каждое движение могло вызвать замыкание. Некоторые имена до сих пор
хранятся в моей памяти, жаль, что я сейчас уже не вспомню их все, не то
по-прежнему повторял бы их перед сном, неважно, кому они принадлежат, мне
нравится их звучание; они напоминают о разноплеменных сборищах небольших
свободных портов или заморских картелей: Гай Орлов, Перси Липитт, Освальд
Валенти, Ильзе Корбер, Ролан Витт фон Нидда, Женевьева Буше, Геза Пельмон,
Франсуа Брюнхард... Что с ними сталось? Зачем их воскрешать, разве мне
есть что сказать им при встрече? Даже тогда, почти тринадцать лет тому
назад, они мне показались безнадежными прожигателями жизни. Я наблюдал за
ними, вслушивался в их разговоры, когда тени от китайского фонарика
скользили по их лицам и по обнаженным плечам женщин. Каждому я придумывал
прошлое, объединяющее его с остальными, мне хотелось бы узнать от них все
подробности: когда, например, Перси Липитт познакомился с Гаем Орловым? И
знакомы ли они оба с Освальдом Валенти? Кто представил Мадейе Женевьеву
Буше и Франсуа Брюнхарда? Благодаря кому из шестерых Ролан Витт фон Нидда
вошел в их круг? (А я не помню!) Как могут разрешиться все эти
бесчисленные загадки, сколько лет плетется эта паутина - десять, двадцать?
веранде, ни в гостиной. Машины тоже не было. Мадейя, стоявший на крыльце в
обнимку со светловолосой коротко остриженной девицей, заявил, что Мейнт
только что уехал с Фрицци Тренкером и уж точно больше не вернется. Он
захохотал, и его смех меня очень озадачил.
поняли, что я хочу сказать, Хмара?
наваливаясь на плечо девушки, похожий на ослепшего боксера.
на камине не мог рассеять сгустившейся тьмы. Вместо итальянского певца
послышался срывающийся женский голос, переходящий не то в предсмертный
хрип, не то в стон наслаждения, так что слов песни нельзя было разобрать.
Но вдруг он зазвучал отчетливо, с нежными переливами.
ней на веранде, склонившись, медленно расстегивал ей блузку. Она
уставилась в потолок, полуоткрыв рот. Несколько пар танцует, слишком уж
тесно прижавшись друг к другу, и движения их, пожалуй, излишне откровенны.
Проходя мимо, я замечаю странного Гарри Дресселя, крепко сжимающего бедра
Дэзи Марчи. У двери на веранду несколько зрителей любуются представлением:
одна из женщин танцует. Снимает платье, комбинацию, лифчик. Мы с Ивонной
от нечего делать присоединяемся к смотрящим. Ролан Витт фон Нидда с
искаженным лицом пожирает ее глазами: теперь она танцует в одних чулках.
Став на колени, он пытается перекусить подвязки, но она все время
уворачивается. Наконец она сбрасывает и эту часть туалета и кружится около
Витта фон Нидда, совсем голая, касается его, а он - нос кверху, грудь
колесом, лицо бесстрастно - замер карикатурой на тореадора. Силуэт его
нелепой фигуры виден на стене, а гигантская тень женщины пляшет на
потолке. И весь дом превратился в театр теней, они нагоняют друг друга,
снуют вверх и вниз по лестницам, слышны смех и приглушенные стоны.
письменный стол со множеством ящиков - полагаю, именно такие столы были в
управлении колониями - да огромное темно-зеленое кожаное кресло. Сюда мы и
спрятались. Последним что я видел в гостиной, была запрокинутая голова
мадам Мадейя на валике дивана. У меня и сейчас стоит перед глазами эта
словно отсеченная голова с ниспадающей до земли волной светлых волос. Она
застонала. Я с трудом различал над ее лицом другое лицо. Она вскрикивала
все громче и бессвязно лепетала: "Убейте меня... убейте меня... убейте..."
Да, я все это отлично помню.
Рядом с нами луч света серо-голубой полосой ложился поперек комнаты. Одно
из окон было приоткрыто, и слышался шелест прильнувшей к стеклу листвы.
Тени листьев пробегали по книжным полкам, словно ночь набросила на них
лунную сеть. Здесь были собраны все издания серии "Маски".
может они все уехали, а мы остались одни? В кабинете пахло старой кожей, и
я подумал: кто поставил в шкаф эти книги? Чьи они? Кто курит здесь по
вечерам трубку, работает, читает или просто слушает шелест листьев?
Иногда полумаской укрывала лицо, скользила дальше и платком завязывала
рот. Мне хотелось, чтобы ночь длилась вечно, а я так и лежал бы с ней
рядом, свернувшись в глубокой тишине и словно бы подводном освещении.
