инстинктам не меньше, чем разуму. Доверял им и Ричард Саймон - и потому знал,
что должен покинуть это место. И побыстрее!
футляр с "вопилкой", тонкий стерженек фонаря; затем световой проблеск разорвал
плотный бархат тьмы. Это был рискованный поступок, но неизбежный - здесь, в
жарком всепоглощающем мраке, бинокль с инфраочками и ночное зрение Саймона
оказались бессильными. Доля секунды, и он разглядел то, что хотел, - уходящий
вверх монолит, отвесную стену с неким намеком на округлость, изрезанный
трещинами утес, что вырастал из влажной черной земли резко и сразу - колонной,
не конусом.
гигантизму... Может, секвойя, гинкго или сейба, а может, бывший эвкалипт...
Смотри в "Анналах планетографии", файл 4412...
странное ощущение - казалось, что он касается не разлома в чудовищно толстой
коре, а рваной и жесткой поверхности камня. Саймон провел по ней ладонью,
нащупал трещины, уступы - поменьше и побольше, вполне подходящие, чтобы
поставить ногу и зацепиться руками. Через мгновение он уже взбирался по стволу
- крохотный паучок, ритмично и упрямо перебиравший лапками. Жаль, что их не
шесть, подумал он, вспоминая о Тайяхате; сейчас лишняя пара была бы весьма
кстати. Но, как говорил покойный Наставник Чочинга, не горюй, что родился без
хвоста, - горюй, если его потерял.
тут немного и, пожалуй, мог бы двигаться быстрее, упираясь висевшим на спине
ранцем в один край расщелины, а башмаками - в другой, но нужды в том не было.
Чувство тревоги и беспокойства, охватившее его в момент прибытия, рассеялось, и
он заключил, что опасность - какая б она ни была - грозит только внизу, на
земле. Словно подтверждая этот вывод, тьма под ногами вдруг разразилась
протяжным тоскливым воем, пронзительным, как рев стартующего космолета.
четыре двенадцать в "Анналах планетографии"... Симха, ночной шатун, или еще
какое-то чудище...
Столбов недалеко, десять или пятнадцать лиг... А перед Столбами - бетонный
купол станции в кольце деревьев, решетчатые башенки Периметра и красная
выгоревшая степь... Он изучил эту местность по стереоснимкам, приложенным к
заданию, запечатлев в памяти каждую деталь.
зато под ногами слышались шебуршание и скрежет, словно чьи-то каменные когти
царапали каменную кору. Все-таки симха? Саймон ничего не знал об этой твари-о
чудищах Перешейка вообще было известно немногое, - но по деревьям она, к
счастью, лазать не умела. Прикинув, что поднялся уже метров на тридцать, Саймон
довольно хмыкнул и сделал очередной шажок.
но вполне реальную протяженность, располагавшуюся где-то справа и немного
вверху. Запах гнили исчез, сменившись ароматом свежей листвы и цветов, - во
всяком случае, он решил, что пахнет цветами или чем-то сладким и терпковатым,
вроде духов одной из его гринривер-ских подружек. Спустя мгновение вокруг
зашуршали листья, и запах сделался сильней. Осторожно пробравшись сквозь
колыхавшиеся над пустотой заросли, Саймон на секунду включил фонарик. Он
очутился будто бы в нефритовом туманном мире, среди гигантских фестончатых
листьев - белесоватых, с легкой прозеленью, среди свисавших сверху
полупрозрачных щупалец лиан и бледных цветов, подобных увеличенным во много раз
пионам. Увиденное отпечаталось в памяти, и он тут же сообразил, что все эти
листья, лианы и усыпавшие их цветы уже маячат перед ним смутными, но вполне
различимыми призраками. Тьма чуть-чуть рассеялась, черный занавес посерел, и
растворенной во мраке капли света было достаточно, чтоб включилось ночное
зрение.
лиан и деревянистых отростков, пронизывающих вертикально гигантскую крону.
Ветви отходили от ствола через каждые двадцать-тридцать метров и тянулись, как
чудилось Ричарду, в бесконечность; каждая толщиною с башню, одетая
каменно-твердой корой, порождающая ветви помельче, размером со столетние сосны
или дубы. Этот каркас поддерживал многослойную кровлю из листьев, не
пропускавшую света к земле, столь же непроницаемую, как бетонный купол или
металлическое перекрытие. Прежде чем тьма отступила,обратившись сумраком,
Саймон миновал дюжину чудовищных ветвей, почувствовав легкую усталость. Он
находился сейчас в добром километре над землей.
начали пробиваться иные краски - лиловые, изумрудные, бирюзовые. От цветов,
усеявших плети лиан, тянуло одуряющим ароматом, но воздух был по-прежнему
неподвижен и душен. Слитная мелодия оркестра, доносившаяся сверху, раздробилась
на отдельные партии. Теперь Саймон улавливал птичий щебет и пересвист, шуршание
листьев, чье-то тревожное цоканье, топоток и протяжные заунывные стоны.
