Чтение 5–й страницы книги ~Бриллианты для диктатуры пролетариата~

- Я не булку прошу, а жизнь...

- Пока ставите условия - разговора у нас не получится. И с голодовкой
- прекратите, несерьезно это. Потерпите дня два, а потом заскулите. Не
выдержать вам - кишка тонка, да и за ваши принципы не голодают...

- Почему вы так жестоко со мной говорите?

- Скажите спасибо, что я с вами говорю, Белов. Мне очень хочется вас
расстрелять - прямо здесь, не сходя с места... Ладно, ладно! Москва слезам
не верит!.. На те драгоценности, которые у вас отобрали, можно завод
накормить!

- Но мне же двадцать лет! Двадцать всего! - закричал Белов и начал
хрустко ломать пальцы. - Я жить хочу! Мне надобно жить - я ведь молодой,
глупый!

- Свою голову надо иметь в двадцать лет... Мне - двадцать шесть,
кстати говоря. Хотите - напишите все подробно на мое имя: и про то, как
убили Кузьму Туманова, и про то, где оборудовали тайник, - неторопливо
говорил Мессинг, замечая, как расширяются зрачки Белова и как он медленно
подается назад, - и чем подробнее напишите - тем будет лучше...

- Для меня?

- Больше, конечно, для нас, - усмехнулся Мессинг, - но, глядишь,
трибунал учтет ваши глупые годы, глядишь - докажете, что не вы похищали, а
другие, а вы только были передаточным звеном...

"Молчи, кругом молчи, - вспомнил Белов отчетливо и до жути явно лицо
Ивана Ивановича во время их последней встречи. - Как бы ни было тебе
страшно и плохо - молчи. Это я не пугаю тебя, это я тебе свою тайну
открываю. Ты гляди: амнистии каждый год - на Первомай и в Октябрьские.
Раз. Потом - не долги они, их голод сломит. Два. Мы своих в обиду не даем,
у нас тоже руки длинные, мы из таких передряг выходили - что ты... это
третье будет. И помни, время всегда на того работает, кто смел и тверд.
Кто раскис, того время сразу в расход списывает".

- Ничего я писать не буду, - сказал Белов наконец. - Можете и не
допрашивать: под лежачий камень вода не течет. Не хотели по-хорошему - и
не надо.

- От мерзавец, - удивленно протянул Мессинг, - ну, каков же мерзавец,
а? Ладно, идите в камеру. И запомните, больше я с вами говорить не
стану-как ни просите. Это мое последнее слово.

Об аресте Белова Мессинг поставил в известность замнаркомфина
Альского, попросив его об этом никому больше не сообщать.

- Я бы даже попросил вас сообщить в Гохран, что Белов откомандирован
в Тобольск.

- Такие фокусы мне не очень-то нравятся, - ответил Альский, - но если
вам это кажется целесообразным, я пойду вам навстречу - в виде исключения.

- Товарищ Альский, исключение здесь ни при чем, просто Белов похитил
драгоценностей на миллион.

- Сколько?! - ахнул Альский. - Не может быть!

- Знаете, у меня от правды голова трещит, так что выдумывать сил нет,
да и профессия мне этого не позволяет.

- Кто оценивал?

- Мы возили цацки в Петроград, чтобы не подключать к делу ваших
гохранщиков.

- Из-за одного негодяя ставите под сомнение коллектив?

- Где вы там видели коллектив?

- А Шелехес? Пожамчи? Александров? Левицкий, наконец, старый спец,
который прекрасно работает?

- Помимо названных товарищей там трудится еще много народа. И у меня
есть к вам просьба: было бы целесообразно ввести троих наших людей к
вам-под видом рабочих. Как вы к этому отнесетесь?

- Отрицательно, - ответил Альский. - Неужели вы не верите, что мы
сами сможем навести там порядок? Я назначу ревизию, брошу настоящих
специалистов - зачем же считать Гохран каким-то притоном?

- Глядите... Я не имею права вторгаться в ваши прерогативы, но
Феликсу Эдмундовичу я об этом деле доложу.

НАЧАЛО НАЧАЛ
__________________________________________________________________________

Когда в приемной ВЧК рано утром раздался звонок и некто хрипловатым
голосом с нерусским акцентом спросил прямой телефон начальника
контрразведки и когда выяснилось, что звонил к чекистам поляк
Стеф-Стопанский, досье на которого было весьма пухлым (Стопанский был
сотрудником второго отдела польского генштаба), беседовать с ним член
коллегии ВЧК Кедров* отправил - по совету Дзержинского - помначинотдела
Всеволода Владимирова.