Перед рассветом я услышал стук дверей, торопливые шаги, что-то с грохотом
опрокинулось, кто-то засмеялся. Ивонна спала. Дог тоже дремал, время от
времени глухо ворча во сне. Я приоткрыл дверь. В гостиной пусто. Свет
непогашенного ночника померк и из розового стал бледно-зеленым. Я вышел на
веранду подышать свежим воздухом. Там тоже было пусто и по-прежнему горел
китайский фонарик. Ветер раскачивал его, и бледные тени жалкими уродцами
пробегали по стенам. Внизу шумел сад. Я все никак не мог понять, что за
аромат исходит от этой зелени, наполняя веранду. Да-да, не знаю даже, как
сказать, ведь дело-то было в Верхней Савойе, но, поверьте, пахло жасмином.
вспомнил море и ледяной напиток, который пью в жару, - напиток "мятный
дьявол". Я снова услышал смех, такой звонкий, ясный, он то приближался, то
удалялся. Пораженный, я не мог понять, откуда он доносится. Летучий
хрустальный смех. Ивонна спала вытянувшись, подложив правую руку под
голову. Голубоватый лунный луч, пересекающий пол, играл в уголке губ,
освещал плечо, левую ягодицу, легким шарфом соскальзывал на спину. У меня
перехватило дыхание.
лучом. Почему-то на савойские пейзажи, окружавшие нас в то время, в моем
воображении накладывается другое воспоминание - довоенный Берлин. Может
быть, потому, что она снималась в фильме Рольфа Мадейи? Позднее я наводил
о нем справки. Я узнал, что начинал он совсем молодым на студии UFA. В
феврале 1945 года, в промежутках между бомбардировками, стал снимать свой
первый фильм: "Confettis fur zwei" ["Конфетти на двоих" (нем.)],
веселенькую, слащавую оперетку из венской жизни. Фильм так и остался
незаконченным. И вот теперь, в воспоминаниях о той ночи, я иду мимо
громоздких домов старого Берлина, по уже несуществующим набережным и
бульварам. От Александер-плац напрямик через Люстгартен и Шпрее. Сумерки
опускаются на посаженные в четыре ряда липы и каштаны, проезжают пустые
трамваи. Вздрагивают огни фонарей. А ты ждешь меня в полной зелени клетке,
светящейся в конце проспекта, - в зимнем саду гостиницы "Адлон".
Пока тот, понурившись, снова не углубился в работу. Мейнт еще постоял
перед ним, нелепо вытянувшись как по команде "смирно". Затем обернулся к
тем двум, что рассматривали его с недоброй усмешкой, опершись подбородком
о ручку щетки. Их внешнее сходство было просто пугающим: одинаковые
светлые волосы ежиком, одинаковые усики и голубые глаза навыкате. Один
отклонился вправо, другой - влево, так симметрично, что можно было
подумать, будто один из них отражение другого. Наверняка Мейнту так и
показалось, когда он медленно приблизился к ним, хмуря бровь. Подойдя
совсем близко, он обошел их кругом, оглядев обоих спереди, сзади и с
боков. Они не шевелились, но чувствовалось, что вот-вот набросятся на
него, сомнут и будут месить кулаками. Мейнт отпрянул и попятился к дверям,
не сводя с них глаз. Они застыли в тех же позах при тусклом желтоватом
свете бра.
рукой на шее шарф, будто повязку на ране. Тихо падают снежные хлопья. Даже
не падают, а парят в воздухе, настолько они невесомы. Он сворачивает на
улицу Сомейе и останавливается у входа в "Регент". Здесь идет очень старый
фильм под названием "Сладкая жизнь". Мейнт прячется под навесом кинотеатра
и не спеша рассматривает рекламу. Вытаскивает из кармана мундштук,
закусывает его, шарит дальше, само собой в поисках "Кэмела". Но "Кэмела"
нет. Тогда по его лицу пробегает все та же судорога, сводит левую скулу,
вздергивает подбородок, но происходит это дольше и болезненнее, чем
двенадцать лет назад.
потом по улице Вожла, к Руаяль, либо дальше по улице Сомейе. Поодаль
справа красно-зеленая вывеска "Синтра". Мейнт уставился на нее, мигая:
надо же - "СИНТРА!" Снежинки кружатся около этих букв и тоже становятся
красными и зелеными. Зелеными, как абсент. Красными, как кампари...
если б не напряженное усилие, он бы, наверное, упал на тротуар, как
отцепленная марионетка.
пристает, а сидит в углу за столиком и тихонько напевает старушечьим
голоском: "И зим... бум-бум... и зим... бум-бум..." Барменша читает
журнал. Мейнт взбирается на табурет, берет ее за локоть и шепчет: