переживали свои страхи и заботы в одиночку.
вокруг него борьбе за существование. Она шла всюду и везде, и он так
близко соприкасался с нею, так привык к ней, что уже ничего не замечал, да
и кроме того он был всецело поглощен собою и жил словно в скорлупе. Эрик
был слеп и глух язвам этого города. Только здесь, внизу, он постигал
характер жизни, кипящей наверху, на каменном плато. С такой нуждой, как
здесь, он сталкивался не впервые. Эти городишки из лачуг попадались ему в
каждом уголке страны, где ему пришлось побывать. Они невольно притягивали
к себе его мысли, потому что стоило ему увидеть такое поселение, как на
него внезапно находил страх: кто знает, быть может, и ему суждено кончить
этим? Обитатели лачуг не были ни преступниками, ни прокаженными. Это были
обыкновенные люди, ничуть не хуже тех, что жили наверху.
тех профессий, которыми держится мир. И если такова судьба людей самых
необходимых профессий, то что же может ожидать физика? Здесь, внизу, одно
название его специальности показалось бы напыщенным и смехотворным. По
сравнению со здешними обитателями он просто богач, который бесится с жиру
и страдает от того, что ему приходится выбирать между двумя удобными
местечками. Словами "заметное стремление" ничего нельзя было здесь
оправдать, ибо у кого тут не было своих заветных стремлений? Невозможность
жениться при его жалованье казалась таким пустяковым горем - ведь здесь
целые семьи жили, не имея ни гроша. И опять-таки, разве можно здесь
произнести слово "физик", не вздрогнув от его нелепости?
полностью отделаться от мыслей о своих личных проблемах. Они не оставляли
его, потому что были частью его самого, как голова, как руки, как
свойственные ему жесты. Он привел сюда Сабину потому, что его тянула к
себе река и привлекала эта полоска земли, где не было ни парка, ни
каменных приступок, отделяющих тротуар от мостовой, и, наконец, он
бессознательно искал такой обстановки, в которой жалость к себе показалась
бы ему недостойной.
целое нагромождение дерриков и подъемных кранов, похожих на стадо
уродливых допотопных чудовищ, застывших в момент междоусобной свары. Здесь
помещалась контора строительства нового трека для мотоциклетных гонок.
Скамейка ночного сторожа была пуста, но они мельком увидели его в темноте,
в кабине одного из дерриков. Он раскуривал трубку в головной части спящей
машины, словно чувствуя себя победителем этих чудовищ.
спрашивая. Впрочем, сегодня она не была так жизнерадостна, как обычно.
Эрик знал, что она тоже устала от разочарований. Они шли вдоль глухой
стены барака; ветерок с реки трепал ее платье и волосы. Луна еще не
взошла, но им освещал путь слабый отблеск электрического зарева на
облачном небе. Она шла в ногу с ним и молча ждала. Рассеянно, по привычке,
он взял сумочку из ее теплых пальцев.
кончить опыт ради самого опыта. Я всегда думал о том, чего _он_ хочет и
чего _я_ хочу. А я ручаюсь, что все это совершенно неважно. Главное -
опыт.
лабораторию и заявил, что собирается заняться исследованием атомного ядра,
мне вдруг стало чертовски неприятно. Должно быть, я ревную. Мне самому
хочется проделать всю эту работу. Не спрашивай меня, что это значит,
потому что в конечном счете не все ли равно, кто первый получит верный
ответ? В конечном счете это, разумеется, все равно, но для меня, вот
теперь, сейчас, - совсем не все равно. Если я изо всех сил бьюсь над
сложным вопросом и в конце концов нахожу решение, то я хочу быть первым.
Ты скажешь, это честолюбие. Но что бы это ни было, видишь, до чего оно
меня доводит!
сказала Сабина. - Если, конечно, ты от меня ничего не скрываешь.
потому что механизмы не задают вопросов. Их задают люди. Опыт, пока над
ним работают люди, - существо одушевленное. Еще долго после того, как
кончится работа, в памяти людей сохраняются связанные с ней переживания.
