разрешаю. Может, мне ничего не нужно.
а ты бы носила ему свежие полевые цветы, свежих полевых мышей и жуков.
Если это в твоем вкусе...
больше никому не объяснять, лучше многозначительно помалкивать. Не то
будут ржать мужики, бабы и лошади.
свет, пачкая комнату. Кто-то изнутри тупо долбил голову, будто хотел
вылупиться. Треп радио лез прямо с ногами в среднее ухо. Но Торн вспомнил
свои лучшие боевые деньки. Раскачался и бесстрашно, как парашютист, упал с
кровати. Но это не освежило.
щекочущие взгляды. Торн проверил, смотреть точно некому - а щекотно и
мурашки бегают. Как раз еще одно подтверждение чудинки: квартира
мало-помалу потянулась к нему. Все вроде бы остается на своих законных
местах: и двери, и шкаф, и стол, но одновременно и приближается, словно
хочет прильнуть. Торн срывает с магнитной подвески самурайский меч,
хватается за часы с индикатором ведьмацкой опасности. На этом фронте вроде
спокойно, что не очень утешает. Дмитрий Федорович благоразумно занимается
своими делами, но наступление, знай себе, продолжается. И Торн уже
понимает отчасти, что есть агрессоры или, может, благородные мстители со
своим наболевшим-накипевшим. Изнурены долгой и честной службой
автоматические двери, болезнь грызет мужественные радужные стены, а
вертящемуся шкафу очень одиноко. Они мычат от боли и тоски, как зверье,
попавшее к злому дрессировщику. Тому хочется сделать хороший цирк, а им -
просто исчезнуть. Свирепая власть не только понукает ими, но идет дальше в
каждую их частицу, заставляя и ее вкалывать. Они лезут с разных сторон,
они проникают сквозь границы Торна. Дмитрий Федорович уже не понимает, где
кончаются они и начинается он, не его ли самого, "царя природы",
дрессируют и погоняют. Торн бледнеет от ужасной догадки, что за все
придется держать ответ, и сбегает в ванную. Хочет взбодриться водичкой, а
из крана лезет мокрая ржавчина и располагается у него на языке.
Одновременно и кости принимаются гудеть, как водопроводные трубы.
Напоминая загнанного волками бычка, Торн ревет, воздев выпученные глаза к
потолку, а лампа хватает его коготками за зрачок и тут же перегорает,
плюнув искрами. Торн зажимает раненый глаз и спешит на кухню, полагая
вслед за своей бабушкой, что все неприятности, большие и малые - от разной
степени недоедания. Добравшись до холодильника, он застывает с открытым
ртом, пуская слюну. Цветок холодильника прилипает к коже и втягивается
вовнутрь, становится очередным органом тела, где хранится питание про
запас. Похрустывают, смерзаясь, кишки, Торн торопится, спотыкаясь и
подпрыгивая, к розовому кубу микроволновой печки. Одно лишь касание, и
побежали от нее жгучие и вертлявые многоножки.
стороны, плохо быть одержимым бесами. Хотя эти бесы тоже по-своему
несчастные, чего я раньше не замечал, не до них было".
его жизнь. Ушел из дома, вскочил в электробус и поехал в институт. В
родном учреждении все должно было, конечно, устаканиться. Однако и в
общественном транспорте Дмитрию Федоровичу не дремалось и даже не сиделось
как следует. Пассажиры переглядывались, удивляясь его неотесанности, а
бедняге мнилось, что он по деревянной горке с занозами катится с ветерком
на собственной заднице. А когда Торн решительно пытался увильнуть в
сторону, электробус отозвался и сломался на перекрестке. Какой-то
электроциклист впилился в его борт от неожиданности. Рассыпавшиеся
пассажиры собрались и побежали догонять потерянное время. Циклиста
выковыряли из борта и запихнули в пневмопровод скорой помощи, раз - и в
больнице, два - и в морге. Торн же переминался на месте в глубокой
нерешительности.
которые уже принимаются переползать ему на штанину. И на службу не тянет,
как прежде. Скорее отталкивает от службы. Потому что хоть институт и
остается за двумя поворотами, а дает о себе знать нехорошим образом.
Чудится Торну, будто там впереди бойня, виднеются похожие на монументы
мясорубки, и слышится горестное мычание тех, кому предстоит превратиться в
ровные палки колбасы. А когда уж Торну приходится придерживать кого-то,
пытающегося из мясорубки на волю выдраться, тогда и всякой нерешительности
конец.
у знатных жителей древности уже случалось, но им-то было, кому
похвастать".
когда-то коробки с ампулами люминола. Укололся впервые за десять лет; лег,
закутав голову теплым влажным полотенцем, и стал проваливаться в скользкий
колодец, похожий на кишку. Через пять минут все прошло, и можно было
начинать трудовой день как ни в чем не бывало.
