бездумное веселье, .влечение, любовь. Но вальс - не для парадов и не для
войны. Недаром раньше в атаки ходили под барабан и флейту, у которой важна
не мелодия, а тембр - высокий, пронзительный, напряженный, И сейчас гремят
военные барабаны. Парад - не война, это модель войны, какой она была
когда-то, до пулеметов и "катюш", до танков и штурмовиков, и барабаны мы
унаследовали оттуда. В них и четкость шага, и дробь выстрелов, и отчуждение
от всего, что не в строю, и стук клепальных молотков, сбивающих всех нас
вместе, в единое тело, единый организм, и настойчивость и обязательность
команды, и эхо воинской присяги. Трррам-тарара-тарара-там-там!
Трррам-тарара-тара-ра-там-там!
Первая рота уже огибает ее по короткой, торцевой стороне. Сейчас она сделает
захождение правым плечом и выйдет на прямую. Мы выходим на эту прямую, как
выруливают самолеты на взлетную полосу; нам тоже нужен разбег перед полетом.
марш. Здесь нет скрипок и виолончелей. С ними не помаршируешь, а военный
оркестр обязан играть и на ходу. Нет и солдатской гармони: она - для отдыха,
привала, для личного времени в казарме. А сейчас - трубы и барабаны.
Солнечное сияние меди и дреисподний гул натянутой кожи, разрубающий время на
куски, равные, как солдатские пайки хлеба, одинаковые, как патроны в
магазине. Кванты церемониального марша. Сейчас это - единственное, что мы
должны слышать: барабан звучит под левую ногу, и не дай тебе бог, солдат,
сбиться с ноги! Все несчастья мира, все буйство стихий - ничто по сравнению
с этим. Так ты воспринимаешь жизнь сейчас, если вообще воспринимаешь ее. Ты,
выполняющий древний и полный значения военный ритуал торжественного
прохождения, перечеркивающий изначальный дуализм человека и делающий его
созданием только общественным.
хорошо. Как всегда, происходит маленькая заминка. Она всегда происходит
именно здесь, в конце площади, где надо изменить направление, чтобы пройти
торцевую сторону. Одна коробка спешит, шагает шире, чем надо, другая
отстает. "Бегом - марш!" Пробегаем несколько метров, стараясь не очень
ломать строй. Это ничего, трибуны далеко впереди, и оттуда смотрят не на
нас, а на тех, кто в этот миг уже поравнялся с ними. Главное - не подкачать
там. Мы пробежали. Догнали. Разобрались. Подравнялись на ходу. Порядок.
Слушай барабан, возьми ногу. Левой! - командуй сам себе. - Левой! Раз, два,
три!
Волнения нет. Нет ничего. Нет меня. Где я? Не знаю. Был ли я вообще? Нет,
наверное, меня не было. И нет. Нет мыслей. Нет воли. Есть строй. Интервал и
дистанция. Равнение. Оружие, винтовка на плече. Шаг и отмах свободной рукой,
лихой отмах: "Раззудись, плечо!.." Есть барабан. Есть ожидание команды. И
больше ничего. Я - это все мы. Все - это я. Рраз, два, три! Левой! Левой!
-звучит в подсознании.
От такого шага рушатся мосты. Когда-нибудь какая-то великая рота пройдет
так, что рухнут окружающие площадь здания. Рота этого даже не заметит.
распрямляется, опускаясь вместе с оружием вниз, правая перехватывает шейку
приклада. Два - правая рука бросает потерявшую вес винтовку вперед и вправо,
но левая подоспела раньше, и цевье с маху ударяется о подставленную ладонь.
Брякают ослабленные шомпола, железный звук на мгновение перекрывает голос
оркестра, теперь уже отчетливый до последней ноты, до последней, самой тихой
трубы. И вот коробка ощетинилась штыками. Как фаланга Александра
Македонского. Так шли в свое время в психические атаки. Не только для
устрашения обороняющихся, не только чтобы подавить, парализовать их волю. Но
и затем, чтобы снять всякий страх, неуверенность, сомнение у самих
атакующих. Строй гипнотизирует, и никакому сомнению не пробиться сквозь
частую решетку ритма, никакой страх не может повлиять на сознание, потому
что сознания нет сейчас, нет больше маленькой, своей, индивидуальной воли,
есть только одна общая воля ста человек, самозабвенно рубящих шаг, выставив
перед собой вороненые штыки. Мы более не подвластны ничему, кроме команды,
зато команда теперь - абсолют, она выше сомнений, выше критики и может
сделать с нами все, что угодно. Услышь мы сейчас: "Рота, в атаку бегом -
марш!" - и мы бросимся в атаку, не спрашивая ни о чем. - Равнение на-право!
