Чтение 5–й страницы книги ~Он убил меня под Луанг-Прабангом~

автоматов.

"Значит, их не больше, - подумал Степанов. - Выкрутимся".

- Сколько прошло времени? - шепнул шофер.

- Не знаю.

- Посмотрите на часы.

- У меня стрелки не светятся.

- Покажите мне.

Степанов вытянул руку с часами. Шофер приник лицом к часам, а потом
шепнул:

- Без пяти шесть.

- Не может быть, - ответил Степанов. - Ты спутал. Наверное, половина
двенадцатого.

Шофер хихикнул в темноте.

- Я всегда путаю стрелки, - сказал он, - особенно в темноте. Конечно,
сейчас половина двенадцатого. В шесть часов начинают светлеть облака на
востоке.

Степанов с трудом понимал парня - тот говорил очень цветистым языком.
"Наверное, из Саванакета, - подумал Степанов, - там особенно красочный
язык".

Снова прогрохотала очередь. Шофер не отвечал. Он потянул к себе руку
Степанова и снова приник к часам.

- Пора, - шепнул он. - Если они побегут на вас, хватайте за ноги и
бейте ножом.

- А ты?

- Я буду рядом, просто я говорю на всякий случай. Разите коварного
врага ножом в горло, - закончил он саванакетской цветистостью.

И шофер отполз в сторону. Именно оттуда через минуту-две он дал
несколько очередей, а потом закричал что-то пронзительное - Степанов так и
не разобрал что. С дороги ответили очередями - Степанов видел красно-белые
точки, разрывавшие черное полотно ночи, а потом выстрелы загрохотали в
другом направлении, красно-белых разрывчиков уже не было, а после он
услыхал голос Ситонга впереди и почувствовал, как кто-то невидимый бежал
прямо на него по теплой каменистой дороге.

"Ну вот, сейчас, - сказал он себе. - Вот он рядом".

Но он не успел броситься на бегущего: чья-то стремительная тень
метнулась от скалы. Степанов слышал, как человек тяжело упал. Потом он
слышал тяжелые удары, и сопение, и стон, а после Ситонг закричал:

- Включайте фары!

Никто ему не ответил, но сопение где-то совсем рядом и тяжелые удары
он по-прежнему слышал. Степанов поднялся, подошел к "газику" и включил
свет. В белом луче он увидел шофера, который сидел верхом на человеке в
серой куртке и бил его сцепленными руками по голове. Кровь на лице
человека была черной.

- Эй, - негромко сказал Ситонг, - хватит. Он же не двигается.

...Двух диверсантов он уложил наповал, а третий, который ринулся
вперед от неожиданно прогрохотавших сзади выстрелов, теперь лежал без
сознания на дороге, и шофер по-прежнему яростно колотил его: звук был
такой, будто мокрое белье били о камни.

Ситонг раскидал завал, который диверсанты сделали на дороге, шофер
менял простреленное колесо, а Степанов сидел возле пленника и смотрел, как
тот медленно приходит в себя. Подошел Ситонг, тронул человека ногой и
сказал:

- Не наш. Это вьетнамец. Они сюда забрасывают диверсантов из Сайгона.

- Как ты определил?

- По лицу. Разве он похож на нас?

Степанов взглянул на пленника: тот был похож на Ситонга как две капли
воды. Хотя, вспомнил он, в Ханое ему говорили, что все европейцы кажутся в
Азии похожими друг на друга. "У нас лица разные, а вы все одинаковые, как
братья". Степанов тогда удивился: "Но ведь у нас есть блондины, рыжие,
брюнеты". Ему ответили: "А мы не смотрим на волосы. Мы смотрим только на
форму глаз и на цвет кожи".

- Вставай, - сказал Ситонг пленному и тронул его мыском своих драных
кедов. - Ну!

Пленник лежал не двигаясь, но глаза открыл.

- Что ты с ним говоришь? - удивился шофер. - Пусти ему пулю в лоб.

- Вставай, - повторил Ситонг.

Человек по-прежнему не двигался.

- Не понимает по-нашему, - сказал Ситонг. - Попробуй с ним
по-американски.

- Нечего с ним по-американски, - снова повторил шофер из темноты, -
ему надо пустить пулю в лоб.

- Он пленный, - сказал Ситонг.

- Он диверсант и стрелял нам в спину.

- Он стрелял нам в грудь.

- Какая разница?