со словами: "Тише, профессор на грани великого открытия, не вспугнуть бы".
красивом зале, близком по стилю к пещере палеолита. Сходство усиливали
трубы и цистерны под сталактиты, сталагмиты и чучела динозавров. Здесь же
располагался комплекс очень дорогой аппаратуры - биогравиуловитель (БГУ) и
испытательный блок к нему. Еще в зале жили подопытные твари. Безымянно и
коллективно с неформальными лидерами - мухи дрозофилы. С именами цепные
псы - мохнатый, всепонимающий, как юрист, Лорд и гладкий глупый Кент.
Лаборант Воробьев, называвший себя животноводом, здесь тоже ошивался.
Иногда тут застревали его девушки, порой целой группой, старенькие и
новенькие. И много стояло всякой техники, символизируя достижения
человеческого гения. В основном, ожидая списания или потопа. Ее любовно
выкладывал Воробьев так, чтоб красиво получилось, вроде критского
Лабиринта. Распорядителем этого добра, вернее, ответственным за пожарную
безопасность, являлся младший научный сотрудник Дмитрий Торн. Здесь
находилось все, что было не особенно нужно в научной работе, включая
самого Торна. Даже БГУ. Его сделали после удара Центра по институту и его
директору, академику Веревкину. Понаехали другие академики, построились
"свиньей" и пошли в атаку. Тудыть-растудыть, гремел грозный строй, по
всему миру народы строят БГУ, засучив рукава. Ключ к тайнам бытия, так
Крюкоу сказал, положа руку на сердце. А мы ленимся, ковыряемся в навозе.
Эдак мы любые чудеса науки пропустим. Ну и отоварили мильоны. А потом,
несмотря на бойкие рапорта и зазывные фанфары, из БГУ ничего внятного
народам вытянуть не удалось. Он только много обещал и таинственно манил.
Тогда-то Веревкин и отомстил, сослал БГУ вкупе с Торном в мрачное
институтское подземелье.
на пультовые экраны. Шелуха по-сельски прилипала к подбородку. То, что
творилось на экранах, напоминало творчество дурдомовцев. Похоже на
колесики, пузыри, ракушки. Называется это официально - биогравипучки.
Просто некие волновые возмущения с крайне неустойчивой каустикой в
некоторых средах вызывают вторичные излучения. Эти излучения усиливаются и
направляются на живой объект, да так, чтобы получить субъядерный резонанс.
Первичные возмущения крюкоувцы упорно обзывают вихреобразованиями и
прототипами. Пучки, судя по особенностям каустик, делились на кольцевики и
похожие на них, как старшие братья, столбовики, которые, однако, были
покрупнее и имели ось. Кольцевики держались стайно, группами. Иногда стая
как бы нападала на стаю, и драчка кончалась полным расщеплением колечек и
поглощением проигравшей стороны. Часто такие группы были свитой столбиков.
Те держались особняком друг от дружки, но и у них случались пикировки и
поединки гастрономического характера. Вообще, пучки хорошо ловились и были
очень шустренькие, лишь когда в БГУ загружали живое существо. Но как пучки
влияют на мутации мух и поведение собак, никто толком сказать не мог, да
уж и не собирался. Разве что крюкоувисты слабо уверяли научный люд, что
резонанс распространяется куда-то вверх по мембранной оси и там вызывает
любовь и смычку мембраны с прототипами.
жили трудами. Веревкин кропотливо протягивал ниточки между техническими
авариями и строением мембран у обслуживающего персонала, мембранными
патологиями и размножением нетрудовых элементов в обществе. Веревкинцы
мерно жевали пси-мембраны с помощью потоков субъядерных частиц, рисовали
каналы, узлы, побеги и записывали, скрипя перьями, какая мембрана полезная
в государственном смысле, а какая вредная. Веревкинцы крепко намастачились
в определении вредных мембран по относительной длине побегов и отклонению
осевого канала от нормали. С самыми способными работниками академик
пытался понять, может ли мембрана изменить скачком состояние какой-либо
системы - "провернуть" кристалл состояний. А попросту говоря, способен ли
наш человек к колдовству. Как этим не заниматься, если факты - всегда
пожалуйста. Начинаются вдруг в системе потоки событий с самого квантового
уровня и превращают крошечную вероятность в грубую реальность взрыва,
например, или пожара. Однако, тут дальше измышлений о вероятностных
ветрах, которые ловятся вредными мембранами, дело у единомышленников не
шло.
Сертаков Виталий
Маккефри Энн
Прозоров Александр
Жюль Верн
Круз Андрей
Трубников Александр