головы направо. Справа - те, кто принимает парад, кто любуется им - и нами,
- для кого мы хотим пройти как можно лучше. Равнение направо, в их сторону -
это приветствие, знак воинской вежливости. Но мы не смотрим на тех, кто
стоит на трибуне, кто, подняв руку к козырьку, отдает нам честь, мы не
видим, как маршал бессознательно разрубает воздух кулаком, как бы вколачивая
в площадь каждый наш шаг; он сам не замечает этого, он и сам солдат, и душа
его так же подвластна большим барабанам. Может быть, он сейчас жалеет, что
должен смотреть на нас сверху, и не дано ему больше пройти вот так же, как
идем сейчас мы, пройти бездумным и молодым... Мы не смотрим на него: каждый
из нас должен в этот миг видеть грудь четвертого человека справа в своей
шеренге - и ничего больше. Блестят на солнце взятые подвысь офицерские
клинки, где-то впереди колышется знамя, то самое, у которого всегда - пост
номер один по расписанию караулов, и часовой стоит только по стойке "смирно"
на виду у всего полка. Сколько можно идти так? Час? День? Если не будет
команды, мы будем идти так без конца, пока не упадем, отдав последнюю каплю
сил. Но это не важно. Важно - пройти.
хочется кричать "ура" и, кажется, никогда в жизни не было большей радости:
прошли хорошо! Хорошо прошли!
строевым. Нам уже командуют "на плечо". Меняем шаг на походный. Хорошо, что
все кончилось, и немного жалко. Теперь можно вытереть пот. Перевести
дыхание. Мы дышали, когда шли? Право, не знаю, кажется, да. А может, и не
дышали. Это тоже не важно. Медленно, как на проявляемой пленке, начинает
проступать окружающий нас мир. Оказывается, город все на том же месте.
Улицы. Праздничные флаги и праздничные платья. Мы шагаем с блаженным
сознанием: хорошо поработали, упрекнуть нас не в чем. Главное - позади,
впереди - приятное. Сейчас военные грузовики доставят .нас в расположение.
Переоденемся, вычистим оружие: праздник или не праздник, а оружие должно
быть чистым и смазанным. "Оружие любит ласку, чистку и смазку", написано в
нашем ружпарке. Потом будет парадный обед: на второе - свинина с макаронами,
да еще и сладкое, которым вообще-то пехоту в те времена не баловали ...
Затем, испросив разрешение, солдаты разойдутся по соседним ротам и
батальонам - навестить земляков, а другие будут принимать земляков здесь.
Украинцы соберутся вчетвером или впятером, а то и больше, и заспивают. В
другом месте будут петь грузины. Увольнений в город сегодня, кажется, не
будет: начальство знает, что береженого бог бережет. А может, и будут. Но
если и не пустят - переживем. Мы прошли. Парад позади. Все.
опомнился. Собственно, куда это я, не рядовой, а подполковник Акимов,
разогнался? Воспоминания о парадах заставили меня шагать, словно я и впрямь
в строю, а строю все обязаны уступать дорогу, даже транспорт. Но спешить мне
некуда. Химики - вот они, рядом...
II
мне, что если есть подозрения, что в баллонах содержатся отравляющие
вещества, то самым лучшим было бы - баллоны эти не взрывать, а осторожно
изъять оттуда и предоставить в их, химиков, распоряжение, а уж там они
как-нибудь разберутся. Если же избежать взрыва окажется невозможным, то надо
заблаговременно приготовить все мыслимые средства для дегазации, и они,
химики, это сделают, если получат соответственное распоряжение. Вообще такой
объем газа, сказали они, может быть, никакой особенной опасности и не
представляет, но может и представлять очень большую опасность, в зависимости
от того, какое же ОВ в них содержится. Я совершенно серьезно пообещал им
сообщить об этом, как только это станет нам известно. Относительно же
дегазации заверил их, что соответствующее распоряжение они неизбежно
получат, и будет хорошо, если они станут готовиться к его выполнению сейчас
же. На это они мне заявили, что все средства химзащиты у них постоянно
находятся в полной готовности, и мы расстались, как говорится, ко взаимному
удовлетворению.
глубоко гражданским, это чувствовалось сразу, стоило лишь взглянуть на его
сотрудников, особенно молодых. Однако там заинтересовались нашими
материалами больше, чем химики - может быть потому, что бактериологам мы
ничего не могли приказать, их можно было лишь попросить. Научный сотрудник,
к которому меня направили, длинный, тощий и бородатый парень, видимо,
торопился и сразу же перешел к делу.
существовавшие там штаммы, вернее всего, погибли. Но часть могла сохраниться
в виде спор. В такой форме они могут существовать очень долго.
попадают в благоприятные условия, они могут активизироваться. Иными словами,
они оживают. Может быть, в какой-то степени ослабленными. Но не обязательно.
окружающей среды. Возможно, им было слишком холодно. Может быть, отсутствие
Сертаков Виталий
Конюшевский Владислав
Юрьев Сергей
Якубенко Николай
Прозоров Александр
Корнев Павел