Заглядываешь в книгу и находишь объяснение, а ведь это объяснение - часть
чьей-то жизни. Многие этого не понимают. Я и сам не понимал до
сегодняшнего дня. Я оглянулся и увидел, что Хэвиленд уже ушел. И вся
радость от удачной работы пропала. Хэвиленд ушел, и вместе с ним ушло все,
что он вкладывал в наше дело. Я почувствовал, что никогда больше не смогу
переступить порог этой проклятой лаборатории. Словно там лежит чей-то
труп.
что я тебе скажу: никогда в жизни мне не было так стыдно за себя. У меня
даже мурашки поползли по телу. Понимаешь, я все время жаловался, что
Хэвиленду наплевать на то, каково нам с тобой и к чему мы стремимся.
Правда, это ему безразлично. Но разве я хоть раз поинтересовался, каково
ему и чего он хочет? Как-то я сказал Фабермахеру, что Хэвиленд не жесток,
он просто ко всему равнодушен. И Фабермахер ответил, что это и есть
наивысшая жестокость. Он был прав. Я совсем не думал о Хэвиленде. Какое
мне до него дело? Посмотри на эти лачуги. В них живут люди. И кому какое
до них дело? Мы с тобой пройдем мимо, пожалеем и пойдем дальше по своим
делам. Скверно все это по-моему!
что будешь ждать, пока он соберется приступить к опыту?
все. Но я теперь понял одно - работа уже не будет доставлять мне
удовольствия. Я сам все испортил. Ну так что ж из этого? Кто сказал, что я
обязательно должен получать удовольствие от работы?
зазвучали иронические нотки, стал немного оживленнее, добавила: - Ты уже
кончил убиваться?
человеческому роду. Думаешь это весело?
звучал глухо.
обнаружил? - спросила она.
пульсирующего стука насосов, отбивавших столько-то ударов в секунду. Но
вскоре секунды утратили всякое значение, и каждый раз при взгляде на часы
оказывалось, что стрелки уже передвинулись на несколько часов вперед.
Затем первый день незаметно перешел во второй, потом в третий и, наконец,
это произвольное деление времени стало таким расплывчатым, что на него уже
не приходилось обращать внимания. Время определялось только очередным
заданием. Подобно насекомым-водомеркам, деловито снующим по водной глади,
мысли Эрика и Хэвиленда какое-то время сосредоточивались на опыте, потом
быстро скользили назад, сравнивая последние наблюдения с прежними,
бросались в сторону, чтобы взглянуть на открытое ими явление издали, снова
возвращались назад, встречались для краткого совещания и опять
расставались, различными путями подходя к искомому ответу.
погоды, ни одной свободной минуты. Этот день был полон такого невыносимо
напряженного волнения, что их нервам он казался однообразно-утомительным.
Этот день длился целые две недели.
ощущение, что он должен торопиться изо всех сил, чтобы поспеть за
Хэвилендом, который уже приступил к работе. Глухо стучали насосы,
выкачивая из вакуумной камеры воздух, оставшийся там со вчерашнего дня.
Нейтронный детектор, временно приспособленный для скольжения вдоль бруса,
теперь был поставлен на место и прочно укреплен прямо позади мишени, от
которой его отделяло пространство, куда надлежало помещать материалы,
подвергаемые испытанию. Прибор был приведен в рабочую готовность еще за
полчаса до прихода Эрика.
свою очередь было трудно заговорить о нем.
обратился к Эрику.
накалены, а стрелка вольтметра указывает на семьсот тысяч вольт. Комнату
незаметно затопила гигантская волна электричества, но не будь
измерительных приборов, Эрик бы и не знал, что работает в атмосфере
смертельной опасности. Раньше, когда включались рубильники, он весь
внутренне сжимался от страха. Сейчас он прислушался к себе и вдруг
испугался, обнаружив, что совсем не чувствует прежнего трепета. Он всегда
надеялся, что страх будет служить ему как бы предупреждением о
надвигающейся опасности. Он пытался вызвать его вновь, но все было
Бажанов Олег
Лукин Евгений
Андреев Николай
Никитин Юрий
Белов Вольф
Кервуд Оливер Дж.