притом ждать именно столько, сколько угодно тому человеку, ибо тот пришел
по своей воле, когда захотел. Да и кончается его служба только с
окончанием жизни этого человека, значит, до самого конца привратник ему
подвластен. И много раз в притче подтверждается, что, по всей видимости,
привратнику об этом ничего не известно. Но толкователи не узрели тут
ничего удивительного, потому что, согласно этому толкованию, привратник
находится в еще более тяжком заблуждении, ибо оно касается его должности.
Мы слышим, как в конце притчи он говорит: "Теперь я пойду и запру их", но
в начале сказано, что врата в Закон открыты, "как всегда", а если они
всегда открыты - именно всегда, независимо от продолжительности жизни того
человека, для которого они предназначены, - значит, и привратник закрыть
их не может. Тут толкования расходятся: хочет ли привратник, сообщая о
том, что он закроет врата, только дать ответ или подчеркнуть свои
обязанности, или же он стремится в последнюю минуту повергнуть просителя в
горесть и раскаяние. Но многие сходятся на том, что закрыть врата он не
сможет. Считается даже, что под конец он и в познании истины стоит ниже
того человека, потому что тот видит неугасимый свет, что струится из врат
Закона, а привратник, охраняя вход, очевидно, стоит спиной к вратам и
ничем не выказывает, что заметил какие-либо изменения.
себя отдельные места из разъяснений священника. - Обосновано все хорошо, и
я тоже верю, что привратник заблуждается. Однако прежнее мое утверждение
все же остается в силе, потому что оба толкования частично совпадают.
Совершенно неважно, понимает ли привратник все до конца или введен в
заблуждение. Я сказал, что введен в заблуждение проситель. Можно было бы
усомниться в этом, если бы привратник все понимал до конца, но если и
привратник обманут, то его заблуждения непременно передаются просителю.
Тогда, конечно, сам привратник не является обманщиком, но, значит, он
столь скудоумен, что его немедленно надо было бы выгнать со службы. Не
упускай из виду, что заблуждение привратника самому ему никак не вредит, а
просителю наносит непоправимый вред.
сказал священник. - Многие, например, считают, что эта притча никому не
дает права судить о привратнике. Каким бы он нам ни казался, он слуга
Закона, а значит, причастен к Закону, значит, суду человеческому не
подлежит. Но тогда нельзя и считать, что привратник подвластен просителю.
Быть связанным с Законом хотя бы тем, что стоишь на страже у врат,
неизмеримо важнее, чем жить на свете свободным. Тот человек только
подходит к Закону, тогда как привратник уже стоит там. Закон определил его
на службу, и усомниться в достоинствах привратника - значит усомниться в
Законе.
головой. - Если так думать, значит, надо принимать за правду все, что
говорит привратник. А ты сам только что вполне обоснованно доказал, что
это невозможно.
надо только осознать необходимость всего.
сделал. Слишком он устал, чтобы проследить все толкования этой притчи, да
и ход мыслей, вызванный ею, был ему непривычен. Эти отвлеченные измышления
скорее годилось обсуждать компании судейских чиновников, нежели ему.
Простая притча стала расплывчатой, ему хотелось выбросить ее из головы, и
священник проявил тут удивительный такт, молча приняв последнее замечание
К., хотя оно явно противоречило его собственному мнению.
священнику, не понимая, где он находится. Лампа у него в руках давно
погасла. Вдруг прямо против него серебряное изображение какого-то святого
блеснуло отсветом серебра и сразу слилось с темнотой. Не желая быть
полностью зависимым от священника, К. спросил его:
хочешь уйти?
ждут, я пришел сюда, только чтобы показать собор одному деловому
знакомому, иностранцу.
вдоль этой стены, и ты найдешь выход.
громко:
а теперь отпускаешь меня, будто тебе до меня дела нет.
вовсе не надо было так срочно возвращаться в банк, как он это изобразил,
он вполне мог еще побыть тут.
быть что-то нужно от тебя? Суду ничего от тебя не нужно. Суд принимает
тебя, когда ты приходишь, и отпускает, когда ты уходишь.
около девяти вечера, и уличный шум уже стихал, - на квартиру к нему
явились два господина в сюртуках, бледные, одутловатые, в цилиндрах,
словно приросших к голове. После обычного обмена учтивостями у входной
двери - кому войти первому - они еще более учтиво стали пропускать друг
друга у двери комнаты К. Хотя его никто не предупредил о визите, он уже
сидел у двери на стуле с таким видом, с каким обычно ждут гостей, весь в
черном, и медленно натягивал новые черные перчатки, тесно облегавшие
пальцы. Он сразу встал и с любопытством поглядел на господ.
другого. К. признался себе, что ждал не таких посетителей. Он подошел к
окну и еще раз посмотрел на темную улицу. На той стороне почти во всех
окнах уже было темно, во многих спустили занавеси. В одном из освещенных
окон верхнего этажа за решеткой играли маленькие дети, они тянулись друг к
другу ручонками, еще не умея встать на ножки.
оглянулся, чтобы еще раз удостовериться в этом. Дешево же они хотят от
меня отделаться. К. вдруг обернулся к ним и спросил:
ним, и уголки его губ дрогнули. Другой стал гримасничать, как немой,
который пытается перебороть свою немощь.
своей шляпой.
никто не висел. Притиснув сзади плечо к его плечу и не сгибая локтей,
каждый обвил рукой руку К. по всей длине и сжал его кисть заученной,
привычной, непреодолимой хваткой. К. шел, выпрямившись, между ними, и все
трое так слились в одно целое, что, если бы ударить по одному из них, удар
пришелся бы по всем троим. Такая слитность присуща, пожалуй, только
неодушевленным предметам.
можно было в полутьме его комнаты, хотя это было очень трудно при таком
тесном соприкосновении. Может быть, они теноры, подумал он, разглядев их
двойные подбородки. Ему были противны их лоснящиеся чистотой физиономии.
Казалось, что буквально видишь руку, которая прочистила им углы глаз,
вытерла верхнюю губу, выскребла складки на подбородке.
оказались на краю пустой, безлюдной, засаженной кустарником площади.
вопросительно. Те явно не знали, что ответить, и ждали, опустив свободную
руку, как ждут санитары, когда больной останавливается передохнуть.
попытались сдвинуть К. с места, но он не поддался. Больше уж мне мои силы
не понадобятся, нужно хоть сейчас напрячь их вовсю, подумал К., и ему
вспомнилось, как мухи отдираются от липкой бумаги и при этом отрывают себе
ножки. Да, этим господам придется туго.
лежавшей внизу, показалась фройляйн Бюрстнер. К. был не совсем уверен, она
ли это, хотя сходство было большое. Но для К. не имело никакого значения,
была ли то фройляйн Бюрстнер или нет, просто он вдруг осознал всю
бессмысленность сопротивления. Ничего героического не будет в том, что он
вдруг станет сопротивляться, доставит этим господам лишние хлопоты,