Чтение 41–й страницы книги ~Боевая машина любви~

Шоша, казалось, еще не заметил его.

- Барон, посмотрите, у нас гости, - тихо сказала баронесса.

"На этот раз пощады не будет", - прочла Зверда в глазах сергамены. Ее красивый рот исказила электрическая судорога ужаса.

ГЛАВА 30. СОПЛИВАЯ ЦАРИЦА ИТА

"Когда убийца не прольет смертной крови,

Когда человек вне закона сделает музыку,

Когда умрет нерожденное,

Тогда Итская Дева придет к безусому юноше."

Прорицание Геолма

Где-то над Харреной было морозное солнечное утро. Озерца, реки и речушки лежали среди заснеженных белых земель заснеженными белыми змеями и медузами.

Над Итом клубились непреходящие облака. Два слоя тумана вкупе с высоким Ильвесским хребтом надежно укрывали город от солнечных лучей и - вместе с тем - от холодных северных и западных ветров. Вечная осень, вечный влажный парник, в котором редкий ребенок вырастает здоровым и бодрым, в котором только счастливцы доживают до пятидесяти...

Завязанные в неразрывный узел и запечатанные четырьмя печатями магии двух цветов и двух начертаний пульсировали в неровных биениях Золотого Цветка. В такт с ними обращались в воде и над водой, в городе и в горах твари, гады, монстры, животные, люди и духи.

Лодья спасателей-на-водах была ошвартована у колонны с капителью в виде женщины-рыбы.

В отличие от большинства местных анти-русалок, имевших женские ноги и рыбью голову, эта была устроена классически: сзади - плавники, спереди - женский грудастый торс и длинновласая голова. Правда, хвост русалки давно отвалился и, судя по заметному крену, капитель была готова вот-вот рухнуть целиком.

Оставалось надеяться, что это случится не сейчас. Запечатленный в камне древний идеал женственности мог запросто разбить лодью на куски.

Загарпунить одного из заспанных водолетов оказалось непростой затеей. Даже опытным спасателям-на-водах потребовалось изрядно попотеть. И поскольку за каждое свое движение отважные стражи плотины просили дополнительную плату, казна клана стремительно истощалась. Милас сквернословил на черном оринском диалекте, но платил.

Когда тварь была наконец проткнута, выдернута из воды, умерщвлена совместными усилиями и распластана на днище лодьи, за дело взялся Милас.

Он соорудил из ската, улиток и игл такую точно магическую конструкцию, какой их с Эгином и Есмаром пытались умертвить "жемчужники". Только направлена она была не вверх, как в тот раз, а вниз, под воду. И главным источником смертных вибраций для нее служило не человеческое сердце, а фиолетовый кровегонный мешок водолета.

Так они решили по аналогии. Хочешь убить человека - воспользуйся трупом человека. Хочешь изничтожить гада - обзаведись трупом гада.

Доски днища дымились от фиолетовой крови. Есмар растирался оленьим жиром, который запасливые спасатели всегда возили с собой.

- Ты уверен, что мы выбрали правильное место? - в десятый раз от нечего делать спросил Эгин.

- Да точно, точно. Я чую! - Есмар знал, что пробил его звездный час. Глаза мальчишки сияли, с лица не сходила торжествующая улыбка.

Эгин с сомнением вгляделся в воду. Ничего не видать. То ли прозрачность озера колеблется вместе с временем суток, то ли здесь очень глубоко...

- Господа, внимание... - Милас возвысил голос.

Все посмотрели на него.

- ...Мы начинаем. На счет "десять" мертвительная магия неизведанной силы будет направлена в пучину Сигелло. Мы ничего не знаем о природе существа, которое придется убить, а потому прошу всех приготовить оружие. И приличествующие случаю заклинания, само собой. Итак, раз... два...

Эгин посмотрел на набережную. Вроде бы, никого. Коллеги спасателей-на-водах стоят на башне возле стрелометов. Чуть поодаль бродит наряд городской стражи. Не то Милас чересчур сгустил краски, не то стража не понимает, кто сейчас болтается на главном плесе. В любом случае, никаких признаков погони "жемчужников". И на том спасибо...

