Чтение 5–й страницы книги ~Улица темных лавок~

Вот теперь-то и следовало с ним заговорить. Мне это казалось невероятно
трудным, я был слишком застенчив и к тому же боялся, что он примет меня за
сумасшедшего, - я, конечно, начну заикаться, что-то бессвязно бормотать...
Вот разве что он сразу узнает меня, и тогда, может быть, мне придется
только слушать.

Он вышел из лавки с бумажным пакетом в руках.

- Месье Степа де Джагорьев?

На его лице выразилось крайнее изумление. Мы оказались одного роста,
стояли лицом к лицу, и от этого я смутился еще больше.

- Он самый. А с кем имею честь?

Нет, он не узнавал меня. По-французски он говорил совсем без акцента.
Теперь мне надо было набраться мужества.

- Я... я уже давно хочу с вами встретиться...

- Почему, месье?

- Видите ли... я... пишу книгу об эмиграции... Я...

- Вы русский?

Уже второй раз мне задают сегодня этот вопрос. Шофер такси тоже
спрашивал. Кто знает, может, когда-то я и был русским...

- Нет.

- И вы интересуетесь эмиграцией?

- Я... я пишу книгу об эмиграции. Понимаете... один человек... он...
посоветовал мне встретиться с вами... Поль Зонахидзе...

- Зонахидзе?

Он произнес эту фамилию на русский манер - очень мягко, словно листья
прошелестели на ветру.

- Грузинская фамилия... Не знаю...

Он нахмурился, силясь вспомнить.

- Зонахидзе... нет...

- Мне очень неловко беспокоить вас, месье, но позвольте задать вам
несколько вопросов.

- Прошу вас, с превеликим удовольствием...

Он как-то печально улыбнулся.

- Эмиграция - трагическая тема... Но почему вы называете меня Степой?

- Я... не...

- Большинства людей, которые так меня звали, уже нет в живых. Остальных
можно буквально по пальцам пересчитать.

- Видите ли, этот Зонахидзе...

- Да я его не знаю.

- Вы позволите... задать вам... несколько вопросов?

- Конечно. Может, поднимемся ко мне? Поговорим там...

Пройдя по бульвару Жюльен-Потен, миновав ворота, мы пересекли сквер,
окруженный домами. Поднялись на деревянном лифте с двустворчатой
решетчатой дверцей. Из-за нашего роста и тесноты лифта нам пришлось
наклонить головы и отвернуться друг от друга, чтобы не столкнуться лбами.

Он жил на шестом этаже, в двухкомнатной квартире. Я прошел за ним в
спальню, и он тотчас же растянулся на кровати.

- Простите, - сказал он. - Но потолок здесь слишком низкий. Я
задыхаюсь, когда стою.

И действительно, между моей головой и потолком оставалось всего
несколько сантиметров, так что и мне пришлось нагнуться. Мы оба были почти
на голову выше двери, соединяющей смежные комнаты, и я представил себе,
что он, должно быть, не раз ударялся лбом о притолоку.

- Прилягте тоже... если хотите. - Он указал мне на диванчик возле окна,
обитый светло-зеленым бархатом. - Не стесняйтесь... Так гораздо удобнее...
Здесь даже сидя чувствуешь себя как в клетке. Прошу вас, ложитесь...

Я лег.

Он зажег лампу под бледно-розовым абажуром, стоявшую на столике у
кровати, по комнате разлился ее неяркий свет, и на потолке заиграли тени.

- Так вы интересуетесь эмиграцией?

- Очень.

- Но вы же еще молоды...

Молод? Мне никогда не приходило в голову, что я молод. Надо мной на
стене висело большое зеркало в позолоченной раме. Я всмотрелся в свое
лицо. Молод?

- Ну... не так уж я и молод...

Мы помолчали. Мы лежали в разных углах комнаты, будто курильщики
опиума.

- Я был сейчас на панихиде, - сказал он. - Жалко, вы не знали
покойную... Эта старая дама могла бы многое вам рассказать... Она была
одной из самых замечательных представительниц эмиграции...

- Правда?

- Очень мужественная женщина. Вначале она открыла небольшую чайную на
улице Мои-Табор, всем помогала. А это очень нелегко...

Он сел на кровати, сгорбившись и скрестив на груди руки.

- Мне было тогда пятнадцать лет... Если посчитать, нас осталось совсем
немного...

