медлительность, с трепетом предвкушая тепло нашего салона.
рыбой, он протолкался к водителю и через узенькое окошечко начал быстро
что-то ему втолковывать. Шофер слегка повернул голову, опытным взором
оценил принесенный мешок, и весь салон, затаив дыхание, оглядел невзрачный
мешочек глазами водителя. За ходом переговоров следили с напряженным
вниманием. Он выглядел таким рубахой-парнем - хозяин нашей крепости на
колесах, так ловко вел махину-автобус и так белозубо улыбался, что мы
почти успокоились. Дядюшка Пин, умеющий жалобно пересказывать чужие
истории и красочно жестикулировать, конечно, сумеет убедить его пропустить
одну остановку и не останавливаться. Мыслимое ли дело! Уже сейчас в рокоте
двигателя слышались надсадные нотки, поручни трещали, угрожая оборваться,
а из-за душной тесноты лица людей сочились жаркой влагой, кое-кто, не
выдерживая, сползал в обморок и к нему спешили с холодными компрессами...
объявление, сделанное рубахой-парнем через скрытые динамики, повергло нас
в шок.
высажу к чертям собачьим!..
место.
портится крепко и надолго. Тучи и грозовая хмарь проникли сквозь стекла и
вились теперь под низким запотевшим потолком. Всеобщая подавленность
мешала растворить окна, и мы продолжали мучиться в духоте, питая мозг
самыми мрачными фантазиями, только теперь в полной мере сознавая
собственное бессилие. И далеко не сразу мы заметили маленький заговоривший
ящичек. Но так или иначе он неведомым образом засветился и заговорил,
умело привлекая внимание, и даже в этой немыслимой тесноте жители Лагуны
подпрыгнули от изумления. Ничего подобного мы никогда не видели. Лишь один
Уолф нашел в себе силы сохранить подобие невозмутимости и с усилием
пробормотал.
конца уверен в сказанном. Поворотившись ко мне, он пояснил:
- мы были потрясены. Похожий на зеркальце экран ящичка с немыслимой
легкостью куролесил по всему свету, показывая знойные острова и
заснеженные равнины, людей самого причудливого цвета и телосложения,
невиданные деревья и высокие, в сотни этажей дома. Крохотный,
приоткрывшийся нам мир, несмотря на свою малость, поглотил нас целиком.
Отныне Пин с тетушкой Двиной, Леончик и вся ватага Лиса день-деньской
проводили у телевизионного чуда. Поскольку я продолжал оставаться самой
любимой после телевизора игрушкой, то, само собой, я попадал в первые
зрительные ряды на чьи-нибудь особенно удобные колени. Очень часто рядом
оказывалась Чита. На время просмотра передач у нас негласно
устанавливалось подобие перемирия. Впрочем, перемирие перемирием, но кровь
- это всегда кровь и она дает о себе знать вопреки воле и разуму
обладателя лейкоцитов. Неожиданно для окружающих, а иногда и для себя
самой Чита щипала меня, заставляя подскакивать и зеленеть от ярости. А
через секунду с самым невинным видом она уже счищала грязь со своих
сандаликов о мои штаны. Надо признать, случалось это не часто, и в целом
наши коллективные просмотры проходили вполне мирно. И Чита, и я в
одинаковой степени заливались смехом над забавными рисованными сюжетами,
сосредоточенно хмурили лбы, следя за зловещими фигурами в ковбойских
шляпах и с револьверами...
собственной неуемной страсти к мультипликации. Под смех всего автобуса,
наученная веселой тетей, она подходила к телевизору и, всплескивая руками,
лепетала:
что-то свое, зато все население автобуса ложилось на пол от хохота.
Смеялись и сами Мэллованы, и белозубый рубаха-парень, отчего машина
виляла, вторя общему гоготу. Если бы это не повторялось каждый телесеанс,
я бы возможно стерпел. Чита безусловно заслуживала наказания. Но на пятый
или шестой раз старикашка Пэт шевельнулся у меня в голове и нудным своим
голосом задал один-единственный вопрос:
почувствовал, что лицо у меня горит, угрожая поджечь все близлежащее.
Старикашка был прав. Прав, как всегда. Маленькая Чита стояла возле этого
паршивого телевизора, одна против всех нас - ржущих и потешающихся. Даже
Уолф, наш умница и главный мыслитель - и тот улыбался! Доверчивые глаза
Читы продолжали взирать на экран. Пылающий, как костер из сухих поленьев,
я подошел к ней и взял за остренький локоток.
