Чтение 41–й страницы книги ~Восставшая из пепла~

И к тому же не самым приятным образом. Женщины очень ценят свою
целительницу. Возможно, мне и удастся спасти твою шкуру - то, что они от
нее оставили. Но я спрашиваю себя, стоит ли. Не знаю, как ты сумела
проделать тот фокус с медью, но мне он совсем не понравился.

Меня клонило в сон. Я научилась укрываться там, где находила укрытие,
и знала теперь, что надо сделать. Уасти научила меня чему-то большему, чем
искусство глаза и руки, которое и так уже дремало во мне, хотя и не
развитое тренировкой. И я не скорбела по Уасти, так как она не нуждалась
ни в жалости, ни в печали даже в смерти. Ее лицо над перерезанным горлом
было спокойным и безмолвным.

И ее месть уже близилась.

Я проснулась рано, чувствуя наступление дня без всякой помощи
обоняния или зрения, там, где мы засели как в норе. Пока я изучала себя,
Герет храпел, лежа на спине, в пьяном забытье. Я исцелилась. Только самые
глубокие царапины и порезы оставили слабые розовато-лиловые шрамы, но
прежде чем закончится день, исчезнут и они. Зуб во рту сидел прочно.
Пропали даже прорехи в волосах.

Я взяла стоявший в фургоне Герета кувшин с ледяной водой и обтерлась,
не заботясь о том, какие лужи образовались на его одеялах. Взяв щетку из
свиной щетины, которой он скреб свои жидкие кудри, я расчесала собственные
волосы. Вслед за тем я порылась в его сундуке с одеждой и нашла зеленый
плащ с застежками спереди и отверстиями для рук. Он сидел на мне очень
свободно, но не был чересчур длинным, так как этот вожак караванщиков был
человеком невысоким, приземистым.

Почувствовав себя готовой, я подошла к нему и пнула его в бок.

Он крякнул и проснулся. Глаза его сразу же сосредоточились на мне,
затуманенные, сердитые глаза навыкате.

- Это ты, да? Чего же тебе надо?

- Встань, - велела я. - Пойди скажи караванщикам, что Сиббос требует
правосудия за преступление против целительницы.

Он недоверчиво рассмеялся и перевернулся, приготовившись снова
уснуть. Я взяла кувшин и вылила ему на голову остатки ледяной воды. Он
сразу же вскочил, отплевываясь от воды и ярости. Еще миг, и он поднялся на
ноги, с руганью надвигаясь на меня, с руками, готовыми оставить от меня
мокрое место. Но он смотрел мне в лицо. Я почувствовала, как мои глаза
расширяются, чтобы поглотить Герета и его жалкое маленькое сознание; и он
тут же остановился как вкопанный, с отвисшей челюстью, неподвижным
взглядом и все еще поднятыми руками.

- А теперь, Герет, - сказала я, - тебе пора узнать, что я нахожусь
под защитой Сиббоса. Ты обесчестил меня и должен быть за это наказан. О,
Сиббос! - воскликнула я. - Накажи этого человека.

Я подождала с миг, и Герет начал стонать. Я сказала:

- Бог поднес огонь к подошвам твоих ног. Они горят.

И почти сразу же лицо у него исказилось от боли. Он заорал и завопил,
подпрыгивая на месте, хватаясь за ступни в тщетных попытках сбить
несуществующее пламя.

Я наблюдала за ним, а затем сказала:

- Я заступилась за тебя перед богом, и он погасил огонь.

Тихо вскрикивая от расстройства, Герет бессильно опустился на мокрые
одеяла.

- Теперь есть только прохлада и никакой боли, - уведомила я его, и он
зарыдал от облегчения. - Но в следующий раз, - добавила и, - наказание
будет более суровым и длительным. Мой хранитель, Сиббос, гневается на
тебя. В будущем ты должен делать, что я тебе говорю, и не противиться мне.
А теперь проснись, и не забудь.

Затем я подошла к нему и похлопала его по щекам. Транс покинул его
глаза, но он все помнил и теперь в них таилось выражение предельного
ужаса.

- Ты будешь мне повиноваться, Герет, - сказала я ему.

- Да, степнячка. Да.

- Не степнячка. Теперь и Уасти, ваша целительница. Ступай, скажи
караванщикам, что Сиббос разгневан и требует суда. Скажи им, что он будет
испытывать огнем.

Он встал, завернулся в плащ и ушел нетвердой походкой.

Все казалось тогда таким легким, но меня вдруг охватил страх, что я
забыла какую-то жизненно важную деталь, и мой план не сработает. Но он
обязательно должен сработать.

Я уже взяла себе ее имя, и это привяжет их ко мне ее узами. Через
некоторое время они перестанут замечать разницу между нами, словно я
всегда была их целительницей. Что же касается испытания огнем, то такое
зрелище им должно понравиться. Им очень захочется увидеть, как убийца
корчится от боли, и поэтому они удержатся от разрывания меня на части, так
как это испортит развлечение.

