завертывающейся слоями кровью. Ему как раз вбивали в предплечье здоровый
чуть погнутый гвоздь, и по вызывающем рвоту лицам палачей можно было судить,
что они разъярены до предела, что им хочется еще долго-долго вымещать так
свою ярость, до тех пор, быть может, пока они не рухнут от потери сил.
Раздавался сухой пронзительный треск дробящейся кости...
одного из тополей, кружила в ярких лучах, над густыми клубами пыли и
старалась, выплескивала из себя яркие, заливчатые трели - она волновалась за
своих малышей тревожно чирикающих в гнезде и отвлекала внимание на себя.
Правда ни на нее - порхающую ярким пушистым комочком над головами, ни на ее
детишек никто во дворе не обращал внимания. Столпившиеся там
человекоподобные особи были поглощены иными делами - делами недоступными для
понимания животных...
мог выехать на центральную улицу. Там все грохотали, ревели чудовищными
моторами танки, а меж ними суетились блеклые, задыхающиеся фигурки людей.
Весь Цветаев потонул в плотных клубах дыма, и даже листья потемнели и
выцвели, словно бы их коснулась смерть...
кабине дышать было практически нечем и синие с кровавыми ободками круги
плыли перед Ивановым лицом. Но он помнил, что должен казаться здоровым,
бодрым даже... он глотал пыль и прислушивался к крикам, которые долетали из
кузова... Туда из кабины вело маленькое запыленное, грязное окошечко и к
нему прильнуло из кузова воспаленное лицо одной из матерей. Она ударила
несколько раз в стекло и истерично завизжала:
Ребенок умирает, слышите вы у меня ребенок умирает. Ох, выпустите,
выпустите, сил моих нет, ох дышать нечем, куда ж вы нас напихали! Ох,
Мишенька... задыхается ведь! Куда вы нас везете? Отпустите нас!
тоненьких грязных трещинок бросились от него врассыпную по стеклу.
направил в него грузовик.
остановите машину! Здесь дышать нечем!... Ох... Остановите... а-а!
Пропустите... а-а! Олечка! - она вдруг зашлась в крике, а офицер легонько
коснулся Иванова плеча дулом...
боли, что офицер не понимает русской речи.
и вот ее крик уже схватывал стальным раскаленным обручем голову Ивана:
выслуживаешься значит! Куда везти - спросил он у них услужливо! Выродок!
Падаль! Выслуживайся, выслуживайся, гнида! А ты знаешь, выродок, что тут за
твоей спиной дети умирают... а-а! Ну тебя хлебушком с маслецом накормят,
тебе это самое главное, выслуживайся... У-у! - и тут раздался звук плевка, и
Иван понял, что это в него плевали и хоть разделяло их стекло почувствовал
он этот плевок и еще сильную, звонкую пощечину...
машину туда, куда указывал ему офицер. Впереди дребезжал по разбитой улице
танк и в кажущихся Ивану кровавыми клубах пыли ничего не было видно. Лишь
иногда проплывали по бокам размытые, нависающие над дорогой контуры... не
деревьев, а грозных великанов и казалось Ивану, что слышит он их гневные
голоса: "Предатель! Слабак! Падаль!"
души:
пистолета ждут, понимаете вы это?! Ну отвезу я вас, ну и что ж - если бы не
отвез, так кто-нибудь другой нашелся. Вы говорите выслуживаюсь? За кусок
хлеба с маслом?! Да я знаете, как хотел бы умереть - перегрызть хоть одному
из них глотку и умереть, а так сейчас мука... му-ук-аа сейчас мне! Но у меня
жена и дети, вы знаете что будет, если я что не то сделаю? Может их к забору
приколотят! Поняли вы, поняли! И не смейте меня винить - не я это все
придумал! Вот отвезу вас и все, и забуду... нет, не забуду, я мстить буду!
Вы слышите - я мстить буду!...
клубящийся воздух выстрел и резкая боль вломилась в Иванов череп, проламывая
кости. Он решил, что все кончено и надеялся, что обретет теперь вечное
спокойствие, но жизнь не уходила - он по прежнему вел грузовик, и по
прежнему орали, задыхающиеся, умирающие дети. А тот выстрел на самом деле
был вовсе не выстрелом, а лишь раздраженным выкриком офицера...