- ...семь... восемь...

Эгин поглядел на полотно своего меча. Пока чисто...

- ...девять... десять!

Из-за широкой опоры полуразрушенной арки выскочил небольшой челн. Несколько взмахов весел - и он совсем близко от лодьи. Это еще кто такие?

Узнать вчерашних соискателей кольчуги - Вуймола, Лилуму и их бородатого патрона - не составило труда. Вуймол был наг, покрыт толстым слоем нежно-желтого жира и готов к прыжку.

- Назад! - заорал Эгин что было мочи. - Назад поворачивайте, здесь опасно!

Бородач самодовольно ухмыльнулся и показал Эгину "пошел на".

Вуймол взмахнул руками, прыгнул и сразу же исчез под водой. Бородач тем временем раскрыл большой плоский ящик, с которым его вчера видел Эгин. Орудуя короткой деревянной лопатой, похожей на весло даллагского каяка, бородач начал сыпать из ящика в воду мелкую серую пудру.

- Милас, улитки уже заработали?

- Еще как. На свой меч посмотрите.

- Шилолова кровь!.. Эй вы, как вас там зовут! - снова закричал Эгин. - Здесь дей-стви-тель-но смертельно опасно! Смертельно! Лилума, да объясни ты своему папе, что я не вру!

- Он мне не папа, а муж! - звонко выкрикнула девчушка.

- Тем лучше, тем лучше... - пробормотал Эгин, стаскивая с себя одежду.

- А вы подите прочь отсюда! - добавила Лилума. - Вуймол все вчера разведал раньше вашего побляденыша. Кольчуга наша по праву!

- Да сожрут сейчас твоего Вуймола! - гаркнул Эгин так, что Миласу оставалось только демонстративно зажать уши.

- Откуда южанин знает твое имя? - ревниво осведомился тем временем бородач у Лилумы.

- Вы лучше скажите, что в воду сыплете! - к перепалке подключился Милас. - Не "рачий чих" часом?

- Не твое дело, рожа твоя татьская! - огрызнулся супруг Лилумы.

- Ага, точно, "рачий чих"! - Милас, похоже, развеселился. - У Варма брали, из Мраморного Города, верно?

- Ну верно, - согласился бородач, взяв на полтона ниже.

Несмотря на драматизм ситуации, загоготала вся лодья. И женщины, и дети, и спасатели-на-водах. Бородач потерянно поглядел на поверхность воды, затянутую серой пеленой.

- И он, конечно, клялся молоком матери, что отрава возьмет все живое на сто локтей кругом, а мальца не тронет? Так вот, милейший, шутки закончились. Этот мусор и водолета не завалит. А нашей рыбке "рачий чих" вообще как пудра.

Больше всего Эгину сейчас не хотелось останавливать смертоносную магию улиток. Но до конца дней своих считать себя виновником гибели Вуймола ему не хотелось втройне.

Эгин уже пробормотал заклятие Раздавленного Времени, когда на поверхность воды вырвался грандиозный пузырь воздуха. Он вынес несколько дохлых рыб и ворох обрывков омерзительных розовых водорослей в руку толщиной.

Лодью качнуло, а челн конкурентов едва не залило с верхом.

Вслед за первым поднялись несколько пузырей поменьше.

Однако, ни тела Вуймола, ни останков твари пока что не было.

- Ждать здесь, - приказал Эгин Есмару наивыразительнейшим тоном строгого папаши и прыгнул в показавшуюся теплой воду Сигелло.

Только нырнув, он сообразил, что в Раздавленное Время, похоже, войти не удалось. Ни в его движениях, ни в реакции среды ничего не изменилось.

Значит, не только Вуймол, но и он не может попадать в невидимый конус области действия звуковой магии под днищем лодьи. Иначе его скует по рукам и ногам необоримая судорога, швырнет на дно и тут уже точно конец.

"Что может быть причиной? Недосып? Раны, нанесенные бойцовыми котами в Волшебном Театре? Миазмы Опарка?"

