеф
Фуше, в отличие от зачинателей революции Робеспьера и Дантона, которые еще
почтительно объявляют частную собственность "неприкосновенной", не соблюдает
осторожности в вопросах религии и частной собственности: он составляет
смелую, радикально-социалистическую, большевистскую программу. Первым
откровенно коммунистическим манифестом нового времени был по существу не
знаменитейший манифест Карла Маркса и не "Hessische Landbote"6
Георга Бюхнера, а почти не отмеченная в социалистической летописи лионская
"Инструкция", которую хотя и подписали совместно Колло д'Эрбуа и Фуше, но
сочинил, несомненно, один Фуше. Этот энергичный, на сто лет опередивший
запросы времени документ - один из удивительнейших документов революции -
достоин того, чтобы извлечь его из мрака забвения; пусть его историческая
ценность умаляется тем, что впоследствии герцог Отрантский отчаянно
опровергал все, что он сам когда-то требовал как гражданин Жозеф Фуше,- все
же, с современной точки зрения, этот символ его тогдашней веры заставляет
считать Фуше первым откровенным социалистом и коммунистом революции. Не
Марат и не Шомет сформулировали самые смелые требования французской
революции, а Жозеф Фуше; этот документ ярче и резче любого описания освещает
его постоянно скрывающийся в тени образ.
дерзаний: "Все позволено тем, кто действует в духе революции. Для
республиканца нет опасности, кроме опасности плестись в хвосте законов
республики. Кто перешагнет через них, кто, казалось бы, заходит дальше цели,
тот часто еще далек от завершения. Пока существует хоть один несчастный на
земле, свобода должна идти все вперед и вперед".
введения Фуше так поясняет сущность революционного духа: "Революция
совершена для народа; но под этим именем не следует подразумевать
Шилова Юлия
Лукин Евгений
Бажанов Олег
Херберт Фрэнк
Херберт Фрэнк
Вронский Константин