Чтение 5–й страницы книги ~Обретение Энкиду~

двадцать пять. И о том, сколько трудов неустанных, ночей бессонных, забот
безмолвных и так далее.

На прощанье я обнял ее. Она испачкала мне щеку помадой.

Мурзик, выждав, пробрался к ней поближе и, гулко пав на колени,
чмокнул матушкину ногу в сандалете на подошве "платформа". От
неожиданности матушка дрогнула, но тут же снова расплылась в улыбке.

- А, - молвила она. - Ну, береги моего сына. Он у меня такой
беспомощный...

- Пшел, - прошипел я Мурзику. - Прибери посуду...

Матушка еще раз придушила меня запахом крепкой косметики и
тяжеловесно упорхнула.

Из множества отвратительных привычек Мурзика самым гнусным было
обыкновение петь во время мытья посуды. Громко, не стесняясь, он исполнял
заунывные каторжные песни. Привык, небось, в забое глотку драть. Иные были
совершенно непристойны, о чем Мурзик не то не догадывался, не то позабыл.

Вот и сейчас, прибирая за моей матерью тарелки и грязные бокалы, он
выводил на весь дом со слезливым энтузиазмом:

- Некому бамбук завити-заломати, некому молодца потрахать-поебати...

Слушать это было невозможно, поэтому я, хлопнув дверью, ушел на
работу.

Я тоже хотел написать диссертацию. Что, у нас один Ицхак такой умный?
Да и чья, в конце концов, жопа сделалась для фирмы "Энкиду" настоящим
рогом изобилия?

Ответ: жопа коренного вавилонянина, налогоплательщика и избирателя,
представителя древнего вавилонского рода, давшего родной державе пятерых
жрецов Мардука и одного еретика-уклониста, поклонявшегося Атону из
Мисра...

То есть, моя.

Правда, для диссертации одной жопы мало. Но и без жопы диссера не
напишешь. Кстати - тоже мудрость предков.

Меня интересовала тема взаимосвязи точности прогнозов жопы с
видимостью Мардука. Какова динамика колебаний погрешности в
прогнозировании с точки зрения яркости Мардука? Не божества, конечно, а
планеты. Недаром жопа в большей мере присуща тем людям, в чьем гороскопе
ярко светит Мардук - податель благ и сытости. Память об этом запечатлена,
согласно темпоральной лингвистике, в таких поговорках, как "жопу наел" и
"хоть жопой ешь".

Я просидел над вычислениями всю ночь. Наутро - это был день Набу - я
отпросился у Ицхака и понес жопу домой, отдыхать. Ицхак лично проводил
меня, следя за тем, чтобы я не попал с недосыпу под машину. И хоть я
понимал, о чем на самом деле ицхакова забота, а все равно был растроган.

Мой шеф и одноклассник сдал меня с рук на руки Мурзику. Молвил
строго, глядя на Мурзика поверх своего вихляющего длинного носа:

- Нерадивое говорящее орудие, внимай.

Говорящее орудие подняло глаза - сонные, без малейшего проблеска
мысли.

Ицхак вручил ему меня.

- Вот твой господин, - торжественно изрек Ицхак.

Мурзик перевел тупой взор на меня. Я ответил ему столь же тупым
взором. Передо моими глазами всё медленно плыло, я хотел спать.

- Твой господин, - медленно, раздельно произносил Ицхак, будто
разговаривал с иностранцем или умалишенным, - не спал всю ночь. Сидел на
стуле и мял жопу.

- Не жопу мял, а утруждал свой ум, - возразил я, но слабо.

Ицхак бессовестно пользовался моим состоянием. Он не обратил никакого
внимания на слабый протест. Вместо того продолжал речь, обращенную к моему
рабу:

- Тебе надлежит уложить господина в постель. Жопой вверх! Не забудь
накрыть одеялом. Жопе должно быть комфортно.

- Комфортно... - прошептал сраженный Мурзик.

Ицхак подвигал носом, как муравьед. Эта мимическая игра сопровождает
у него мыслительные процессы.

- Жопе должно быть тепло, - пояснил он Мурзику. - К вечеру вызови для
господина девку из храма.

- А храмовую-то зачем? - спросил Мурзик. - К нему любая с охотой
пойдет... и свободная, и какая хочешь...

- Любая, может, и пойдет, да не всякая подойдет. Жопе нужно сделать
массаж, - пояснил Ицхак. - Квалифицированный массаж. Фирма платит. Иначе в
день Мардука твой господин может ошибиться. Мы повысили точность на восемь
процентов и не имеем права снижать показатели.

Последняя фраза предназначалась мне. Для того, чтобы пробудить мою
совесть.

Сделав такое наставление и окончательно запугав моего раба, Ицхак
удалился.