_______________

* Расстрелян как "враг народа" в 1941 году.

- Всеволод с его блеском, - сказал Феликс Эдмундович, - в беседе со
шляхтичем будет незаменим. Молодость Всеволода, его изящество и мягкость
позволят нам точно понять Стопанского: зубр, видимо, решит поиграть с
нашим юношей. Всякая игра рано или поздно открывает разведчика, его
истинные намерения. А отказываться от контакта со Стопанским неразумно: у
пего есть выходы на Лондон, Париж и на Берлин.

Встретился Всеволод со Стопанским в табачной лавке на Третьей
Мещанской. Цепко оглядев собеседника, поляк сказал:

- Мне приятно увидаться с вами, и я понимаю, где мы с вами сейчас
находимся. Однако я просил бы пристрелочную часть разговора провести на
улице, где нас никто не будет слышать. Если мы верно поймем друг друга на
воле, - он усмехнулся, - кажется, так у вас говорят о "не тюрьме", тогда
мы продолжим беседу здесь, где, как я догадываюсь, каждое мое слово будет
слышно еще по крайней мере двум вашим сослуживцам.

Всеволод весело посмотрел на Стопанского, взял его под руку и сказал:

- Не скрою, я чертовски устал, поэтому прогулка мне не
помешает - особенно с таким интересным собеседником.

...Выезжая на встречу с поляком, он уже знал от службы наружного
наблюдения, что Стопанский идет один. На всякий случай, правда, он надел
дымчатые очки с нулевой диоптрией - он относился к тому типу людей,
которых очки очень сильно меняли.

Они шли по булыжному тротуару, сквозь который уже проступала свежая,
словно бы подстриженная на английский манер трава, мимо маленьких домиков,
и со стороны казалось, что прогуливаются два товарища.

- Так что же вас привело ко мне? - спросил Всеволод.

- К вам меня ничто не приводило. Я пришел в ЧК.

- Похвально. Я, как индивид, и мы, как коллектив, любим, когда к нам
приходят интересные люди...

- Представляться мне надо?

- То есть?

- Звание, операции, связи?

- Вообще-то мы знаем вас.

- Вы знаете, что я подполковник польской разведки?

- Детали, думаю, мы лучше запомним, если они будут изложены в
письменном виде. Нет?

- Вы думаете, я стану писать?

- Станете. Если вы затеяли что-то против нас - вам придется играть. А
если вас привело к нам истинное намерение сотрудничать, вы захотите
убедить нас в своей искренности и начнете делать это с мелочей, а именно:
с фамилий ваших друзей, близких и родных. Разве нет?

- Браво!

Взгляды их встретились. Всеволод улыбался, и в глазах у него не было
той жестокости и чувства превосходства, которое так боялся увидеть
Стеф-Стопанский.

В свою очередь Всеволод отметил, что поляк небрит, рубашка у него
измятая, ботинки не чищены, пальто испачкано, на левом плече несколько
пушинок, а пальцы покрыты тем сероватым налетом грязи, который особенно
заметен на ухоженных и полных руках.

- Браво! - повторил Стопанский. - Вы четко мыслите, молодой
человек...

- Иначе не стоит.

- Я не хотел обидеть, упомянув про вашу молодость...

- Этим нельзя обидеть. Наоборот...

- Я не знаю, - сказал Стопанский, начавший отчего-то злиться, -
приходилось ли вам иметь дело с серьезными агентами из иностранных
разведслужб, но хочу заметить: польский генштаб сейчас находится в
средоточии интересов всех европейских стран. Я, в частности, имею контакты
с французами и англичанами.

- Помните имена ваших людей в Париже и Лондоне?

- Естественно.

- Операции?

- Старые?

- Новые тоже.

- Те, которые собирается проводить Лондон и Париж, - я не знаю. Но их
операции меня не минуют - я считаюсь специалистом по Совдепии... простите,
по РСФСР.

- А что вы за "совдепию" извиняетесь? Ничего обидного.

- Когда вы доложите начальству об этой беседе? Можете вы пригласить
кого-либо из ваших ответственных руководителей?

- Это мы устроим, - пообещал Всеволод.

- Когда?