Взор Аррума тоже проницал толщу воды в треть привычной силы. И все-таки Эгину удалось выделить на общем фоне глубинной беспросветности два наиболее крупных пятна.

Первое, как и предупреждал Есмар, было десяти локтей в поперечнике. Оно металось, ударяясь о невидимые для Эгина стены.

"Похоже, музыкальная магия действует. И, главное, тварь пока что не вырвалась наружу." Последнего Эгин боялся больше всего.

Второе, меньшее, пятно, было неподвижно и, наверняка, являлось телом Вуймола. Глупый малец все-таки попал под удар звуковой магии. Видимо, и в этом, "противомонстровом" варианте, она оставалась опасной для людей...

Эгин поспешил на поверхность.

- Кидайте конец! - потребовал он.

На лодье повторять не заставили. В воду полетели сразу два троса с небольшими грузиками. Эгин заметил, что Милас, сидя на фальшборте, стягивает свои шикарные сапоги.

- Ну что там!? - тревожно осведомилась Лилума. Она смекнула, что Вуймола и впрямь уже долго нет. Это решительным образом поубавило ее спесь.

- Я предупреждал, - мрачно ответил Эгин.

Он взялся за один из сброшенных тросов и, набрав воздуха до самого желудка (как ему хотелось думать), вновь нырнул.

"Я, конечно, предупреждал. Но я мог бы разрубить ключ-улитку еще две минуты назад. Поток звуковой магии прервался бы и тогда Вуймолу не угрожала бы опасность. По крайней мере, опасность, исходящая от нас. До чего неприятно все-таки чувствовать себя своекорыстной сволочью..."

Эгин разгребал воду бесконечно долго. С непривычки уже на пятой сажени разболелись уши. Взором Аррума он видел, что тварь беснуется втрое от прежнего. "Да когда уже сдохнет, зар-раза!?"

Когда Эгин был совсем близко от Вуймола, в мозг ворвалась убийственная какофония. "Смерть!"

Он не думал, что сил у него осталось так мало. Почему-то Эгин надеялся, что сможет продержаться еще пятнадцать-двадцать ударов сердца, которые необходимы для того, чтобы успеть обвязать Вуймола и себя тросом.

Первый же удар звуковой магии бросил Эгина в густой, омерзительный ил рядом с Вуймолом. Боль заполнила все тело, от кончиков пальцев до сердца.

"Старею..."

Первый поэт столицы Сорго Вайский задул свечу и, шаркая шлепанцами, поплелся в спальню, откуда доносилось бодрое похрапывание его молодой жены Лормы.

Он провел исключительно вдохновенный день. Поэма о ре-тарской войне была окончена. На этот раз он справился быстро. И Сиятельная наверняка будет в восторге!

Конечно, он не расскажет Сиятельной о том, что у него появился соавтор, странный хромоногий юноша по имени Кальт, которому он обязан самыми проникновенными эпизодами своей поэмы. Безусловно, именно он, Сорго, облекал в рифмы то, что рассказывал ему его гость. Но если б не рассказы Кальта, что, спрашивается, он облекал бы в рифмы?

Уже не раз Сорго благодарил судьбу, которая свела его с Кальтом в день после памятного пиннаринского землетрясения.

В тот день он шел по Желтому Кольцу, дивясь и ужасаясь картинам, которые ежеминутно открывались его взору. Много странного и страшного увидел Сорго на улицах города. Все это надлежало принять в себя, впустить в рассудок и сердце, дабы слова и строки грядущего "Плача по Пиннарину" не солгали ни в чем, поведав читателям правду, только правду и ничего, кроме правды о самой жестокой катастрофе, постигшей княжество со времен Тридцатидневной войны.

Проведя в затопленной несчастьем и болью столице несколько часов, Сорго утратил свежесть восприятия и катастрофически отупел. Однако нагой юноша, обернутый в одно оранжевое атласное покрывало с шелковыми кистями, сразу привлек к себе внимание придворного поэта.