- Разницы никакой, - согласился Ситонг, - только он пленный.

- Вы говорите по-английски? - спросил Степанов.

Пленный сразу поднялся, и лицо его дрогнуло и стало растерянным.

- Кто вы? - спросил он.

- Патет-Лао, - ответил Степанов. - А вы?

- Пусть говорит правду, - сказал Ситонг. - Скажи ему, что у нас мало
времени и трудно с местом в машине. Переводи, переводи! Переводи, -
повторил он. - Они бомбят наши госпитали. Они заставляют нас говорить так.

- Откуда вы? - спросил Степанов. - Ваше имя?

- Я из Гуэ. Меня зовут Нгуэн Ван Хьют. Меня забросили американцы.

Степанов перевел.

- Спроси его - будет он говорить все моему командиру?

- Да, - ответил пленный. - Конечно.

- Спроси его: зачем он прилетел к нам?

Пленный долго молчал. Это был не молодой уже человек, очень худой,
слишком для вьетнамца высокий. Хотя, может быть, он показался таким
Степанову из-за худобы.

- У меня же семья, - очень тихо ответил человек, и губы его
затряслись.

23.45

- Я не хочу в бар, - сказал Эд. - Я никуда не хочу, Сара.

- А я очень хочу, - сказала она и прижалась лицом к его плечу, и
стало ему от ее прикосновения пусто и горько.

- Не надо, - попросил он.

- Нет, надо.

- Зачем ты прилетела сюда?

Сара отодвинулась, поправила прическу и ответила:

- У тебя есть сын, Эд. У тебя есть семья.

- Я предал самого себя из-за семьи, из-за сына, из-за тебя, - ответил
он. - Ты получаешь деньги, Уолту пока еще не бьют морду из-за того, что
его папа бомбит Азию, - чего тебе еще надо? Из-за вас я потерял самого
себя - чего вам всем от меня надо?

- Теряют, когда есть что терять.

- Ну вот, видишь... О чем же нам говорить? О чем, Сара?

- Ты ведь сам хочешь, чтобы все наладилось.

- Ненавижу, когда за меня говорят. Если бы я хотел, чтобы наладилось,
я бы сказал тебе об этом. Кто из нас двух лучше знает меня: я или ты?

- Я.

- В каждом человеке живет много людей. Ты знаешь меня одного, мой
радист - другого, мальчик - третьего, лаосцы - четвертого, а я - знаю себя
пятого. И все мы разные. Ты всегда хотела, чтобы я был одним. Тебе надо
было выйти замуж за клерка из рекламного бюро: они отличаются спокойной
одинаковостью, а человек, который пишет или снимает, - обязательно должен
быть психом. Ты этого никогда не могла принять, я шокировал тебя тем, что
я был таким, каким был, а не был таким, как все.

- Ты изменял мне, Эд. Ты предавал меня с потаскухами, а я всегда была
тебе верна.

- Сосуществование - это отнюдь не любовь, Сара, но любовь - это
обязательно сосуществование! Любовь предполагает уважение к
индивидуальности. Иначе - получается ярмо собственности. Ты считала меня
своей собственностью, а человек принадлежит только самому себе.

- Я всегда была верна тебе, Эд. И меня никогда не тяготила эта
верность.

- Что ты кичишься этим?! Что - верность?! Медаль за храбрость? Счет в
Лозанне?! Когда верность делается тиранией, так лучше пусть будет
взаимоуважительная неверность.

- Тебе всегда хотелось, чтобы я изменила тебе, я знаю. Ты всегда по
ночам расспрашивал меня: "Как тебе было бы с другим? Представь, что я
другой..."

Стюарту вдруг стало мучительно гнусно: так ему было однажды, когда он
пошел в клинику - смотреть аборт. Он писал повесть, и ему надо было
описать аборт. Он после этого уехал на два месяца во Флориду и пил, не
просыхая, чтобы забыться.

- Ты все помнишь, Сара, - сказал он, - у тебя прекрасная память. А я,
когда спрашивал тебя о чем-то ночью, не помнил ничего днем...

- Не ври себе, Эд.

И он понял, что она сейчас сказала правду, и это родило в нем злость.

- Скотина! - сказал он, сморщившись.

- Это ты - скотина, - тихо ответила Сара, - это ты подлая скотина, а
не я.

- Так зачем ты приехала сюда?!

- Потому что я тебя люблю...