зное. Улица пустынна, только лёгкое душистое дыхание и стук каблучков по
асфальту радом с тающим от желания Евгением. Он опускает глаза и видит этот
качающийся пятнистый асфальт и неправдоподобно стройные загорелые ножки
Светочки. Её горячий гладкий локоть на его крепкой ладони, удивительная
застенчиво-вызывающая улыбка на розово-коричневом узком лице с блестящими
горячими чёрными глазами под тонкими от природы густыми бровьями, которые
иная девушка делает часами. Её не отрывающиеся от его лица глаза мгновенно
меняют выражение от каждого поворота его мысли и речи. Она - провинциальная
студентка, он - столичный аспирант в командировке. Она знает от общих
знакомых, что в Москве его ждёт невеста, дочь высокопоставленного чиновника,
а потому ни на что не претендует, кроме как на счастье хоть лишнюю минуту
побыть с ним. Он старше её на пять лет, что в таком возрасте - вечность. Её
поражает солидная окаменелость его лица, трубка, немногословие,
сдержанность, самоуверенность. Она впервые в жизни имеет возможность
высказать своё мнение по любому вопросу перед уважительным, вдумчивым и
молчаливым собеседником. О, это совсем не экспансивные, немного истеричные и
обидчивые мальчики её круга! Как мягко, ненавязчиво и убедительно он
поправляет её, если она сморозила глупость, как все восемнадцатилетние,
предварительно дав ей возможность эту глупость ему изложить с таким
благожелательным и серьёзным вниманием, будто не слышал никогда ничего умнее
и интереснее!.. После такой поправки она на всю жизнь сохраняет твёрдое
убеждение, что всегда думала именно так, как он только что сказал. Он учит
её красиво по-женски курить сигарету, выколачивая одновременно о каблук свою
трубку. Он о чём-то долго и серьёзно беседует с базарным калекой-нищим,
присев перед ним на корточки. Для неё каждый день с ним - свершение, событие
исключительной важности, ради которого она вообще жила до сих пор. Она не
подозревает о мучительной тяжести, преследующей его все эти недели с ней,
пока она в своём купальнике любуется в Аркадии его мощным торсом. Она не
смеет и думать о его чувствах к ней накануне его собственной твёрдо
оговоренной свадьбы. А Светочка вызывает у него чувство даже не любви, а
благоговения, как перед неожиданно овеществлённым высшим существом. Она
вообще не выглядит современной девушкой - она словно посланец средних веков.
А он на пляже говорит с ней о Мантене. Надо же - в купальниках, когда у
любого из её мальчиков только одна мысль - добраться в волнах до запретного,
хоть на мгновение - они говорят о Ларошфуко и Эразме Роттердамском. Она
поражена, что он не удивлён и не восхщён её познаниями! Надо же, словно все
прочие его женщины... Или... Или это норма в его столичном кругу, и только в
Одессе Свету считают такой удивительно образованной? Да и кто считает?
Подруги, которых интересуют только наряды? Бабушка с дедушкой, которые
говорят только о болезнях или её южные мальчики, глядящие ей не столько в
глаза, сколько за пазуху, пожирая глазами её здоровое полноватое тело
женщины, а не спортсменки? Это в Свете нравилось и Евгению больше всего. И
куда надо он заглядывался на пляже, просто умел это делать незаметно, свозь
очки с зеркальными стёклами. Он вовсе не был пресыщен или восхищён
московскими красавицами, как думала она. И вовсе те не любили, если и умели,
говорить на философские темы. Тем более на фоне прудов Серебрянного Бора со
своими синеватыми, пупырчатыми северными телами... Его невеста, с её
потрясающим бюстом, была исключением из того правила, что девушки его круга,
пожалуй, в массе некрасивы. И не умны впридачу... Со Светочкой же он отдыхал
душой, находя при ней красоту во всём, даже в заблудившемся в коре дерева
муравье. Как-то, взяв в руку её повёрнутую в нему крепкую,
всю жизнь вы будете счастливы с одним, но любить будете другого..." "Где эти
линии?" "Вот и вот." "Но они же встретятся, - счастливо расцвела она своей
застенчивой улыбкой. - Смотрите, через много-много лет, но линии опять
пересекаются..." Потом была неизбежная в каждой драме сцена прощания. Он
видел своё отражение в стекле вагона, своё медальное лицо сорокалетнего,
хотя ему не было и тридцати. А за окном - её, загорелую, в белом платье без
рукавов, уже без тени улыбки, со скорбной морщинкой над бровью, без слов,
без упрёков, словно вытянувшуюся от безграничного горя. Только потом он
понял, что это было: не прощание со случайной девчонкой из южной мечты, а
его уход навсегда из мира живых в мир теней, из Лета в Зиму, к ожидающей его
в Москве верной невесте - недавно такой желанной, такой эффектной
фигуристой, а теперь уже постылой ему раз и навсегда Юлии... ***
раз подумай... Посмотри, на кого ты похож сейчас. Я так и знала, что отдых
превратится в сплошную нервотрёпку, как всегда с тобой... Катя, вспомни хоть
ты, куда папа девал билеты?" "Как же я могу вспомнить, мам, если я эти
билеты и в глаза не видела?" "А что ты вообще видишь в доме? Живёшь, как в
лунатическом сне. Двигаешься, кушаешь, но ничего на свете не соображаешь..."
"Ора... Светочка, не... кидай... срывать досаду на ребёнке..." "Ты сначала
найди билеты. А потом учи меня, как мне вести себя с моим ребёнком!" "Нашим,
если мы уже пять лет, как одна мишпаха..." "Семья, Дани, семья, никак тебя
не переучу... Так где же билеты? Рассуждай аналитически. Ты учёный или нет?"
"Тов... Я пришёл с лекции, билеты были в кармане, кен?" "Ты у меня
спрашиваешь?" "У себя... Я хорошо помню. Я их по ошибке показал в
троллейбусе контролёру вместо картиса. Он ещё сказал... как это будет
по-русски: шутки оставь своим детям, кен?" "Всё и кен и тов, Дани, кроме
одного. Теплоход уйдёт без нас. Потому что тогда-то ты и уронил наши билеты
прямо в троллейбусе, горе ты моё..." "Да нет, дай досказать, русская ты
нудникит... зануда, чёрт бы тебя забирал... Потом я по-ло-жил билеты
отдельно в кармашек арнака... пормоне. А вот тут, у серванта, специально
переложил билеты на самое видное и оригинальное место, чтобы их невозможно
было не заметить и нельзя было забывать, так?" "Как всегда! На самое видное
место. И теперь, когда чемоданы уже в прихожей и полчаса до начала посадки
на лайнер, когда все уже одеты и парятся в шубах..." "Мам, вот же они! -
спасает всех, как всегда, Катя. - В обувном ящике, заткнуты в папины
ботинки, чтобы он, обуваясь, их достал. Более, чем логично - не пойдёт же он
босиком!" "Я же сказал - на оригинальное место, чтобы ни в коем случае не
забывать. Я бы вспомнил сам, если бы не твоя истерика. Ну вот, теперь ты
плачешь... Ой-ва-вой, Ора... Ани мицтаэр меод..." " Да забудешь ты свой
иврит, наконец?.." "Не забуду. И Катю научу. И в Израиль мы ещё ве
изгнанием за взаимную вражду, Бог же и простит и вернёт. Катя будет
настоящей еврейкой, Ора..." "Начинается... Лучше бы следил за собой здесь.
Всю жизнь я с тобой мучаюсь из-за того, что у тебя нет места в твоей голове
для семейных проблем." "Тише, соседи услышат, порадуются, что евреи
ссорятся." "Плевать, они сами ещё и дерутся. Мне-то до них какое дело?"