Мурзик довел меня до дивана и позволил упасть. Затем снял с меня
ботинки и штаны, накрыл колючим шерстяным пледом - у меня не было сил
протестовать и требовать атласное одеяло - и удалился.

И я провалился в небытие, полное графиков и цифр.

- Господин! - кричал у меня над ухом Мурзик. - Господин!..

Я приоткрыл один глаз. Мурзик стоял над диваном, держа в одной руке
мой магнитофон, а в другой стакан с мутной желтоватой жидкостью.

- Что тебе, говорящее орудие? - вопросил я, недовольный.

- Ох... господин! - вскричал Мурзик плачуще. - Ох! Вы очнулись!

Я пошевелился. Руки у меня онемели.

- Я спал, - сказал я. - Зачем ты меня разбудил, смердящий раб?

- Вы говорили во сне, господин, - сказал Мурзик. - Выпейте.

И протянул мне стакан.

Я взял, недоверчиво понюхал. Мутная жидкость оказалась сливовым
вином. Я выхлебал вино, громко глотая.

Мурзик забрал стакан. Постепенно он успокаивался.

Я потер лицо ладонями.

- Сколько времени?

- Шестая стража.

- Ну я и выспался... - сказал я. - Ничего не помню. Как провалился
куда-то.

- Знать бы, куда, - многозначительно проговорил Мурзик.

И включил магнитофон. Я мутно уставился на него. Из колонки донеслось
бурчание. Потом визгливый, противный голос заговорил на непонятном языке.
Несколько раз речь прерывалась стонами, вздохами и шорохом, как будто
кто-то ворочался на кровати. Дважды лязгнули пружины. В голосе было что-то
отвратительное и в то же время знакомое.

Наконец я понял. Это был мой голос.

- Я... говорил во сне? - спросил я Мурзика.

- Да... - Он опять начал бояться. - Вы... это... Вас господин Ицхак
привел. Велел уложить. А вы совсем мутные были, сонные или что... Может,
опоил вас кто? - предположил Мурзик испуганно.

- Я работал, - сказал я, рассердившись. - Обрабатывал данные.

- Ох, не знаю... - закручинился Мурзик совершенно по-бабьи. И головой
покрутил. - В общем, он привел вас и велел уложить жопой кверху.

Для стороннего наблюдателя наш разговор, возможно, выглядел бы
совершеннейшей дикостью. Какие-то толки в сообществе рехнувшихся
гомосеков.

- Я послушался господина Ицхака, господин, - продолжало присмиревшее
говорящее орудие. - Я уложил вас на диван жопой кверху и накрыл одеялом. И
вы заснули. Сперва вы спокойно стали, потом заворочались. Я подумал, что
надо бы девку из храма вызвать, как господин Ицхак велел. И тут вы вроде
как заговорили. Я услыхал, как вы с дивана что-то говорите, и говорю: "А?"
А вы что-то непонятное сказали. Я опять говорю: "А?" А вы... Тут я
подумал: ведь не понимаю ничего, а вдруг распоряжение какое важное... Ну и
ткнул в эту штуку, в магнитофон ваш, чтобы записать, а потом, чтобы вы
послушали и растолковали, о чем приказ был. Чтобы не ослушаться по
непониманию...

- Что, Мурзик, - сказал я злорадно, - очень назад на биржу не хочешь?

- Так... - Тут Мурзик заморгал, зашевелил широкими бровями. - Так мне
с биржи один путь - на какие-нибудь копи, либо галеры, а кому туда
охота...

- Никому не охота, - согласился я. - Дай-ка я еще раз прослушаю.

Он перемотал пленку и снова включил. Отрешившись от того, что голос
такой противный, я вник. И ничего не понял. Язык, на котором я что-то с
жаром толмил и даже как будто сердился, был совершенно мне незнаком.

Тут уже и я растерялся.

- Мурзик, а что это было?

Он затряс головой. Он не знал. Самое глупое, что я тоже не знал.

- Может, это вы по-семитски? - предположил Мурзик. - Надо бы дать
господину Ицхаку послушать.

- Господин Ицхак такой же семит, как я - плоскорожий ордынец. Одна
только спесь, - проворчал я. - У них в семье семитский язык уж три
поколения как забыли...

Я стал думать. Это не семитский язык. И не ашшурский. И не
мицраимский. Это вообще не язык. То есть... то есть, ни слова знакомого.
Даже не ухватить, где там глагол, а где какая-нибудь восклицательная
частица...

Я велел подать мне телефон и набрал номер Ицхака, бессердечно оторвав
того от ужина.

- Очнулся, академик? - невежливо сказал Ицхак. И сразу озаботился: -
Ну, как наша дорогая? Не помял?