Чтение 5–й страницы книги ~Петровка, 38~

Ленька стоял в коридоре большой коммунальной квартиры возле открытой
двери Льва Ивановича. Он стоял, закрыв глаза, устало опустив руки вдоль
тела, взъерошенный, осунувшийся и по-мальчишески еще нескладный. Несколько
раз он собирался переступить порог, по каждый раз что-то удерживало его, и
сердце гулко падало в груди, а кровь приливала к голове и щекам. Потом он
вошел и сказал:

- Здравствуйте, Лев Иванович.

- Здравствуй, Леонид. Садись.

- Спасибо. Постою. В ногах правда.

- Скверное настроение? - спросил старик.

- Скверное. Хорошее какое слово - "скверное". Почему-то оно уходит из
устной речи.

- Век требует более резких определений, да? "Дрянное" - это,
по-видимому, точнее?

- В моем положении - да.

- А что случилось?

- Да ничего особенного... Так, глупость...

- У нас сейчас с тобой идет разговор по принципу: язык дан человеку
для того, чтобы скрывать свои мысли, не так ли?

- Вроде бы...

- Жаль. Надо быть всегда искренним. Как Достоевский. По-моему, он
самый искренний человек из всех искренних.

- Он был жестоким.

- Есть жестокость и жестокость. Важно, на чем она зиждется.

- Можно ли оправдывать жестокость, Лев Иванович?

- Можно. Восторгаются ведь Желябовым, Перовской и Кибальчичем,
которые убили императора Александра Второго, а ведь он, по отзывам
некоторых современников, был, я бы сказал, обаятельным человеком.
Понимаешь? Жестокость Желябова была жестокостью правды во имя доброты.

- А жестокость по отношению к человеку, совершившему глупость?

- Какую глупость?

- Просто глупость. Обыкновенную глупость.

- Видишь ли, человек, совершающий обыкновенные глупости, либо
психически нездоров, либо предельно эгоцентричен. По-видимому, надо очень
четко и честно определять людские поступки, и тогда то, что нам кажется
глупостью, может на поверку оказаться либо преступлением, либо
узкомыслием. Узкомыслие в больших вопросах - также преступно. И в
общегосударственных и в человеческих.

- А если преступление рождено глупостью?

- Оно так же ужасно, как и рожденное умом. Тут разница только в
степени жестокости. Кстати, иной раз преступление, продиктованное
глупостью, бывает более жестоким, нежели рожденное умом. И то и другое
должно быть наказуемо.

- Но преступление не принесло никому никакого вреда.

- Так не бывает. Преступление, даже не совершенное, а задуманное, уже
породило преступника.

- Вы учили меня честности в поэзии, Лев Иванович...

- Не может быть честности в чем-то. Это не честность, если она
частична. Честность должна быть генеральным качеством человека.

- Лев Иванович...

- Да.

- Знаете, наверное, мир все-таки ужасно устроен.

- Чепуха. Он устроен логично, а потому - прекрасно.

- Логична геометрия, - сказал Ленька, - а что в ней прекрасного?

- Мы же говорим о мире, а не о геометрии...

- Лев Иванович...

- Слушаю тебя...

- Можно, я попью воды?

- Конечно.

Ленька ушел на кухню, и старик услышал, как он пустил воду из крана.
Учитель знал, что Ленька всегда подолгу ждет, пока сойдет теплая вода и
пойдет студеная, "из земли". Потом он услышал, как Ленька стал пить воду.
Он пил ее прямо из-под крана, чмокая губами. Потом стало тихо, и только
несколько капель звонко разбились в раковине.

"А ведь это все какая-то дикость, - подумал Лев Иванович, -
наваждение..."

Этот не знает

Тюрин - выпускник той школы, где учился Ленька, - сидел дома и чертил
хитрый курсовой чертеж. Он услыхал протяжный звонок и пошел открывать
дверь.

- Кто там?

- С Мосгаза.

Он открыл дверь, впуская Костенко, и сказал:

- Только извините, я в трусах.

- В трусах - не в бюстгальтере, - ответил Костенко, - переживу.

Тюрин засмеялся.

- Веселый Мосгаз, заходите...

- Я тягу проверить, - сказал Костенко.

- Тянет хорошо.

- Порядок есть порядок.

Тюрин притащил лесенку, поставил ее к ногам Костенко и вернулся к
своей чертежной доске.

- Вы б поддержали меня, а то загремлю, - попросил Костенко.

- Вы долго будете тягу смотреть?

- Тягу не смотрят, ее чувствовать надо...

- Тяга - она, как говорится, и есть тяга...

Костенко взобрался на лестницу, продолжая ворчать:

- Сейчас в двести сорок девятой был, так лесенку попросил, а хозяйка
меня обругала.

- Людмила Аркадьевна?

- А бог ее знает... Фифочка.

- Женщина с характером. Кого угодно доведет.

- Это уж я не знаю, а меня она довела. А сама стоит и плачет.

- Из-за Леньки...

- Это кто? Хахаль?

- Сын.

- Женился?

- Из дому сбежал.

- Куда?

- Я думаю, куда-нибудь в Сибирь подался.

- А почему в Сибирь?

- Я там в экспедиции был, с ума сойти, как здорово, ему кое-что
рассказал, так он мне потом говорит: "Сбегу к чертовой матери".

- В той комнате у вас стена капитальная?

- В столовой?

- Да. Там, где дверь закрыта.

- Не знаю. Вы сами посмотрите.

Костенко зашел во вторую комнату, постучал по стене, быстро
огляделся, увидел большой стол, маленькую горку для посуды и несколько
стульев. Леньки там быть не могло. Он вышел в коридор.

- Придется еще прийти к вам, - сказал Костенко.

- Только пораньше приходите, а то я в институте, мамаша на фабрике,
дом пустой.

- Ясно. Мне к этой дамочке снова надо идти, а душу выворотит.
Дождусь, пока ее парень вернется.

- Ленька? Он не вернется.

- Неужто мать не жалко?

- Нет, жалко, конечно... Родители как-никак.

- Если он письмо вам черкнет, сказали бы матери-то...

- Думаете?

- Точно. Переживает - лицо как свекла стало. А что вы, друг ему?

- Друг не друг, а товарищ.

- Ну, пока.

- Всего хорошего.

- Так наши еще раз зайдут.

- Хорошо. Только утречком.

- Ясно. До свидания.

- Счастливо.

Леньке плохо

Людмила Аркадьевна стояла в спальне у окна и плакала. Оперативник из
отделения сидел около телефона. Телефон молчал. Самсонов полулежал в
кресле. Рядом с ним был Росляков.

- Алексей Алексеич, - сказал он, - вы не можете вспомнить, как у вас
прошел позавчерашний день?

- Вас интересую я?

- Меня интересует все.

Самсонов отвернулся к окну.

"Позавчера, - вспоминал он. - Что же было позавчера? Днем я был в
Министерстве финансов. Потом вернулся в институт. Это было, кажется, часов
в пять..."

Он чувствовал усталость во всем теле. Ему было больно пошевелиться.
Он слышал, как в приемной секретарша печатала на машинке. Стук клавишей