- Остался... Жорж Сашер? - бросил я наугад.

- Ну, он недолго протянет... Вы с ним знакомы?

Кто это? Гипсовый старичок? Или лысый толстяк с монгольским разрезом
глаз?

- Знаете что, - сказал он. - Я больше не в силах говорить обо всем
этом. Слишком грустно становится... Я просто покажу вам фотографии... На
обороте стоят имена и даты... сами разберетесь...

- Мне так неловко вас беспокоить, вы очень любезны...

Он улыбнулся:

- У меня куча фотографий... И на каждой я написал имена и даты, ведь
все забывается...

Он встал и, пригнувшись, прошел в соседнюю комнату.

Я услышал, как он выдвигает ящик. Он вернулся с большой красной
коробкой и сел на пол, прислонившись к кровати.

- Садитесь рядом. Удобнее будет смотреть.

Я повиновался. На крышке готическими буквами было выведено имя
кондитера. Он открыл ее. Коробка оказалась доверху набита фотографиями.

- Здесь перед вами, - сказал он, - все главные действующие лица
эмиграции.

Одну за другой передавал он мне фотографии, называя имена и даты,
которые прочитывал на обороте, и этому монотонному поминальному чтению
русские имена придавали особое звучание - то раскатистое, как удар
тарелок, то жалобное или почти приглушенное. Трубецкой. Орбелиани.
Шереметьев. Голицын. Эристов. Оболенский. Багратион. Чавчавадзе... Иногда
он забирал у меня фотографию и снова рассматривал, проверяя имя и дату.
Праздничные снимки. За столом у Великого князя Бориса во время
торжественного приема в его Баскском замке спустя много лет после
революции. Множество лиц на ужине, черно-белый снимок, 1914 год...
Фотографии класса Александровского лицея в Петербурге.

- А вот мой старший брат...

Он передавал мне фотографии все быстрее, уже почти не глядя на них. Он
явно спешил поскорее покончить с этим делом. Внезапно мой взгляд
задержался на снимке, отпечатанном на более плотной бумаге, чем остальные;
на обороте ничего не было написано.

- Вас здесь что-то заинтересовало, месье? - спросил он.

На переднем плане в кресле, выпрямившись, сидит улыбающийся старик.
Позади него - молодая белокурая женщина с очень светлыми глазами. Вокруг
них - группки людей, многие стоят спиной к объективу. А в левой части
снимка - очень высокий мужчина лет тридцати, на нем светлый костюм в
мелкую клеточку, он черноволосый, с тонкими усиками, его правая рука не
вошла в кадр, а левая лежит на плече молодой блондинки. И мне вдруг
кажется, что это я.

Я придвигаюсь к Степе. Мы сидим, опираясь спиной на кровать, вытянув
ноги, наши плечи соприкасаются.

- Скажите, кто эти люди? - спрашиваю я.

Он взял фотографию и устало взглянул на нее.

- Это Джорджадзе... - Он показал на старика, сидящего в кресле. -
Работал в грузинском консульстве в Париже до самой...

Он не кончил фразу, считая, что мне и без слов понятно остальное.

- Это его внучка... Ее звали Гэй... Гэй Орлова... Она с родителями
эмигрировала в Америку...

- Вы знали ее?

- Плохо. В общем, нет. Она долго жила в Америке.

- А это кто? - спросил я еле слышно, показав на того, в ком, мне
показалось, я узнал себя.

- Это? - Степа сдвинул брови. - Его я не знаю.

- Не знаете?

- Нет.

Я с трудом перевел дыхание.

- Вам не кажется, что я на него похож?

Он посмотрел на меня.

- Похож? Не нахожу... А что?

- Так, ничего...

Но он уже протягивал мне другую фотографию.

- Вот, не угодно ли... великая вещь - случай...

Это был снимок маленькой девочки в белом платьице, с длинными
белокурыми волосами, ее сфотографировали на курорте - вдали виднелись
кабинки для переодевания, кусок пляжа и море. На обороте было написано
фиолетовыми чернилами: "Галина Орлова - Ялта".

- Видите... это она же... Гэй Орлова... Ее звали Галина... Американское
имя появилось позже. - И он показал на первую фотографию, которую я
по-прежнему держал в руке. - Мама все хранила...

Он резко поднялся.

- Разрешите на этом остановиться? У меня что-то голова закружилась. -