совмещенными удобствами, кроме водопровода и канализации. Он окидывает
взором свои вывезенные оттуда книги с золотым тиснением древних букв на
коричневой коже. Они спускаются во власть свирепого ветра и блестящих ото
льда тротуаров и лестниц. Руки заняты чемоданами, а к улице надо идти либо
по оледенелому спуску, либо по лестнице, где от ступеней остались крошечные
площадки сухого бетона. Несчастный Дани рад, что билеты у его любимой
Оры-Светы в сумочке, но его мучает другая мысль: он теперь не помнит, вынул
он ключи из замка, когда запирал дверь, или так и оставил торчать ворам на
радость. И не проверишь, руки заняты чемоданами. К тому же, чтобы не упасть
на этом сплошном наклонном катке, Света цепляется за него с одной стороны,
Катя - с другой, а в мозгу умопостроения типа: будь я вором, никогда не
рискнул бы зайти в квартиру, в дверях которой торчат ключи... Ну да... -
спорит он с собой. - Один раз не зашёл бы. А если торчат целый месяц? Точно,
очистят квартиру. Отпуск ещё тот будет. Всё это он прокручивает в голове,
естественно, на иврите со знакомыми и родными интонациями, которые он так
тщательно вытравливает из себя в иммиграции. Катя, словно услышав крик души
любимого отчима, тихонько лезет в карман его пальто и позванивает там
ключами. Борух ха-Шем!..
Коэн, ныне Дмитрий Козлов, некогда привёз патент этого лайнера из Израиля.
Его погибший друг, будучи ещё профессором Техниона, придумал такой вариант
трисека, а потом дани подарил патент пригревшей его Стране Советов. И за
это... Чего это вы? Чушь? Неправда? Ну, раскричались, разнервничались.... Да
с вами, евреями, вообще нельзя дела иметь! Вечно и сам не верит, и другим
врать мешает! Думает я буду спорить, путёвку ему показывать... Нет у меня
той путёвки с личной подписью этого, как его... забыл... Короче, совсем я
тут заврался, господа! Впрочем, а чего вы, собственно, ждёте от фантастики?
Проехали? Тогда, терпите меня дальше, идёт?.. То ли ещё будет! Ну хоть
поврать-то дайте хотя бы, вы, зануды...
Дима, как вы понимаете. Вроде как и я тот ещё Шломо в его Эреце...).
Иммигрант-бкженец из одной из бесчисленных горячих точек планеты. Ему сорок
два года. Тогдашняя, в ещё холодной точке, его семья - беременная жена и
трое детей - погибла при погроме 1982 в Хайфе, когда восстали "израильские
арабы". Растерзаны в собственной квартире, пока Дани сражался в наскоро
собранном еврейском городском ополчении. Распределён из лагеря беженцев под
Одессой во Владивосток. Направлен на курсы переквалификации и ускоренного
обучения русскому за счёт института в Ленинград. Там подтвердил учёную
степень доктора наук в области дистанционной сенсорики и неконвенциональных
излучений. Получает надбавку к зарплате за знание иностранного языка
(английского, иврит не в счёт). Занимается малоперспективной темой
аппаратуры направленных излучений по заказу Дальрыбы. Его шефу, местному
профессору Карабанову в ДВПИ, удалось убедить заказчика, что можно
психологически воздействовать на косяки рыбы и гнать их в сети. Попытка того
же Карабанова заинтересовать тематикой союзное минобороны окончилась
достаточно ехидным письмом головного института, занятого психотронным
оружием: мол, если бы ваш гений имел нечто путное за душой, то Палестину
покинули бы не евреи, а арабы... Во Владивостоке женился на разведённой
местной. Растит общего ребёнка Катьку, сабру, как назвали бы её на его
родине. Официально подарил все свои патенты советскому государству (нужны
они ему!..). Читает лекции, ведёт практические занятия. Беспартийный.
Перумов Ник
Корнев Павел
Шилова Юлия
Сертаков Виталий
Херберт Фрэнк
Пехов Алексей