поняла. Да, да, именно так! Нахальный Мэлловановский отпрыск, существо,
рожденное, чтобы воровать, щипаться и царапаться, внезапно спрятал свои
огромные глазищи в пару детских ладошек и, о, Боже! - по щекам его быстро
и обильно потекли обиженные капельки. Никакого завывания, что было бы,
конечно, лучше! - только короткие приглушенные всхлипы. Уж не знаю почему,
но плач этот не по-детски разъярил меня. Шагнув к телевизору, я толчком
плеча спихнул его с узенькой деревянной подставки. Тяжелый светящийся
ящичек полетел на пол и со звоном рассыпался на отдельные части. Смех в
салоне оборвался, и даже Чита, перестав плакать, взглянула на меня с
испугом.
придерживался иного мнения. Он считал, что все случившееся произошло бы
так или иначе. Возможно, поводом была бы не Чита, а что-то другое, но это
что-то обязательно бы нашлось. Вопреки пословице - теснота отнюдь не
сближала. Накапливающееся раздражение должно было рано или поздно найти
выход, вырваться из раскаленных душ, как вырываются яды из отравленного
желудка. Кстати сказать, в разговорах с Уолфом мы перестали прибегать к
тарабарщине, называя вещи своими именами, не стесняясь присутствующих.
Частенько в наших беседах участвовал теперь и Лис. Вероятно, без его ребят
нам пришлось бы туго. Они стали нашей главной опорой. Странности всех
войн!.. Они еще больше старят пожилых, но взбадривают молодость. Дядюшка
Пин, тетя Двина, другие им подобные были совершенно подавлены
происходящим. Однако, Уолф, Лис и все их одногодки горели боевым задором,
находя нынешнюю жизнь куда менее нудной и утомительной.
огромной машины катили себе мимо лесов и болот. Пара колес принадлежала
им, пара колес - нам. Нашелся у них и свой предводитель, бывший житель
"камышового" поселка, обладатель злополучного телевизора. На нас он был
особенно зол и в корне пресекал малейшие попытки переговоров. От ребят
Лиса он заработал шрам, что, конечно же, не увеличило его дружелюбия.
Злость всегда возглавляет смуту. Примерно то же происходило и на нашей
"половине". Штаб образовали Уолф, Лис и я. После той драки, когда меня
рвали из рук в руки, как главного виновника событий, Уолф стал говорить
чуть в нос. Сломанная надкостница огрубила его черты, придав лицу
недоверчиво-угрожающее выражение. Лис же оказался прирожденным воином. Мир
и всеобщее спокойствие навевали на него откровенную скуку. Таким образом
все мы бредили жесткими планами отмщения, скорейшей очистки автобуса от
"камышовой швали и шелупени". О старой дружбе никто не вспоминал.
Отточенным ножом взрыв страстей располовинил население машины, как
бунтующий от спелости арбуз. И впервые мы увидели себя в самом
неприглядном свете: мы были почерневшими от злости косточками, зависшими в
багровом тумане.
же шушукались на своей половине. Ни одна из группировок не пыталась
нарушить негласной границы, что, впрочем, при нашей тесноте было бы
затруднительно выполнить. Между прочим, был среди нас и такой чудак, что
вознамерился соблюдать нейтралитет. Он старался выказывать одинаковое
уважение обеим сторонам, каждому члену группировки в отдельности. Смешно,
но даже ко мне он обращался на "вы". Ходил по салону "впригиб и вприщур",
беспрестанно извинялся и, пробираясь меж чужих спин, не расставался с
широкой неестественной улыбкой. Он долго и пространно беседовал с Уолфом,
с тетушкой Двиной и дядей Пином, но мне кажется, понимали его с трудом.
Такая уже это была выдающаяся речь. Озабоченный любитель нейтралитета не
хотел драк, не хотел крови. В то же время нам он отдавал явное
предпочтение, и, "мужики сиволапые" по его словам несомненно переборщили.
В конце концов, расстроенный собственными проникновенными словами, он
отходил в сторонку, к "сиволапым мужикам", и по-моему, говорил то же самое
про нас. Как бы то ни было, обе половины были настроены весьма решительно.
Множественные перепутанные минусы замкнутого пространства слились в один
общий - расположившийся в двух шагах по ту сторону, и эта упрощенная
ясность не позволяла людям остыть. Засыпая, мы оставляли часовых,
просыпаясь, первым делом настороженно осматривались. Каким напряжением
пропитался воздух! Отчего мы не брезговали им дышать?..
менялось. Сладкой музыкой в меня вливалось шебуршание дождя, и прошлое
начинало клубиться радужным многоцветьем. Его не в состоянии были перебить
Маркелов Олег
Шилова Юлия
Шекли Роберт
Чернецов Андрей
Корнев Павел