солнцем поля. Цветаев остался позади. Еще несколько минут ехали они в
войсковой колонне, но вот офицер жестом велел Ивану сворачивать в сторону на
проселочную дорогу. Ставшие уже привычными кровавые плотные скопления пыли
неожиданно отхлынули назад.
назад, окажется лишь видением, живущим в клубящейся пыли. Здесь же, на
ярко-золотистом колышущемся пшеничными всходами просторе, конечно не может
повторяться то кошмарное, что видел он в пыли, во дворе больницы...
откатывались назад по нагретой августовским солнышком проселочной дороге. И
солнечные эти лучи и слабые, но такие ощутимые в смертоносной духоте потоки
свежего воздуха немного ободрили их: поутих плач и стоны, и только одна
женщина все голосила страшным, нечеловеческим воплем:
ходил он вместе с семьей. Неподалеку протекала речка Журчалка, один из
синих, блистающих на солнце изгибов которой можно было видеть на картине с
молодой барышней. Вспомнилась опять ему картина, и заныло тоскливо в
израненном сердце - захотелось взглянуть в те добрые наполненные
пробуждающейся юной любви глаза...
годы, пытался найти пиратский клад. Но до реки ему не дал доехать офицер: он
велел остановиться у дорожной развилки - здесь одна дорога вела в сторону
леса - другая к Журчалке. Здесь росли, обнявшись ветвями - три сестры, три
высокие стройные березы с густыми, издающими при ветре печальное пение
кронами.
стволам, несколько разморенных на солнце фашистских солдат. На них остались
одни лишь трусы, остальная же одежда и автоматы, валялись рядом в густой
траве. Там же, в траве стоял и граммофон и пронзал августовский полдень
торжественным, и, как показалась Ивану, каким-то пьяным маршем. Пластинка
видно была заезженная и от раздающегося трескучего шипения казалось, что
сотни змей поселились в траве... Сидящие в тени солдаты похоже наслаждались
минутами отдыха: затягивались папиросами, лениво переговаривались...
одеваться они не стали - так и остались в одних трусах, граммофон не
выключали и в воздухе все шипел и рвался пьяный марш.
с душистым травным запахом принесенный с полей, воздух. Глянул он и на лес
стоящий яркой стеной в сотне метров.
женщины и дети...
крови во рту, но он не мог эту кровь выплевывать или сглатывать. Он просто
смотрел.
солдаты лениво, без злобы (они ведь отдохнули под кроной) били прикладами по
спинам или прямо по головам. Последней в кузове осталась голосящая
пронзительно над умершей дочерью женщина, она не воспринимала происходящего
и только заходилась в пронзительном вопле:
сторону недокуренную сигару выхватил револьвер и, запрыгнув в кузов,
несколькими свинцовыми разрядами прекратил этот, столь неприятный ему вопль.
Других женщин и детей построили в ряд и велели раздеваться - тогда все
поняли, что ждет их.
грузовика. Его тошнило, а он даже и не замечал этого: кровь мешаясь с
содержимым его желудка медленно выплескивалась на запыленную одежду, а он
все смотрел...
зарыдал, кто-то упал на колени, моля о пощаде для детей... Непокорных били
прикладами, били сильно, но только по лицу, чтобы не испачкать одежду...
Какая-то молоденькая беленькая девушка, прижала своего малыша крепко-крепко
к груди и шепча молитву бросилась бежать. Один из солдат одним рывком догнал
ее, повалил в дорожную пыль и со всего размаха обрушил приклад на ее лицо...
Там все разом залилось кровью, а он, обиженный тем, что ему пришлось
волноваться - бегать за ней под этим жарким солнцем, ударил еще прикладом и
младенца, а потом еще раз ее - ногой в живот...
Захотел ведь спасти семью, по легкой дороге пошел. Ведь правильно та женщина
сказала - выслужиться захотел. Ну пусть не за хлеб с маслом, а за то, чтобы
жену и детей не тронули. Ну вот выслужился, привез, теперь может и не тронут
Шилова Юлия
Адамов Григорий
Круз Андрей
Жюль Верн
Пехов Алексей
Акунин Борис