Чтение 5–й страницы книги ~Огонь, который всегда в тебе~

том, что... Мне нужен аппарат Альберта. Я его немного переделаю...
Знакомые конструкторы обещали... Понимаешь?

Я обернулся к Генриху. Генрих засмеялся.

- Отдай, - сказал он с облегчением. - И пусть он покрепче
переделывает эту чертову машину. Сказать по совести, я боюсь смотреть на
нее.

О первом концерте индивидуальной музыки мне говорить нечего, он у
всех вас в памяти.

И вы, конечно, помните речь, произнесенную Потаповым перед концертом.
Я лишь добавлю, что Генрих смеялся, а я удивлялся. Михаил держался
заправским оратором. Он так развязно нападал на музыку прошлых веков, что
уже это одно покорило молодых буянов, начинающих утверждение своей
личности со словечка "нет", обращенного на все и на всех. Тогда впервые
публично и прозвучал изобретенный Альбертом термин "принудительная
музыка", отныне столь обычный, что уже не замечают его ругательной
природы. Зато общепринятое сегодня название "индивидуальная музыка" Михаил
употребил всего раз или два; он напирал на формулы "свободная музыка" и
"музыкальное самопознание".

Что до самого концерта, то меня смешило, что в зале собралось почти
двадцать тысяч человек и все молчат и чего-то ждут, а ничего не
происходит: оркестра нет, наушники тоже отсутствуют и только на сцене
возвышается небольшой деревянный ящик - переделанный аппарат Альберта. Во
мне индивидуальная музыка всегда звучит слабо, я, вероятно, воспринимаю
мир не музыкально, а рационально. Михаил не раз сетовал, что я феномен и
его творения не про меня.

Но эта забавная музыка все-таки зазвучала и во мне. Я назвал ее
забавной, потому что во мне она скорее была иронической, звуки смеялись,
особенно когда я опять озирал сосредоточенно молчавший зал. Генрих же,
когда концерт закончился, оказал мне со вздохом:

- Опять те же печальные мелодии! - Он увидел, что я забеспокоился, и
добавил: - Но не было ничего страшного, на такую музыку я мог бы ходить
каждый день.

Пока мы выбирались наружу, я прислушивался к разговорам вокруг нас.

- Гигантское произведение! - говорил один, растерянно улыбаясь. -
Нет, это поразительно, почти сверхъестественно! Никогда в жизни не слышал
такой величественной симфонии!

- Я плакал, - признавался другой. - Я ничего не мог с собой поделать,
слезы лились сами. Просто невероятно, как Потапову удалось построить такую
большую вещь на вариациях одного траурного мотива, правда нежного и
красивого, этого отрицать не могу.

- Вот же было веселье! - восторгался третий. - Если бы не соседи, я
пустился бы в пляс, так хороши те радостные мотивчики! А тебе они
понравились? - спрашивал он свою подругу, немолодую женщину.

- Веселые? - переспросила она. - Я что-то их не услышала. - Она
содрогнулась. - Больше я на такие концерты не пойду. Звуки были грубы,
некоторые мотивы непристойны. У меня впечатление, будто меня раздевали и
освистывали. Если и слушать такую музыку, то запершись в одиночестве.

- Этот концерт нужно слушать в постели, а не в зале, - утверждал еще
один. - Удивительно успокаивающая вещь, после нее хорошо заснуть.

Впрочем, я ломлюсь в открытую дверь: вы не хуже моего знаете, как
действует индивидуальная музыка. И что она теперь публично не исполняется,
а стала интимным занятием, совершаемым в одиночестве, по-моему,
естественно. Мы с Генрихом не раз потом говорили об этом с Михаилом. Он,
как вы знаете, долго боролся против переселения его индивидуальной музыки
из концертных залов в спальни, он видел в этом реванш, взятый ненавистной
ему классической принудительной музыкой".