Отсутствовал Герет долго, и шум снаружи сбивал с толку. Наконец,
явились пятеро его людей и знаком велели мне выйти. Я пошла с ними,
удаляясь от убежища.

Толпа стояла там, где и раньше, и все же совсем иная. Они толкались,
ненавидя меня. Несколько женщин выкрикнули проклятья, но, насколько я
могла судить, на меня они не нападут.

Мы дошли до конца пещеры, где все еще стоял бог в красно-желтом и
драгоценностях. Герет тоже стоял там, пожелтевший и нервный. Когда я
подошла, он кивнул.

- Я им передал.

- Хорошо, - сказала я. - А теперь распорядись принести тело Уасти в
ее деревянном кресле и поместить его перед богом.

Герет сделал, как я сказала, и поднялся громкий ропот. Женщины уже
перевязали шею, омыли ее тело, одев его в черные одежды со всеми
побрякушками и бусами, а потом прилепили к векам круглые черные диски,
чтобы держать их закрытыми. Все это диктовалось их традицией, делалось из
страха. Они страшились духов умерших, особенно убитых. Четверо людей
Герета отправились за трупом, и возвращались они, чувствуя себя не в своей
тарелке, с бледными лицами.

Толпа притихла и отступила, и многие женщины разразились плачем и
проклятиями.

Уасти сидела совершенно окоченев, но это придавало ей определенное
пугающее величие. Мне не понравилось то, что сделали с ее лицом, ибо они
раскрашивают своих умерших словно кукол - белое лицо с красными губами и
щеками и алые ногти. И все же во мне шевельнулось лишь отвращение к их
обычаям - ничего больше. Эго была не Уасти, а лишь сухой сломанный
стебель. Люди Герета поставили кресло и отступили, и она сидела там, глядя
черными дисками своих глаз.

Я шагнула вперед и подняла руку, и раздалось глухое рычание.

- Вели им дать мне говорить, - сказала я Герету, и тот прикрикнул на
них, а когда шум не прекратился, его люди, размещенные по всей пещере,
тычками и толчками заставили всех умолкнуть.

- Вы считаете виновной меня, - крикнула я затем им. - Но я не
виновата в этом зверском преступлении. Вы видите, что я не страшусь ни
мертвой, ни бога. Вчера женщины терзали мое тело. Многие, думается,
помнят, что они сделали, - сразу же раздались визгливые крики злобного
согласия. - Тогда смотрите, - призвала я и, расстегнув застежки плаща,
сбросила его и стояла там, нагая и исцелившаяся. По толпе пробежал шепот
удивления. На мне оставили много тяжелых отметин, но на теле у меня не
было ни царапины.

Затем одна девица протолкалась в первый ряд толпы, нырнула между
охранниками Герета и закричала:

- Ты сделала это с помощью своего колдовства, злодейка! Не думай,
будто собьешь нас с толку, стоя тут голая и бесстыжая в своей греховности.

Это была девица, прислуживавшая Уасти, и толпа сразу же начала лаять
с ее голоса. Герет снова прикрикнул, на этот раз без моей указки,
охранники потолкались, и снова наступила тишина.

- Нет, - сказала я. - Бог убрал с меня следы ваших рук, дабы показать
мою невиновность. Но я дам вам и другое доказательство. - По толпе
пронесся шорох предвкушения. - Вели принести незажженный факел, - сказала
я Герету, - и подставку для него.

Один из его людей принес факел из сложенной поблизости кучи, в то
время как другой поспешил за подставкой. Напряжение в пещере нарастало, и
задержка на время доставки вещей увеличила сгиб. Моя нагота тоже сбивала
их с толку; сами они постеснялись бы раздеться при таком скоплении народа
и даже немного смущались смотреть на меня.

Когда факел установили, наколов на шип подставки, я сунула вощеный
фитиль в жаровню алтаря и зажгла его. Руки у меня дрожали, когда я
повернулась к ним спиной и предстала перед Сиббосом, словно бы в молитве.
Могла ли я это проделать? Ну, если и нет, то теперь уж слишком поздно. Я
уставилась на ярко-голубой камень у него на груди, пока у меня не
затуманились глаза, а в мозгу мало-помалу открылся путь - и я пошла по
нему. Когда я повернулась к толпе, казалось, что я раздвоилась: во-первых,
я сама, тяжелая словно во сне, сознающая свое тело лишь настолько,
насколько его сознают в полусне, совершенно без всякого контроля над ним;
а во-вторых, - существо холодное, будто кристалл льда опустили на макушку
моего черепа, идеально контролирующее свое тело, как не могла этого
сделать первая "я".

Я повернулась лицом к ним и положила свою руку на руку Уасти.

- Я не виновата в твоем убийстве, умершая, - провозгласила я, и все
же не я, а другая "Я" - голос, вибрации которого я не ощущала в своем
горле. - Если все так, как я сказала, пусть огонь не обожжет меня.