Уронив голову на руки, юноша сидел на обломке упавшей колонны и тихо напевал песню. Юноша был худ, длинноволос и некрасив. Казалось бы, мало ли обезумевших юношей ходит по разоренному Пиннарину? Но этот был совершенно особенным.

Слова песни, которую распевал парень, были словами древнетарского языка. Мертвого языка, на котором не говорили уже по меньшей мере двести лет! У Сорго, считавшего себя докой в сравнительном языкознании, перехватило дыхание.

"Красавица, не прячь от людей

Свой ясный взор под пышную прядь!"

- машинально перевел Сорго. "Так это же пели еще во времена Элиена Звезднорожденного! Экий эрудит этот юноша!"

Сорго остановился. Желание заговорить со странным юношей было непреодолимым.

И хотя обстановка явно не располагала к просвещенным беседам, он подошел к безумцу и спросил.

- Ты знаешь, кто сочинил эту песню, милейший? - Сорго был уверен, что его собеседник не принадлежит к дворянскому сословию. Уж больно жалкий вид он имел и уж больно грязным представлялось его тело. Но врожденная вежливость заставила его прибавить обращение "милейший".

- Никтоже может отвечати. Так песнь пети в краю моим отчем, - ответил юноша, с интересом поглядев на Сорго.

От этого глубокого, неюношеского, а какого-то по-старчески проницательного взгляда Сорго стало не по себе.

- Где же твой отчий край? - спросил Сорго, дивясь странному архаическому варанскому юноши. "Небось, при дворе Инна окс Лагина говорили приблизительно так же," - ухмыльнулся Сорго.

- Во млеце времени край мой отчий есть, - нехотя отвечал юноша, поплотнее закутываясь в свое несусветное покрывало.

"Видимо, все-таки сумасшедший", - с сожалением вздохнул Сорго. Хотя ответ юноши, который считал, что его отчий дом растворен в молоке времени, порадовал Сорго как поэта и тонкую натуру. Уходить ему не хотелось.

- Тебе трудно говорить на варанском? - спросил Сорго.

- Так, господаре. Зело трудно, - кивнул юноша. - Ре-тарске наречие глаголити.

Сорго возликовал. В кои-то веки ему случается применить свои познания в древнетарском, которые он считал недюжинными.

К счастью для Сорго, разговор, завязавшийся после того, как юноша перешел на ре-тарский - который на деле являлся древнетарским, как и слова песни - потряс поэта до глубины души.

Юноша рассказал ему свою историю. И хотя Сорго понял не больше трети рассказанного, ее с лихвой хватило на то, чтобы заинтриговать его.

Оказалось, что юноша вырос в Северной Лезе, где дед научил его языкам. Оттуда его похитили разбойники. Однако во время землетрясения эти разбойники погибли, а он едва сбежал из их разрушенного дома, завернувшись в украденное покрывало. Заветная мечта юноши - вернуться домой.

Также выяснилось, что тезка великого северянина не ел с самого утра. И что ему трудно ходить, поскольку его нога вдруг начала хромать.

- Я приглашаю тебя к себе домой. На обед, - сорвалось с губ Сорго после того, как они проговорили с юношей около часа.

Юноша согласился. По его уверениям, он не знал, что делать дальше. Спешным шагом, чтобы не привлечь к себе внимание какого-нибудь случайного идиота из Опоры Благонравия, ведь юноша по-прежнему был наг, Сорго и Кальт, чье имя Сорго уже успел узнать, направились к дому поэта.

Хромой юноша оделся и помылся, сразу же приобретя вполне придворный вид. Он держался с достоинством и двигался с воистину царственной нерасторопностью.

А когда Сорго обнаружил, что познания Кальта распространяются не только на древнетарский язык, но и на древнюю историю, где они просто неисчерпаемы, Сорго понял, что никогда не простит себе, если даст этому странному юноше уйти из его дома сразу после обеда и не предложит ему стол и комнату в своем доме.

