Чтение 41–й страницы книги ~Темпоград~

повесил в юности - 23 мая этого же года. Проталкивается сквозь ватагу
горластых бывших сверстников, впитывая реплики ("Опять завалил! Ну нет у
меня способностей к структуралистике", "У всех, брат, нет способностей,
такой предмет. Извилинами надо пошевеливать"). Ключом прикасается к
номеру, дверь открывается бесшумно и с готовностью. И вот она, ушедшая
молодость, музей юных лет Л.Январцева.

Стол, заваленный черновиками. Египетские иероглифы, тоитские иероглифы,
иероглифы майя. Ну да, он же собирался стать лингвистом когда-то. Горка
конденсаторов и сопротивлений, блоки печатных схем: детали для
воспроизведения тоитских звуков. Именно этот аппарат привел его в
Темпоград. Над столом расписание сессии. Ай-ай, прозевал все экзамены
гуляка Январцев, не иначе, отчислят беднягу за неуспеваемость! Над
расписанием афоризмы и наставления самому себе: "Цени время!" (Поздно, все
свое время растратил в Т-граде!), "Будь целеустремленным!" (Как считать,
был он целеустремленным?), "Ни дня без зарядки!" (Только книжный червяк,
пренебрегающий спортом, мог сочинить такой лозунг.) А над всем этим
самодельный рисунок: очень курносая, оранжевая девушка со щелочкой
смеющегося глаза. В профиль изображена. Не слишком силен был Лев в
рисовании, только в профиль получалось сходство.

Как давно было, как недавно!

А что это за график с растопыренными линиями? Да это же оси Жерома,
схема маршрутов науки, хроника ее достижений. Ну-ка, что там отметил
безусый юноша Январцев? На оси элементов N197. Смешно? Темпоград далеко
ушел вперед. На оси темпов - второй порядок. Да у Гранатова был
двенадцатый. И на оси энергии продвижение, и на оси плотности продвижение,
и на оси сложности продвижение. Отстал, товарищ студент! Исправить, что
ли? Или пусть останется музей, как был... с оранжевым профилем на стенке.

Послышался стук. В дверь просунулась горбоносая физиономия. Сосед, как
бишь его? Индеец пуэбло, американскими наречиями занимался. Чактал - вот
как его зовут.

- Печален, - сказал Чактал. - Я слышу шаги, думаю, есть Лев. Вы есть
родственник? Вы будете видеть Лев?

- Буду, - сказал Январцев честно. - Увижу, даже сегодня.

- Передайте привет, - сказал индеец. - Небольшая почта для Лев есть.

И протянул пакет, завернутый в бумагу.

- Спасибо, Январцев прочтет сегодня же, - сказал Январцев.

Даже про себя он не усмехнулся. Какая тут усмешка? Слезы горькие!
Ближайший сосед не узнал его.

Без особого интереса развернул пакет. Книги, книги: все учебники по
лингвистике, не помнит, кому одалживал. Конверт, надписанный круглым
почерком. Одно слово: "Льву". Внутри записка:

"Львище! Наверное, я опять виновата, хотя не знаю в чем. Не надо быть
таким букой надутым, смени на милость свой львиный гнев. Почему ты уехал,
даже не сказал, когда вернешься. Мама не знает, где ты, а тут носятся
слухи, что ты был в командировке, даже будто бы в Темпограде. Но оттуда же
возвращаются через два-три дня. Все равно, я люблю тебя, хотя ты такой
обидчивый и злющий. И жду тебя ежедневно в 10 вечера на нашей скамейке".

- Ждешь? - спросил президент вслух и с сомнением посмотрел на
самодельный портретик.

Оранжевощекая загадочно щурила глаз, глядя мимо Льва в угол.

"Надо рассказать девушке, - сказал сам себе президент. - Зачем же ей
дожидаться напрасно? Какой у нее номер? Забыл?" Забыл номер любимой!
Впрочем, такое лучше объяснять лично.

И снова с сомнением посмотрел на портретик.

"Лично! Чтобы она твои морщины разглядела? Напиши, друг, на бумаге все
получается так логично".

Но что-то щемило в груди или в переносице, чего-то жалко было до слез.
Чактал растревожил, что ли? У него, горбоносого, впереди вся жизнь, а
президент свою прожил. И так захотелось хоть разок, хоть на полчасика
вообразить себя молодым, прибежать к сиреневым кустам с букетом сирени,
разыскать в зелени то же белое платье с голубым кушаком. Зачем? Он же
изменил ей давным-давно, женился на другой.

- Ну хорошо, - сдался президент. - Иди, если тебе так хочется, но чур,
дурака не валяй. Если нет ее на скамейке, значит, не ждет и не смей
стучать в окошко! Тогда пошлешь рассудительное письмо: так, мол, и так -
Лев свое прожил, юноши Льва нет в природе,

22. СВИДАНИЕ С ЮНОСТЬЮ. 29 июня - 2 июля

Поглаживая под пиджаком сердце, то ли взволнованное, то ли больное,
спешил старик в свою юность.

Некогда в юности цвели яблони, поселок был весь в пене, сладковатый
аромат заливал сады. Сейчас бушевала тополиная вьюга, каждый порыв ветра
вздувал белые смерчи, по всем канавам и подворотням катались ватные
валики.

