гигантские заводы, институты и прочие горожане пусть сами себя кормят. Это и
называется официально шефской помощью - от сева до уборки, потом от закладки
жилых домов до их сдачи, от закладки урожая в овощегноилища до их зачистки
от гнили. И всем этим по команде для этого и существующих райкомов
занимаются сами горожане. От тревоги до тревоги. От одного истерического
звонка до следующего.
голосе ректора остались только генеральские нотки, все глаголы употреблялись
только в повелительном наклонении: прибыть, погрузиться в вагоны,
разместиться, приступить, освоить фронт работ. Весь институт мгновенно
превратился в военный лагерь, студенты и преподаватели - в новобранцев,
живущих по суровым законам военного времени. Исчезли в коридорах общежития
франтоватые парни и нарядные девушки. Их заменили бесполые существа в
специально припасённых тряпках ПРИВЛЕЧЁННЫХ. Нет ничего естественнее в крае,
освоенном заключёнными, в стране, население которой привыкло жить в ожидании
ареста и заключения по суду иди без суда. Все семейные планы зависят от
стихии очередного аврала, объявляемого ближайшим райкомом.
вспоминает о противогазе слишком поздно. Он так поспешно уехал из
Ленинграда, что и не подумал взять с собой ватник и резиновые сапоги, всегда
готовые к употреблению при срочном выезде из города трёх революций в
дореволюцилнную подшефную деревню, утонувшую в чухонских лесах и болотах в
часе езды от центра мировой цивилизации. Там были крошечные окошки
продавленных в сырую землю крытых полусгнившей соломой домишек, вонь и смрад
разрушенной барской усадьбы, где размещались студенты на наскоро набитых
сырой соломой матрацах на полу, вечная морось и капель отовсюду, конные
повозки и бескрайние поля уже загнивающего в торфяной земле картофеля,
ящики, борозды, полевые станы с тучами мух над обеденными столами, отчаянная
борьба с пьяными совхозными бригадирами за символическую оплату труда и хоть
какое-то питание для ненавистных шефов. Так стиралась на время грань между
городом и деревней, физическим и умственным трудом, свободой и заключением,
мужчиной и женщиной. Юрий ненавидел эти периоды своей жизни, вечно грязную и
пьяную русскую деревню с враждебным нищим населением, иностранцами-туземцами
для привлечённых, волею судьбы избавленных от позорной необходимости
постоянно жить в этой клоаке, называемой Россией...
крестьяне, осуждённые неизвестно кем и за что - от рождения и до могилы -
пожизненные заключённые в своих домах и в своей стране.
грузились и студенты, и призывники. Последние были традиционно пьяны,
перевозбуждены и агрессивны. Cо всех сторон неслась одна и таже песня "Через
две, через две весны отслужу как надо и вернусь." Девичьи голоса с пьяным
надрывом скандировали без конца "Ви-тя! Ви-тя!" Юрию уступили место у окна
душного переполненного общего вагона. Под самым окном страстно и
самозабвенно дрались двое уже окровавленных юношей, а такая же пьяная
девушка металась между ними и беспощадно била обоих своей сеткой с бутылками
по головам. Наконец, одного из драчунов стали бить головой о ступени вагона.
Шапка-ушанка свалилась на рельсы с белой стриженной головы, которая моталась
на тонкой шее, бесшумно ударяясь о металл: ею колотили и после того, как
ненавистный противник затих, свалившись согнутым грязным комом ногами на
рельсах. Через его окровавленный затылок переступали юноши с рюкзаками,
поднимаясь в соседний вагон. Один из безумцев с запрокинутым в небо потным
лицом с бутылкой водки между губами уставил мутные глаза сквозь грязное
стекло на Юрия. Что-то не понравилось будущему воину в глазах доцента. Ни
секунды не мешкая он взмахнул рукой. Бутылка в грохотом разлетелась в
сантиметре от стекла. Студенты, нахохлившись, сидели, не в состоянии ни
отойти от окна, ни приструнить готового бандита.
умные и сдержанные будущие инженеры. В тамбуре он увидел прятающихся от
своих призывников сопровождающих офицеров. С ними сидели на мешках приличные
трезвые парни с овчарками - пополнение погранвойск, они же и охрана
офицеров. За запертой дверью тамбура стоял дикий шум, словно там был бунт в
сумасшедшем доме. Седой майор выслушал Юрия и снисходительно заметил: "Через
минуту отправление, а там они все успокоятся и уснут до самого Биджана. В
части им быстро вправят мозги. А пока их лучше не трогать." "Но там ваш
призывник... ногами на рельсах лежит! Его били головой о ступени, он может
быть уже убит..." "Ну и хер с ним, - блеснул злобными глазами пожилой майор.