Насколько ему помнилось, верхний этаж многоярусных тидских джунглей был населен
как местными тварями, так и завезенными с Земли - впрочем, вполне безобидными,
если не считать пантер, ягуаров и оцелотов. Но с любой из этих кошек Саймон мог
справиться голыми руками.
первый раз поел и передохнул, во второй - избавился от башмаков и комбинезона с
нашивками инспектора Транспортной Службы, сняв их и сунув в ранец. Тут, во
время второго привала, он заметил птиц в серовато-жемчужном оперении, маленьких
робких обезьянок и каких-то зверьков величиной с фокстерьера, с длинными
остроконечными ушами, когтистыми лапками и буроватой шкуркой. Птицы не обращали
на него внимания, обезьянки прятались, но ушастые существа были не из пугливых
- таращили на пришельца темные выпуклые глазки и метались с ветви на ветвь,
испуская то грозное уханье, то стоны, уже знакомые Саймону. Он решил, что не
нуждается в таком шумном эскорте, но "вопилку" включать не стал, а принялся
натирать кожу, ранец и пояс с кинжалом и кобурой "рейнджера" мясистыми
лепестками похожих на пионы цветов. Вскоре от него потянуло парфюмерными
ароматами, зато ушастые отстали - видно, сообразив, что Ричард Саймон теперь
один из них и не нуждается в особом наблюдении.
оттенков, появились золотистые, бордовые, оранжевые. В каждой впадине, в
трещинах и разломах, заполненных влажным лиственным перегноем, укоренялись
растения-паразиты. Одни походили на красный тайятский кустарник-колючку, другие
-на заросли шиповника с мелкими розоватыми соцветиями или на коленчатые
структуры, напоминавшие бамбук; были и целые деревья, совсем иные, чем
приютивший их гигант, - то с листьями, выгнутыми чашей, полной прозрачной
влаги, то с грушевидными желтыми плодами, то с овальными наростами в твердой
ячеистой скорлупе, то с гроздьями орехов, усеянных кинжальной остроты шипами.
На ходу Саймон сорвал нечто ало-красное, округлое, влажное; понюхал, откусил -
рот наполнился кисловатым соком и мелкими скользкими семечками.
пронизанной неярким зеленоватым сиянием. Пестрыми рыбками порхали и кружили
птицы, бурый древесный ствол казался подводной скалой с многочисленными
выступами-ветвями, и этот утес радужным застывшим флером окутывали лианы,
листья и цветы. Он поднимался наверх, и с каждым шагом этот невероятный лес,
подпиравший невидимые небеса, входил в него, проникал в плоть и кровь, впивался
неощутимой хваткой запахов и звуков, как некогда тайятские леса, еще не
позабытые, но отдалившиеся в тот невозвратный отрезок прошлого, что называется
юностью и детством. Это ощущение причастности к новому миру делалось все
сильней и сильней, пока Саймон, разведчик и агент, крохотная песчинка
человеческой цивилизации, не исчез вовсе; теперь в джунглях Тида пробирался
совсем иной человек, воин-тай с дневным именем Две Руки.
словно вздох ветра, словно напоминание о легком случайном движении воздуха,
позабытом в царивших вокруг неподвижности и духоте. Преображение свершилось. Он
стал призраком, фантомом, тенью - и потому не удивился, когда другая тень,
сотканная из золота и тьмы, выступила ему навстречу.
зеленые зрачки, пасть, полуоткрытая в угрозе... Зверь был очень крупным, почти
таким же, как тайятские охотничьи гепарды, но явно земного происхождения -
дальний потомок кошек, которых завезли сюда три столетия назад.
взглядами. Затем руки человека согнулись, ладони медленно поднялись к плечам, и
были они раскрыты и пусты - тяжелый "рейнджер" по-прежнему висел на поясе, нож
покоился в ножнах.
воин-тай. - Да будут прочными твои когти и целыми - уши. Иди! Твоя дорога не
сливается с моей.
золота поглотила зелень.
охотничьих зверей Учителя! Правда, он не был другом, но не был и врагом... И он
был прекрасен!
где Ричарду довелось побывать. Дом - это привычное солнце и привычное
тяготение, родные места и родные люди, коих осталось не так уж много. Отец,
тетушка Флори, быть может, - Чия... Наставник умер, оставив ему Прощальный Дар,
а он так и не принял его, не посетил Тайяхат в те дни, когда Чочинга собирался
в Погребальные Пещеры... Где же он был тогда?.. Кажется, на планете Россия...
Расследовал ту историю с оружием... Искал тайник и станцию Пандуса, служившую
для переброски винтовок и боеприпасов в Латмерику...
Флори, отдать последний долг Чочинге. После этой операции. Обязательно! Пять
дней, чтоб ее завершить, потом - составление отчета и его обсуждение:
предварительное - с Уокером, окончательное - с Ньюменом и Леди Дот..." Джеффри
Ньюмен был человеком сдержанным и объективным и ценил своих сотрудников по
результату, но Леди Дот цеплялась к любым мелочам и ошибкам, а если уж гладила
Свержин Владимир
Володихин Дмитрий
Роллинс Джеймс
Глуховский Дмитрий
Сапковский Анджей
Шилова Юлия