Протирая глаза, шагал президент по тропинкам молодости. Вот районный
парк. Аллеи, посыпанные натуральным песком, не подкрашенным шлаком, как в
Темпограде. Трехсотлетний дуб, обнесенный заборчиком для сохранности.
Кусты сирени. И белое пятно в зелени. Винета! Ожидающая!

Почему сердцебиение у тебя, товарищ президент? Успокойся, ждут не тебя,
твой плюсквамперфект - давно прошедшее время. Твоя доля: горько-сладкое
воспоминание. Продолжения не было по твоей вине. Виноват сам, и исправлять
поздно. Остался долг вежливости. Подойди и скажи откровенно...

"И скажу. Только дух переведу. Запыхался".

- Извините, девушка, я не помешаю вам, если присяду ненадолго?

Быстрый взгляд. Насторожилась, оценила, успокоилась. В летах, вежливый,
напрашиваться на знакомство не будет. И отвернулась.

Сидя на дальнем конце скамейки, президент краем глаза рассматривал
знакомо-незнакомый профиль. Иными глазами смотрел: сквозь призму
житейского опыта, из перспективы возраста. Такое свеженькое личико,
бархатные щеки, носик, немного вздернутый - дитя еще, прелестный ребенок.
И ротик чуть приоткрытый, такой простодушный, такой добрый.
Самоотверженная доброта - так аттестовал бы сейчас он девушку. А глазенки
грустные, и веки чуть припухшие. Плакала! Из-за него, чурбана, плакала. А
он сомневался еще, не понимал, какой клад ему достался. Обижался, дулся
самолюбиво. А Винета жила суматошно от доброты, потому что всем бросалась
на помощь очертя голову. Зачем медлил, почему колебался? Ну отлучился бы
из Т-града на денек для свадьбы. На худой конец по радио посватался бы,
выписал бы Винету... И прожил бы всю жизнь со славным человеком. Не
превратил бы свою квартиру в келью, в картотеку ученых трудов.

- Вы что вздыхаете? Вам плохо?

Вот и бросилась на помощь.

- Ничего, девушка. Так, мысли.

- Но я вижу, вы за сердце держитесь. У вас боли, этим не надо
пренебрегать. Вы к какому лекарству привыкли? Я принесу, у меня дома
аптечка. Можете доверять мне, я будущий врач, учусь на кафедре Штеккера.
Наверное, вы знаете эту фамилию, выше нет никого в гериатрии.

Вот положение: любимая девушка тебя спасает. Не ты ее, она тебя.

- Боли! - проворчал президент. - Конечно, и боли есть, но я привык. У
стариков всегда что-нибудь болит. Не стоит их лечить, время тратить.

- Вы напрасно отчаиваетесь. Наука делает сейчас чудеса. Мой шеф
считает, что можно продлить жизнь до ста лет всем поголовно.

- Что толку растягивать увядание? Все равно человек немощный, ущербный.
Вот вы, девушка, вы же не влюбитесь в старика.

- Вероятно, влюбиться не смогу, - сказала Винета честно. - Но я учусь у
стариков. У меня есть друзья преклонного возраста - очень интересные люди.
Их с удовольствием слушаешь.

- Лечить интересно. Букет болезней.

- Да, и лечить интересно. И очень приятно, если умному, опытному,
умелому человеку ты возвращаешь работоспособность. Мои пациенты, а у меня
уже есть пациенты, рассказывают мне о своих делах. И я горжусь, словно я
сама принимала участие. Вы тоже расскажете... потом, когда перестанете
держаться за сердце.

Так, в разговорах о больном сердце, и прошел вечер - свидание
президента с юностью. И, прощаясь, Винета потребовала, чтобы собеседник ее
пришел на следующий вечер, пришел и обязательно принес анализы. Она сведет
его со Штеккером, выше нет никого в гериатрии. Пусть обещает, пусть даст
слово, пусть не увиливает от лечения. К организму надо относиться
внимательно, с уважением.

И упорхнула. А президент еще долго сидел, вздыхая и улыбаясь, сначала
блаженно и умиленно, потом с грустной иронией: "Приходите на свидание с
анализами! Анекдот! Нет, завтра скажу ей всю правду".

С того вечера началась странная, тройная жизнь Льва Январцева. Три
позиции, три настроения: утреннее, дневное, вечернее.

Утром он был президентом Темпограда. В 7:00 ему доставляли сводку
событий за сутки, за темпоградский год. Бегло просмотрев таблицы,
президент убеждался, что идея Ван Тромпа, увы, утверждается. Продолжается
процесс превращения Т-града в Город-консилиум, клиники - в поликлинику,
научных институтов - в учебные. Президент считал, что все это - стрельба
из пушек по воробьям.

И, распалившись, разобидевшись за униженную пушку, он летел (на
глайсере) в Академию Времени, врывался в кабинеты яростный, убеждал
возмущенно и язвительно, что неторопливость неуместна, даже преступна.
Если есть возможность мчаться, нельзя плестись шажком. Надо мчаться, надо
поспевать за авангардом, надо мир приравнивать к темпам быстрого времени,
а не вожжи натягивать, придерживать взлеты мысли.

- Дайте же нам обсудить ваши предложения, - взывал Ван Тромп.

- Обсуждайте в Т-граде! - кричал Январцев. - Там есть время для