- Собаке собачья смерть. Одним алкашом в стране меньше. Другого родят. Вы-то
чего беспокоитесь? - вгляделся он вдруг в Юрия почти с тем же выражением
лица, что убийца с бутылкой на перроне. - ВАШЕГО сына никто и никогда на
службу не призовёт. Его никто бить на перроне не будет и в бой не пошлёт! ВЫ
всегда найдёте способ избежать общей доли. Так что идите к своим студентам,
товарищ. И поменьше любуйтесь в окна на горе чужих матерей..." В тамбуре
словно нависла грозовая туча. Даже овчарки глухо заворчали на Юрия. Он
вернулся к окну. Поезд уже катил среди редких ночных фонарей дачных
посёлков.
Неужели по-еврейски?" "Конечно. Они пишут справа-налево." "У них всё не как
у людей..."
идиш. Юрий впервые в жизни видел еврейские буквы. Конечно, он знал о
существовании Еврейской автономной области, но как-то не относился всерьёз к
такому феномену, скорее фантому, чем к реальному
территориально-национальному образованию. И вот судьба забросила его в...
советскую еврейскую страну, где даже вывески на идише, буквами иврита, как в
молитвеннике дедушки Самуила. И русские студенты с интересом смотрели на эту
"заграницу" в центре родного Хабаровского края, сгрудившись у окна вокруг
единственного еврея в своей среде - доцента Хадаса. Призывники оказались
тихими помятыми стриженными наголо пришибленными злой судьбой мальчиками.
Они торопливо и послушно строились по команде седого майора, стоявшего, тем
не менее, в окружении приличных призывников с овчарками. Когда пёстрая
бесконечная колонна вразброд двинулась с вокзала, парторг института дал
команду выходить на перрон и студентам.
кроме мата водителей открытых автомашин со скамейками и совхозных
представителей. Юрий рискнул свернуть на привокзальную площадь за
сигаретами. Киоск был открыт, но продавщица с кем-то яростно ругалась в
дверях напротив окошка. Пока Юрий настаивал, а она нетерпеливо отмахивалась,
прошло несколько минут. Когда же он вернулся к месту сбора, машин со
студентами не было. По перрону только бегали собаки, в некотором
замешательстве принюхиваясь к мусору, брезгливо выброшенному проводниками из
вагонов призывников.
нелепым портфелем со сменой белья, когда около него тормознул в грязи
"уазик". Небритый мужчонка в ватнике спросил весело: "Кого потеряли,
товарищ?" "Студентов. Я доцент Юрий Ефремович Хадас из Комсомольска. И даже
не знаю, в какую деревню их повезли."
на зимних квартирах зенитного полка. Полк пока задержится в палаточных
городках. Урожай дороже обороны от китайцев." "А откуда ходят автобусы на
Преображенское?" "А вы сами давно в Комсомольске?" "Неделю." "А сами небось
из Москвы?" "Из Ленинграда." "Один чёрт. Из небожителей... Какие тут, к
чертям, автобусы... Садитесь, подвезу. Спешить вам некуда, как я понимаю. А
мне тоже надо побывать в Преображенском. После Денисовки, Воздвиженского
и... Короче, поехали." И он лихо пустил машину в галоп по разбитой дороге,
покрытой глубокими лужами.
Небось никто из вашей еврейской родни и не думал о наших краях? А могли ведь
здесь уже внуков своих еврейских на ноги ставить, если бы, не дожидаясь
гитлеровского нашествия и блокады, в довоенные ещё тридцатые годы
переселились в единственное в то время в мире Еврейское государство." "Какое
же это государство? - удивился Юрий. - Область. По населению - район
нормальной области."
обе ладони на затылок. Юрий с изумлением, затмившим страх от езды без рук с
такой скоростью по такой дороге с таким водителем, увидел на открывшемся под
засаленной стёганкой пиджаке две золотые звезды Героя - Союза и соцтруда,
густую колодку орденов. Мужик весело рассмеялся, обнажив стальные зубы и
подал Юрию руку: "Альтман, Моисей Соломонович, секретарь местного райкома
партии, бывший партизанский командир, всю войну спасавший глупых евреев
Белоруссии от уничтожения и всю остальную жизнь проживший на своей советской
еврейской земле. А вы, как я понял, Ури Эфраимович..." "...потомок глупых
белорусских евреев, которые предпочли осесть в Ленинграде в тридцатые годы и
почти все погибли в блокаду...
Насмотрелся на трагедию польско-российского еврейства своими глазами. Но я
смотрел на немцев не со смертельной безнадёжностью с кромки расстрельного
рва в мой смертный час, а через прорезь прицела автомата из полесской чащи в
их последнюю на нашей земле секунду. Такими они мне и запомнились. Вот
только что это была победно ухмыляющаяся рожа, лопающаяся от самодовольства
в роли вершителя еврейских судеб безоружных стариков, женщин и детей у
только что ими же вырытой ямы. И вдруг он получает от меня очередь поперёк
"Готт мин унс" на пузе, кричит своё "Майн готт" и валится к ногам
несостоявшихся жертв. Именно так и только так должен запоминать своих врагов
каждый уважающий себя еврей! А для этого он должен быть с оружием в руках и
с уверенностью, что его семья, пока он в бою, находится в безопасности, под
Шилова Юлия
Орлов Алекс
Круз Андрей
Буркатовский Сергей
Сертаков Виталий
Володихин Дмитрий