Он понял, что из разговоров с Кальтом может родиться нечто большее, чем просто пара-тройка стихотворений. Из рассказов юноши про полководцев древности, отличающихся такой живостью и таким знанием деталей, вполне может получиться целый роман в стихах! Роман-эпопея, который сделает из Сорго Вайского не просто придворного поэта. А классика, гения, божество литературы.

"И я в нем не ошибся!" - ликовал Сорго, укладываясь рядом с сопящей Лормой.

В его голове вращались выбракованные стихи из поэмы о ре-тарской войне.

Кальт Лозоходец в обличье Ларафа окс Гашаллы мирно спал в спальне, расположенной этажом ниже. В той же самой, где некогда спал Эгин.

Возвращение в сознание было резким, как пощечина.

Эгин зашелся в кашле, согнулся пополам и изрыгнул мощный поток воды, которому позавидовал бы иной дельфин пиннаринских фонтанов.

Его била дрожь. Ощущение конечного, гибельного, беспредельного холода заполняло все тело. Словно бы его заточили в ледяную глыбу, а потом через месяц разморозили и оживили. Да только схалтурили преизрядно, поскупились на кроветворные эликсиры и в жилах осталась холодная водица, а не горячее красное вино уроженца Варана.

Эгин перевернулся на спину и открыл глаза. Точнее, обнаружил, что глаза-то его, похоже, и так были открыты, да вот только не видят ровным счетом ничего.

В толще черного хрусталя небес не было ни звезд, ни луны, ни солнца. "Что я вижу и вижу ли я что-то?"

- Эй! - выкрикнул Эгин что было мочи.

Он не услышал собственного голоса.

- Эээй!!!

Эгин снова закашлялся.

Сплюнул пригоршню желчи.

На ощупь заключил, что лежит на досках. Видимо, все той же лодьи спасателей-на-водах.

В ушах зашумело, словно по сторонам низвергались четыре рокочущих водопада. Почему четыре - Эгин не знал, но образ этого числа неожиданно представился ему с надчеловеческой, беспредметной внятностью.

Эгин сел, подтянув ноги к подбородку. Если так продлится дальше - он умрет через несколько минут. Просто замерзнет насмерть.

Вспыхнувший свет полоснул в первую очередь даже не по глазам - по сознанию. Словно бы солнце зажглось не над Ильвесским хребтом, не на шпиле царской резиденции, а под черепным сводом.

Вместе со светом возродились звуки.

- Да, брате, это почище Волшебного театра, - прошептал один из спасателей-на-водах прямо над ухом Эгина.

- А то! Она ж, царица, только начинает еще. Ты сейчас не то что театр, а и свое имя позабудешь, - ответили не шепотом, но вполголоса.

- Ваша светлость... ваше величество... разрешите представить вам... - это был голос, похоже... Лилумы!

Какая-то женщина лопотала на ре-тарском. Кто-то - на варанском. Этот "кто-то" был опознан Эгином как Есмар. Он сбивчиво объяснял, что в соответствии с предсказанием имеет честь являться ее, госпожи Итской Девы, законным супругом.

- Я полагаю, госпожа Итская Дева или, точнее, Царица Озера и Города, нас пока что просто не слышит. Учитывая, что печатей еще три, я бы посоветовал всем присутствующим сбиться в кучу на корме, накрыться чем есть, зажмуриться и благоговейно примолкнуть. Проще говоря - заткнуться, - заключил Милас, слегка повысив голос.

Эгин наконец начал различать отдельные силуэты. Да, он в лодье, которая по-прежнему битком набита народом и по-прежнему ошвартована у колонны с капителью в виде женщины-рыбы.

А на носу судна - все то же деревянное изваяние девочки.

Все то же? Деревянное?

Эгин напряг зрение до крайнего предела.

На носу лодьи стояла девочка. Довольно высокая для своего возраста, который, согласно легенде, был равен одиннадцати годам.

На ее плечах висела длинная крупнозвенчатая кольчуга. Не стальная, не бронзовая и вообще не металлическая. Именно из-за неопределенного цвета и фактуры кольчуги Эгин не сразу ее разглядел и принял девочку за прежнюю деревянную статую.